Хризалида - Варвара Малахиева-Мирович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Проносится галочьей стаей…»
Проносится галочьей стаейПод низкой небесною мглойУсталая мысль, пролетаетТак близко над серой землей.
Докучные думы о крове,О хлебе, о завтрашнем дне,О мерно звучащих оковах,О серой тюремной стене.
Угрюмые черные мыслиКак галочьей стаи полет.А ветер засохшие листьяВсё гонит и гонит вперед.
24 сентября 1931, Киев«Шумы, гамы, звоны, трески…»
Шумы, гамы, звоны, трески,То гудок взовьется резкий,То промчится дикий ревПод окном грузовиков,
День и ночь трамвай несется,Вечно стекла дребезжат..Но зато не страшен адПосле смерти никому,Кто живет у нас в дому.
21 октября 1931, Москва«Асфальт намокших черных тротуаров…»
Асфальт намокших черных тротуаровДробит отсветы тусклых фонарей.Белеет плесенью в ограде церкви старойНалипший снег на высоте дверей.
К железу их озябший оборванецПрижался, дрожью мелкою дрожа.Вокруг снежинки вьются в мокром танце,Трамвай бежит, трезвоня и жужжа.
Всё в голове запуталось, смешалось.Движенье, свет, церковная стена.«Поесть бы, обогреться малость», —Одною мыслью жизнь полна.
30 октября 1931, Москва«Слишком, слишком много моли…»
Слишком, слишком много моли,Не поможет нафталин.Нужно солнце, ветер вольный,Воздух глетчерных вершин.
Нужно ветхие одеждыНе трясти и не чинить,Но, отбросив их, прилежнейВить для новой пряжи нить.
21 января 1932«Ты, за мной надзирающий…»
Ты, за мной надзирающий,Ведущий моим заблуждениям счет,Помыслов тьму озаряющий,Направляющий линию дел и забот,
Кто за тобою присмотрит и скажетМне, отчего твой глаз ослабел,Отчего моя жизнь всё та же, всё та же,Без движения, мысли и дел.
Ты, озаряющий с дальней вершиныВсех путей перепутанных сеть,Укажи мне путь, прямой и единый,Как мне жить и как мне умереть.
21 января 1932, Перловка — Софрино (в вагоне)«У заповедного порога…»
У заповедного порогаПосланник Божий АзраилМеня спросил: земной дорогойКуда я шел и как я жил.
Я вспомнил пропасти и кручи,Пески и марево пустынь,Богоисканья пламень жгучийИ смену ликов и святынь,
Бессильный душный сон во прахеИ неотросшего крылаНапрасно реющие взмахи…Такою жизнь моя была.
И гневно страж священной двериСказал: иди и будешь жить,Пока сумеешь крылья вереСвоей бескрылой отрастить.
20 июля 1932«Кто в рубище на костылях…»
Кто в рубище на костыляхС дырявой нищею сумойБредет, и кто живет впотьмах,И кто, ужаленный змеей,Кружится, чуя в жилах яд,И кто встречал Горгоны взгляд, —
Все братья мне, все мне друзья,Всем жизнь отдать хотел бы я,Но сам в предельной нищете,Уязвлен скорбью и грехом,За них хватаюсь в темнотеСтучусь клюкой под их окном.
12 сентября 1932«Впивайтесь, въедайтесь, могучие боли…»
Впивайтесь, въедайтесь, могучие боли,Работницы Божьи. От ржи и от молиОчистите сердце, расчистите путь.
Когда же велит мне хозяин уснутьИ ваше усердие станет бесцельным,Вы песней склонитесь ко мне колыбельной,Баюкая сердце для вечного сна,Лаская его, как морская волна.
14 сентября 1932. Очаково — Нара (в вагоне)На Театральной площади
I. «Мечется вьюга, сбивает шапки…»
Мечется вьюга, сбивает шапки,Белыми космами площадь метет.Терпеливо дрожит на площадкеГолодный иззябший народ.
На Лубянке застрял четвертый номер.«Из-под колес извлекли человека».Деловито сказал милицейский: «Помер».Подкатилась с красным крестом карета.
Вот, наконец, ползет четвертый!Люди с боков свисают, как гроздья,Призывая громко на площадь чорта.…В чем-то красном и липком колеса…
II. «За угол длинной змеею…»
За угол длинной змееюОчередь вьется. За хлебом.Липкою сыплет мглоюНа очередь низкое небо.
Смотрят из обуви рванойГрязные жесткие пятки,Дырья, заплаты — как раны,Как злой нищеты отпечатки.
Хмурые тощие лица.Жалобы, ругань, попреки…Но, быть может, всё это снитсяВ бреду, неизбывно жестоком?
27 ноября 1932, Москва«В подземном тайнике тюрьмы…»
В подземном тайнике тюрьмы,Где смертники последний день таились,Где сырость плакала, где слабым писком мышьОдна зловещее молчанье шевелила,
Вдруг зазвенели нежно бубенцыКакой-то матерью захваченной гремушки,И сблизились начала и концы,И каждый узник жадно звуки слушал,
Сознанье унося к истоку бытия,Пока засов не загремел железный,И луч дневной прощально засиялНад бездной…
15 марта 1933, Москва«Передо мною японские птицы…»
Передо мною японские птицы,На столе тетрадь со стихами.Но что там внизу шевелится,Серое, в мусорной яме?
Человек или призрак странныйНищеты и земной неволи,Осужден на помойке смраднойИскать своей доли?
Говорят — так будет и было.Всё идет по извечным законам.Пощади, Господь, и помилуйМир, к отбросам гниющим склоненный.
15 марта 1933, Москва (У Жени [Бируковой])«Соедини раскинутые нити…»
Оле (Лису)
Соедини раскинутые нитиВ один тугой потокИ утверди под колесом событийОснову и уток.
А дальше — напрягай вниманье,Чтоб нитка не рвалась —Об этом спросит лишь ХозяинВ твой смертный час.
15 марта 1933, Москва«Моя ладья без страха выплывает…»
Моя ладья без страха выплываетВ неизмеримость вечности Твоей.Нет гибели. Повсюду жизнь живаяИ образ Твой, запечатленный в ней.
У кормчего надежное кормило,Но свежих сил пошли моим гребцам,Попутных ветров дай моим ветрилам,Когда могиле ветхий прах отдам.
15 марта 1933, Москва«Росой сияющего сада…»
Росой сияющего садаТысячегранный белый светМеня объял. Ночной прохладыЕще в кустах таится след.
Но в пышноризых, благовонных,Медвяных зарослях цветовТрепещут крылья опьяненныхГорячим солнцем мотыльков.
Поет о чем-то дрозд на вишнеСмешливо-нежным голоском.Ах, не о том ли, что я лишнийНа пышном празднестве земном,
Что песни все мои допетыИ красок истощен запасУ захудалого поэтаВ прощальный час?
13 июля 1933, [Малоярославец]«Три посвящения ступени…»
