Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

Когда я вошла снова в комнату, Нинка, блестя глазами, взахлеб рассказывала Мише и Леониду о том, что только сейчас здесь произошло (вот чертова выскочка!), при этом почти дословно пересказала мой ответ Роберту (оказывается, эта вертлявая пигалица уже в совершенстве понимает «дейтче шпрахе»). Мишка, взглянув с ироничной, понимающей улыбкой на меня, сказал одобрительно: «Все правильно, ту, май-то! Еще чего не хватало!» А Лешка, пряча глаза, только как-то не по-доброму ухмыльнулся.

Ночью я, конечно, не спала. Жалела себя, плакала неслышно в мокрую подушку. А из темноты печально, строго и неодобрительно наблюдала за мной моя ненавистная в эти часы ареВ.

13 мая

Суббота

Отличная новость – взят Севастополь! Когда-то, в 1941–42 годах, фашисты, чтобы сломать оборону этого города, потратили 250 долгих, кровавых суток, а нынче советские войска осуществили штурм Севастополя всего за пять дней! За пять дней! Взято много военных трофеев – орудий, снарядов, техники. Гитлеровцы понесли большие потери в живой силе. Многие офицеры и солдаты пытались спастись бегством на кораблях, но все их суда были потоплены в Черном море нашими летчиками и моряками.

Словом, как в песне:

…На земле, в небесах, и на море

Наш ответ и могуч и суров…

Жаль только, что последние строки куплета – «Если завтра война, если завтра в поход – будь сегодня к походу готов…» – не соответствуют истине. Не были мы готовы к этому страшному «походу». Не были! Потому и внедрился враг так глубоко в советскую землю, и так много льется сейчас крови, чтобы выдворить его обратно.

Во вторник и вчера был Роберт. Пришел-таки. Ведет он себя по-прежнему – внешне спокоен, ровен, приветлив. Будто и не было того тягостного для нас обоих вечера, не было ни переживаний, ни волнений. Разговора об обручении, однако, больше не заводит, только вчера, уже уходя, сказал мне на крыльце, что его предложение по-прежнему остается в силе, что он не отказывается ни от одного своего слова и что, если его любимая решится… Кстати, и колечко для нее уже заказано – такое небольшое, аккуратное колечко, с зеленым под цвет ее глаз камешком.

В общем, все – «о’кей», любимая! Прямо по Маяковскому – «…И жизнь хороша, и жить хорошо».

Ну а мне опять что-то не по себе – одолевают тоска и грусть. И еще какое-то глухое, мерзкое раздражение. Против всех, а больше всего – против себя. Дура. Идиотка чертова. Плакала, жалела его (мол, бедный, отверженный, мучается там, в одиночестве, в своем лагере), переживала (вдруг не придет больше?), а он и не мучился, видно, вовсе, и пришел, и снова как ни в чем не бывало говорит о любви, о своей верности и преданности. Есть у него самолюбие? Или права была моя тетка Ксения, когда однажды сказала нам с Нюрой, словно бы в оправдание: «Если любишь – все забудешь и все простишь. Поступишься и собственной гордостью и самолюбием».

Сообщил Роберт еще одну новость – Фреда и Боба позавчера увезли из лагеря прочь, по слухам, сначала – в центральный лагерь, а затем – неизвестно куда. Взамен прислали двух новеньких, что попали в плен сравнительно недавно – в конце прошлого года, когда англо-американские войска освобождали Северную Африку. Ребята, в общем-то, ничего, только один из них чокнутый какой-то – орет напролет ночами, никому спать не дает (то-то он украдкой зевнул несколько раз, пока с ним сидели в кухне, а я еще втайне обиделась на него за это).

Ну и последняя его новость – в их лагере появился новый вахман. Был тяжело ранен, естественно, в России, лежал долгое время в госпиталях, но и теперь у него внутри что-то снова не ладится – часто заходится кашлем.

В первый вечер, знакомясь с пленными, вахман угостил всех шнапсом, а когда они ответно одарили его сигаретами и еще там чем-то – расчувствовался и объявил, что все эти английские ребята ему симпатичны и он дает им полную свободу. Мол, все равно все идет прахом, а несчастная Дейтчланд летит под откос… Если, сказал вахман, у них есть приемник – а у них он, конечно же, есть! – пусть слушают без опаски… Захочет ли кто уйти куда – пусть уходит. И не обязательно ему, этому нарушителю, лезть через окно – для этого существует дверь… В общем, он, вахман, закрывает на все глаза, а от них требует совсем немного: чтобы не помышляли о побеге, чтобы к ночи обязательно возвращались в лагерь, а главное, чтобы не попадались на глаза местным полицаям и фельджандармерии. В остальном же – пусть творят, что хотят. Все равно им, немцам, капут, а несчастную Германию скоро русские вообще сотрут с лица земли…

– Словом, кажется, мировой мужик этот вахман, – заключил свой рассказ Роберт и добавил радостно: – Теперь я могу приходить к тебе по воскресеньям в любое время – хоть с утра, хоть днем, хоть вечером… Ну, чего ты молчишь, любимая? Разве ты не рада?

Я не пошла провожать Роберта ни во вторник, ни вчера, потому что очень устала. Все эти дни работаем без передыху, можно сказать, без разгиба. Проклятый Шмидт, он решил совсем замордовать нас. Сеем одно за другим – морковь, свеклу, редис, мак. А впереди – посадка брюквы, репы, капусты, огурцов, томатов, разной огородной дребедени. И все это под непрерывные понукания, под осточертевшие «лось, лось!», под мерзкий панский «ор». О Господи, хоть бы ливень, что ли, грянул стеной или хоть бы буря разразилась небывалая – чтобы отдохнуть немного, чтобы хоть была какая-никакая передышка.

Вчера перед уходом Роберт сказал, что постарается прийти в воскресенье днем. Наденет снова цивильный Степанов костюм с русским отличительным знаком, и, если погода окажется сносной, а настроение у его любимой будет не таким мрачным, как теперь, – не погулять ли нам немножко на воздухе? Ведь весна на дворе, все оживает, радуется солнцу, пробуждается заново. Ну так как? А?

Ладно. Посмотрим там. Как говорят, утро вечера мудренее.

16 мая

Вторник

Опишу события воскресного дня. Часов в 11 утра пришли Павел Аристархович с Юрой с приятным известием – полностью освобожден Крым! Мы шумно порадовались: ай да наши – молодцы! Ведь только два дня назад узнали о падении Севастополя, а теперь уже весь Крым свободен от фашистской нечисти!

Честно говоря, я сдерживала радость, опасалась – не