Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Любовь – одна! Плотски любя, вы, может быть, гораздо большее, гораздо страшнейшее отдаете. Не бойтесь терять, что возрождается; не погубя, не спасете. Любовь – одна: к Богу, к невесте, к жениху!
– А вы? а вы как же?
– Мы говорим не обо мне, а о вас. Я – человек, а не дух бесплотный, не скопец духовный.
– Не оставляйте меня! Отдаюсь в ваши руки.
– Отдайтесь в руки Божии.
– Но через вас, через вас! Вы ведите меня.
Едва ли Иосиф помнил, что он говорил, что отвечал ему гость, едва ли понимал, как он очутился на коленях перед Андреем и зачем тот целовал его, поднимая, едва ли знал, что беседа их длилась не одно краткое мгновение, а часа-два и колокола печально и сладко звонили уже к вечерне, – но не помня, не понимая, он знал превосходно, что в нем произошло и что нужно было знать.
В переднюю вошла Марина и, кланяясь низко, сказала:
– Андрей Иванович, дайте на вас взглянуть.
– Ах, Марина! Как поживаете?
– Хорошо, очень хорошо.
– Не скучаете?
– Нет. – И, ступив шаг, она прибавила тихо: – Андрей Иванович, вы барина, Иосифа Григорьевича, не оставьте и любите, ради Господа.
– И просить не нужно, Марина.
– Мы так его любим.
– Как его и не любить! До свиданья.
– Прощайте. Простите меня, Христа ради.
IV
Становилось все теплее и теплее, дни становились длиннее, и в светлых вечерах, в погребальных службах страстной недели, чуялась радость близкой Пасхи. Погода стояла холодная, но ясная, и, долго не зажигая огня, Марина сиживала у окна, смотря на долгий ряд домов, крыш и крестов и небо, из розового превращавшееся в нежно-зеленое, с острой и трепетной первой звездой. Дома никого не было, так как Иосиф тоже ушел ко всенощной, и на звонок вышла сама Марина; огня нигде не было, только во всех комнатах светили лампады, и пришедшую Соню она узнала по голосу и горбатой фигуре.
– Можно к вам? Вы – одна, как я рада, мне нужно много с вами говорить.
– Милости просим. Я рада.
Когда они прошли в гостиную, Соня сказала:
– Можно пройти к вам, Марина?
– Конечно, пойдемте. Севши, Соня начала:
– Я хотела спросить вас, Марина, или вернее просить: когда вы поправитесь, свезите нас с Иосифом куда-нибудь в ваши скиты, ему так нужно уехать отдохнуть, успокоиться. Вас там все знают, и мы не будем ничем нарушать общей жизни, я могу ручаться.
Марина, улыбнувшись, ответила:
– Об этом и речи быть не может: через несколько уже дней вам будут очень рады, но отчего бы вам не съездить в православный монастырь?
– Мы бы хотели быть с вами, и потом, это не совсем то же самое.
– Да, может быть. Но, милая Софья Карловна, верьте или не верьте, может быть, я грех на себя беру, но я говорю вам, что мне с вами навряд придется ехать.
– Отчего? Вы еще будете слишком слабы? Можно подождать, хотя, конечно, чем раньше, тем лучше.
– Нет, я совсем уйду, я умру скоро. Но вот что, я могу дать письмо к игуменье, чтобы вас приютили, здесь всю Пасху пробудет одна черничка, если не скучно, с ней и поехать можно.
– Отлично, только я все-таки надеюсь, что с нами вы поедете.
Марина промолчала, потом вдруг сказала тихо:
– Вы, Софья Карловна, любите Иосифа Григорьевича? Вы его не оставляйте, чтобы у меня сердце не болело; с Андрей Ивановичем, с вами, Бог ему даст прийти в покой.
– Я люблю Жозефа, Марина, вы знаете.
Марина нагнулась к Соне и заговорила еще тише:
– Если б вы не были ему сестрой, вы бы пошли за него замуж?
– Что вы спрашиваете? И разве это важно? Я люблю его от всего сердца.
– Это не то. Жениться либо не жениться, может быть, и не важно, может быть, лучше и не жениться, как Андрей Иванович, но готовым быть на брак – вот так. По любви любить, не боясь. Как преподобные смолоду блудницами были или с рожденья девство хранили, но Бог дал нам щедрость любовную, что заставляет и былинку, и зарю, и человека, и Творца всем существом, всею душою и телом любить. А путь всякому свой, только бы живой огонь горел в человеке. Тогда и радость. А Иосиф Григорьевич такой; такой, только пути своего он не знал, как слепой котенок тыкался, но прозревает, слава Господу Исусу.
Соня прошептала:
– Я сама пути не знала, думала быть сильной, а сама слабее слабейшего, я нарочно делала скупым свое сердце, боялась и не знала.
Марина гладила слегка Соню и говорила:
– Все придет, Господь видит вас.
– Я так люблю Иосифа, что была бы готова на то, о чем вы говорите, и Андрея я люблю, и вас, и Виктора.
Марина встала перед Сониным креслом на колени и, целуя ее, говорила:
– Вот и прекрасно, весна красная лед растопит, и я люблю Иосифа Григорьевича и вас, Соня, люблю, и знаю, что не оставлю вас, хотя бы и умерла, как Павлуша меня не оставил.
Соня склонилась к Марине и, прижимаясь маленькой грудью к худому и горячему стану другой, плакала, говоря:
– Растопилось, растопилось, Господи прости меня. А я думала, что вы не любите меня, осуждаете.
– За что, Сонюшка?
– За то, что я была в том обществе, знаете?
– Ну, что вспоминать, что оглядываться? Не всякий путь свой знает, как осуждать мы можем? А точно без таинств жизнь мертва, и таинства надлежит совершать священникам, получившим в церкви благодать на это.
Соня ответила:
– Вы знаете наших священников?
– Знаю, но благодать это не уменьшает. Помимо них она действует. Как в Прологе мы читаем, что недостойный иерей связанный лежал в темном углу, а таинства за него огнезрачный ангел творил, мирянам же виделось, что их приходский священник, которого они знали за человека слабого и грешного, дерзает преподавать им Тело и Кровь Христову. Недостоинство служителя – уж его дело с Богом, а таинства через него идут свято и неизменно!
– Тогда что же, молитвы, как заклинания, таинства, как колдовство, не святость, не откровенье нам дарит их?
– Что выше, что святее, что мудрее Исуса? В молитвах большая сила призывающая, пусть колдовство, что же дурного, но святое и таинственное: Таинство. И подумать: человек рождается для жизни крещеньем, возрождается вторым крещеньем – покаяньем, для любви – браком, для соединенья с Богом – причащением, велико и радостно и как истинно! За советом обратитесь к людям