Тигроловы - Анатолий Буйлов

— Ишшо извиняться удумал, — смущенно проговорил Савелий. — Все правильно сказал. У кого что болит, тот о том и говорит.

— Вот-вот, в самую точку попал, мил человек! — вновь оживился старик. — Мне-то щепотка жизни осталась, не сегодня, так завтра помру, а вам жить да жить еще. А ведь и внукам и правнукам вашим захочется на небушко голубое посмотреть, водицы ключевой испить, послушать в тайге щебетанье птичек. О, господи! Да рази всю земную красу перечтешь? Пчелка вон жужжит, жужжит над вербной почкой ранней весной, и уж такая благодать и краса в этом малом. Мне боязно даже думать, что вот я помру, насладившись земной красой, а внуки, правнуки ваши могут лишиться хоть частицы всего этого...

Утром, прощаясь с пасечником, Павел протянул ему лист бумаги.

— Вот вам, Еремей Фатьянович, мой адрес. Вдруг будете в наших краях, буду рад. Помогу, чем смогу.

— Спасибо, внучек, спасибо! — искренне поблагодарил старик. — В ваши края не планирую, на отшибе вы живете, а из меня путешественник плохой. Однако, может, и свидимся еще, кто знает. Но еслив я, внучек, гостеприимством твоим не воспользуюсь, а другой страждущий человек обратится к тебе — все одно приветь его вместо меня — так и пойдет гулять доброта людская от одного к другому — вот и ладно будет жить на земле!

В словах пасечника не было ни рисовки, ни поучительных ноток. Эти простые, но такие необходимые слова выходили из самых глубин его доброй души. Прощались тигроловы с пасечником, как с родным. Даже Николай, скупой на похвалу, уже довольно далеко отойдя от пасеки, вдруг остановился и, оглянувшись, с запоздалым удивлением сказал:

— Надо же, старик какой! Даже исповедоваться захотелось.

Снежок, упавший ночью, слегка притрусил тропу, сгладил резкие выбоины и грани на ней, так что в предрассветных сумерках она порой с трудом различалась на белой ленте ненаезженной дороги. Но вскоре рассвело, и след стал виден четко.

— Вот и кстати снежок сёдни выпал, — довольным голосом сказал Савелий. — Старые следы подбелит, а новые заново пропечатает. Может, сёдни вот как раз новый тигрицын след и найдем, на счастье свое. Она теперь, по новому-то снежку, непременно захочет прогуляться.

— Да-а, не мешало бы сёдни след ее свежий найти, — мечтательно проговорил Евтей. — Мы бы его по такой славной пороше быстренько распутали да к обеду и отловили бы одного.

— Сплюнь три раза, дядюшка! — полушутя-полусерьезно воскликнул Николай. — Сглазишь.

— Не сглажу, племянничек, не боись. Чему бывать, того не миновать. Ежели, скажем, вчера немного не дошли мы до тигрицы и она услышала нас, то сёдни ночью, хоть глазь не глазь, а она непременно вернется по своей тропе до наших следов...

Евтей не договорил. С обочины дороги, из-под снега, взрывом взметнулся к вершинам берез табун рябчиков. Шумно хлопая крыльями, птицы стремительно разлетелись в разные стороны, но некоторые, рассевшись тут же на ближайших березах, спокойно принялись клевать почки.

— Тьфу! Перепугали, окаянные! — с трудом удерживая рвущегося к птицам Барсика, выругался Евтей. — Чуть поводок не выпустил от страха, ажно сердце екнуло.

— Вот-вот, токо ишшо не хватало выпустить, — ворчливо заметил Савелий. — Меньше надо балаболить языками. А то идут и балаболят, и балаболят.

Павел, заметив впереди на обочине дороги чей-то свежий след, ускорил шаги — очень уж почерк следа похож был издали на аккуратную тигриную походку...

— Ты куда, Павелко, припустил? Что там увидал такое? — тревожно спросил Евтей.

— Кажется, след ее, — обернувшись на ходу, неуверенно ответил Павел и в то же мгновение остановился как вкопанный, увидав прямо у ног своих свежий тигриный след.

Выйдя на дорогу, тигрица прошла по ней немного в сторону пасеки, но, учуяв дым или услышав что-то тревожное, резко повернула назад, то и дело оглядываясь, пошла по дороге вверх, вероятно, намереваясь сделать петлю и выйти на свою старую тропу. След тигрицы уже успел остыть — собаки не обращали на него внимания, зато тигроловы приободрились.

— Ну вот, ребятки, кажись, сели мы ей на хвост! — довольным голосом проговорил Савелий. — Теперича надобно новым следом ее идти до самого логова, а на старые следы и внимания нечего обращать. Это ж она от давленины на разведку сюда приходила.

— Ты, брательник, лучше вязки проверь: не забыл ли? — скрывая радость, напомнил брату Евтей.

— Вязки я ишшо утром проверил, Евтеюшко, а вот ты достань-ко патроны все из котомки да отдай Павлу, пушшай он их по карманам рассует, чтобы сподручно стрелять было.

— О, это ты верно надоумил! — Евтей, сбросив котомку и развязав ее, вытащил из нее мешочек с патронами и, широко улыбаясь, бросил его Павлу.

Взвесив мешочек на руках, Павел сразу понял причину Евтеевой улыбки: избавиться в походе от пятикилограммового груза — истинное блаженство!

Тигрица действительно вышла по дороге на свою старую тропу, прошла по ней до пихтового леса, затем повернула в залитый наледью ключ. Дойдя по льду до снежной целины, она по-заячьи сделала резкий прыжок в сторону, тут же недалеко от берега пересекла свой утренний след и от него широким шагом пошла через бурелом, через густой березняк, затем через гриву молодого кедрача к виднеющейся впереди небольшой островерхой сопке.

— Ладно ли, Савелко, сделали мы, что за ей увязались, а не по тропе пошли, может, она не к тигрятам, а на охоту направилась? — нерешительно спросил Евтей.

— А бог его знает, — так же нерешительно ответил Савелий. — Ишшо пройдем вон до той сопочки, а там, ежели она крутить да вертеть начнет, бросим тогда след ее и выйдем на тропу опять.

— Я-то так и думал по тропе идти с самого начала, да ты от радости поскакал за ей галопом.

— Дак ведь оно, Евтеюшко, завсегда так — рассчитывать быстрей да лучше, а получается все наоборот.

Тигроловы замолчали. Павел слышал за своей спиной только шорох снега да тяжелое, шелестящее на морозе дыхание Евтея.

Обойдя замерзшее болотце, тигрица вышла в густой темный пихтач. Здесь было много кабарожьих следов, но она не обращала на них внимания. Даже не заметила вроде бы изюбра, которого спугнула с лежки.

— Вот видишь, Евтеюшко, стало быть, она не на охоту пошла, ежели внимания на зверя вовсе не обращает, — заметил Савелий, указывая на следы изюбра.

— Вроде так получается, но посмотрим, что дальше будет, — может, просто отводит нас, следы путает.

— Навряд ли, Евтеюшко, погони-то она за собой не чуяла ишшо, вот разве сёдни, может, что-то заподозрила.

У подошвы сопки тигрица повернула вправо, долго шла вдоль склона, опять не обращая внимания на свежие следы кабанов и изюбров. Двигалась она по большому кругу, намереваясь, видимо, замкнуть его на своей тропе — так, по крайней мере, хотелось тигроловам. Это и случилось. Выйдя на тропу, тигрица легла, наверно, прислушиваясь к таежной тишине, и, не уловив ничего угрожающего, упруго поднялась и пошла дальше, наступая точно в свои старые следы.

«Напрасно кругаля дали, — с досадой подумал Павел, — ведь нас интересует не сама тигрица, а молодые тигры, значит, и надо именно их следами интересоваться. Впрочем, Савелий знает об этом гораздо лучше меня, просто азартный он не в меру. Вряд ли азарт — достоинство тигролова».

— Удвой внимание, Павелко, — тихо сказал Евтей. — И шибко не беги теперь, чтобы все были рядом. След-то, видишь, утренний уже. Внимательно за тропой смотри. Главное сейчас — не прозевать то место, от которого они от нас рысью пойдут, этот след должон быть горячий.

В голосе Евтея Павел уловил скрытую напряженность, а вскоре почувствовал, что и сам начинает волноваться до дрожи в теле. Нет, это был не страх. Павел не боялся предстоящей встречи с тигром, ведь он гораздо больше рисковал своей жизнью, когда встречался один на один с медведем; хотя, не будь риска, Павел и не стремился бы сделаться тигроловом. Именно риск и необычность промысла привлекают его. Ну а если же случится непредвиденное... что ж, Павел скорей умрет, но трусом не станет. Эта мысль успокоила его, дрожь ушла, и сердце стало биться ровней, но напряжение осталось, и холодок внутри тоже остался.

Тем временем тигриная тропа завела промысловиков в обширную котловину, заросшую перестойным ельником. Вся долина была перетоптана кабаньими следами — большой табун пасся на хвоще, который рос здесь густой щетиной, едва-едва прикрытой снегом. Следы были и старые, недельной давности, и свежие — ночные. Но опять тигрица, не обратив внимания на близость кабанов, продолжала идти своим курсом. «Значит, и правда где-то у нее близко давленина», — подумал Павел, стараясь проникнуть взглядом как можно глубже в чащу, но чаща все расступалась и расступалась, показывая совсем не то, что напряженно ожидал увидеть он. Но то, чего не могло пока увидеть зрение, пыталось рисовать воображение... А рисовалось все одно и то же: сумрак пихтового леса, мрачные нагромождения корневищ и валежин, утрамбованный снег, забрызганный кровью, на снегу растерзанный кабан или изюбр с обглоданными ребрами и над ним три огромные, испачканные кровью, кошачьи морды со злобными и горящими глазами... Почему-то казалось Павлу, что глаза у тигра именно злобные и горящие, как угли, ведь недаром же людская молва считает его самым опасным и кровожадным зверем.