Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Красиво… Но уж нет! – выслушав мой возвышенный монолог, со вздохом говорит Вера и смотрит на меня с откровенным сожалением. – Нет уж! Такая бродячая жизнь не по мне. Я – человек оседлый, люблю уют, покой, достаток… Конечно, Галька загнула – до генерала, думаю, мне не дотянуться. Но надеюсь, что мой мужик тоже будет надежным, состоятельным. – Вера с обидой глядит на Галю. – А почему ты, Галька, сказала, что у меня будет единственный, да еще какой-то ненормальный, пришибленный сын? У меня, так же как и у тебя, их будет много – и все – здоровые, горластые, обжористые, чумазые, – сплошь в синяках и в ссадинах. Они будут драться с соседскими мальчишками, бить стекла, прогуливать школу, а мы с мужем станем драть их за «неуды»… А когда мы соберемся к кому-нибудь из вас – в частности, к тебе, Галька, в гости, – я наряжу своих мальчишек в праздничные рубашки и скрипучие башмаки и стану зорко следить за тем, чтобы эти неряхи не заляпались твоим каким-то особенным соусом или не обожрались киевским шоколадом, который ты на радостях им выставишь.
Мы все хохочем, затем вопросительно устремляем свои взоры на Люсю: «А ты, Люська, что молчишь? Чего скрытничаешь? Давай выкладывай тоже про свое будущее супружество, про своего предполагаемого суженого. Ну-ка, кем он тебе представляется?»
Но покрасневшая, как маков цвет, Люся не успела сказать и слова. Вошла фрау Бергманн и моментально вернула нас на двадцать лет назад, в нашу нынешнюю неприкаянную и бесправную «селявишку».
– Люсья, – сказала она своим елейным голосом, с неудовольствием оглядывая пустые тарелки на столе. – Люсья, у меня есть для тебя поручение. Праздник – праздником, а дело превыше всего. Заканчивайте здесь, и ступай сейчас к фрау Мильтке, отнеси ей обещанную мною корзину брикета.
Фрау Бергманн задержала свой цепкий взгляд на мне: «Как поживает уважаемая фрау Шмидт? Этот старый пакостник Адольф еще не загнал ее в могилу? И их доченька тоже хороша. Вертихвостка! Это надо же – все ей не по нраву, не по характеру. Обидела ни за что ни про что добрых людей… Что, разве я не права?»
Я не знала, чем умудрилась обидеть «вертихвостка» Клара каких-то незнакомых мне «хороших людей», поэтому промолчала. А фрау Бергманн, догадавшись наконец о моем неведении, принялась объяснять свой столь недоброжелательный против Клары выпад.
Оказывается, в Германии все достигшие 16-летнего возраста дочери состоятельных родителей должны в обязательном порядке проходить курс обучения по ведению домашнего хозяйства в чужих семьях, где они на протяжении определенного времени должны постигнуть азы кройки, шитья, штопки, вязания и вышивания, а также научиться стирать, гладить, стряпать, печь, солить, мариновать, делать различные продуктовые заготовки. Словом, готовятся стать умелыми, рачительными немецкими хозяйками и женами.
Вот Шмидт и повез как-то «свое сокровище» в одно из расположенных в предместьях Данцига поместий. Клара, обрадованная тем, что вырвалась из родного дома, лелеявшая мечту весело погулять на свободе, отправилась на трудовую повинность с удовольствием. А прибыв на место, осмотрелась и, поняв, что, кроме нудной работы, ей ничего здесь не светит, и, главное, вызнав у работающей в поместье девчонки-фольксдейтчихи о том, что в округе нет ни одного стоящего и даже нестоящего паренька, кем она смогла бы взаимно увлечься, тут же, без промедления и без объяснения хозяевам причины, сделала «от ворот поворот», чем и вызвала в среде почтенных бауеров легкий переполох. Любопытная фрау Бергманн каким-то образом прознала об этой истории и теперь, где надо и где не надо, поносит чадо нелюбимого ею Адольфа Шмидта.
Домой я вернулась в седьмом часу и сразу уединилась в своей кладовке. Так закончился этот воскресный день. Впереди шесть долгих, заполненных однообразным, муторным, рабским трудом дней, а там – снова воскресенье, снова «луч света в темном царстве».
29 апреля
Суббота
С месяц назад Шмидт приобрел где-то полугодовалого щенка породы бульдог, которого назвал Мопсом, и теперь они оба, чем-то неуловимо, до удивления похожие друг на друга – низкорослые, приземистые, угрюмые, – повсюду ходят по хозяйственному двору вместе. Шмидт в сарай – и Мопс за ним, Шмидт к лошадям, в конюшню – и тот сзади. Однако близко к стойлам последний не подходит, видимо, опасается получить копытом по хребтине, остается в ожидании хозяина у входа. А когда Шмидт куда-то уезжает, Мопс молча, с невозмутимым видом укладывается на брошенную для него возле хозяйского крыльца войлочную попону, не отводя полуприкрытых, нарочито-равнодушных глаз с дороги, терпеливо ждет.
Странно, что этот юный пес совсем не похож на обычного веселого, непоседливого, озорного щенка. Такое впечатление, что словно бы с приобретением хозяина и властителя он приобрел и все особенности его характера, привычки – хмурость, высокомерную неприветливость, затаенную вспыльчивость. Даже к Линде и Кларе Мопс относится с пренебрежительным презрением и только при виде старой фрау иногда и то, не поднимаясь со своей попоны, слегка подрожит куцым обрубком хвоста.
И сегодня эта неразлучная пара весь день с нами. Я и Сима готовили к посеву зерно, а сумрачный Шмидт с завязанными марлей ртом и носом не отходил от гудящей машины, зорко следил за нашими руками – сколько мы ссыпаем в бункер яду, равномерно ли он там распределяется?
Воспользовавшись короткой паузой затишья, когда Шмидт выключил машину, а мы с Симой, поднатужившись, засыпали в бункер новую порцию зерна, я спросила у него – известно ли ему что-нибудь о внезапно объявившемся русском генерале Власове?
Сдвинув запыленную повязку на подбородок, Шмидт искоса, с угрюмой насмешкой взглянул на меня: «А тебе что, хочется послужить в Русской освободительной армии? Но ведь ты же такая патриотка советского большевизма! А впрочем, тебя, таких, как ты, туда, во Власовскую армию, тоже примут. Занятий для молодых дурочек найдется немало, – будете нести службу при штабе, на кухнях, в лазарете, мыть отхожие места, а в остальное время станете развлекать ваших же, только переодетых в немецкую форму, русских офицеров и солдат в борделях».
Меня разозлил издевательский тон Адольфа-второго:
– Я спрашиваю вас – этот генерал Власов действительно продавшийся немцам советский командир или он все-таки из живущих здесь русских эмигрантов?
– Ничего подобного! Никакой он не эмигрант. И что значит – «продавшийся»? – Шмидт тоже разозлился, зло сверкнул глазами. – Я уверен, что русский генерал-лейтенант Власов, перейдя на сторону немецкой армии, поступил так в
