Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я провожу вас, — любезно предложил архиепископ.
— Нет… пожалуйста! Благодарю Ваше Преосвященство, но хотела бы, перед тем как пойти к себе, узнать о здоровье моего слуги. Пойду посмотрю на него.
Она уже уходила, но передумала.
— Однако… — сказала она, — этот Фра Иньясио кажется мне необычным человеком. Он уже давно занимается своим делом?
— Думаю, семь или восемь лет, — ответил дон Алонсо. — Мои люди нашли его однажды умирающим от голода на большой дороге. Его выгнали братья по Наваррскому монастырю, где он занимался своими странными делами. Я уже вам говорил, его принимают за колдуна. Впрочем… он и впрямь, может быть, немного колдун? Он шел в Толедо, где хотел изучить Каббалу. Но для вас в этом мало интереса. Покидаю вас, госпожа Катрин, и иду отдохнуть. По правде говоря, я чувствую себя крайне усталым.
Созерцание сокровищ, видимо, увеличило обычную нервозность дона Алонсо, ибо Катрин отметила, что его тики проявлялись сильнее, чем обычно.
Последние слова прелата еще раздавались в ее голове. Она провела дрожащей рукой по влажному лбу… Семь или восемь лет! Прошло уже десять лет после того, как Гарэна повесили. Что же произошло, каким чудом он добрался до Наваррского монастыря, откуда его изгнали за колдовство? Или, может быть, никогда и не было никакого Наваррского монастыря? Впрочем, обвинение в колдовстве смущало. Гарэн обожал драгоценные камни и в этом сходился с таинственным монахом. Между, тем никогда Катрин не видела его за занятием алхимией. Он интересовался всеми вещами, но в доме на улице Пергаментщиков никогда не было никакой лаборатории, да и в Брази тоже. Нужно ли было из этого заключить, что он прятался, чтобы заниматься своими эзотерическими изысканиями? Или же к нему пришло это увлечение, после того как рухнула карьера и пропало его состояние? Найти пресловутый философский камень — какой соблазн для человека, лишенного всего!
Катрин оторвалась от своих размышлений и направилась к донжону, делая вид, что не заметила Томаса, внезапно появившегося во дворе. Со времени ее появления в замке она постоянно встречала темную фигуру пажа. Он появлялся на ее дороге, когда она направлялась в часовню, в донжон или в любую часть замка, и никогда ей не удавалось предвидеть его появление. Катрин, которую раздражала эта вытянутая фигура, взяла себе за правило никогда не замечать ее. Она и теперь поступила так же и одним махом поднялась к Готье.
Нормандец быстро выздоравливал после операции, которую ему сделал Хамза. Его могучее телосложение и самый тщательный уход, а кроме того, конечно, и великолепная еда, подававшаяся в замке, дали возможность избежать опасностей, которые могли привести к летальному исходу. К несчастью, гигант, видимо, совершенно потерял память.
Само собой разумеется, он пришел в полное сознание. Но, что с ним было до той минуты, когда он впервые открыл глаза после операции, он не помнил. Забыл даже свое собственное имя. От такого положения вещей Катрин приходила в отчаяние. Когда мавританский врач сообщил ей, что Готье пришел в сознание, она поспешила к нему. Но когда она наклонилась над кроватью, ей пришлось пережить разочарование. Гигант смотрел на нее полными восхищения глазами, словно она явилась ему в мечтах, но не узнавал. Тогда она заговорила с ним, назвала себя, повторяя, что она — Катрин, что он не мог не узнать ее. Но Готье качал головой.
— Простите меня, мадам, — прошептал он. — Правда, вы прекрасны как свет, но я не знаю, кто вы, я даже не знаю, кто я сам, — печально добавил он.
— Тебя зовут Готье Нормандец. Ты мой слуга и друг… Ты что, забыл обо всех наших горестях, о Монсальви, о Мишеле? О Саре? О месире Арно?
Рыдание надорвало ей голос при имени супруга, но в тусклом взгляде гиганта не загорелось ни искорки воспоминаний. Опять он потряс головой:
— Нет… Я ничего не помню!
Тогда она опять обернулась к Хамзе, а тот, молчаливо скрестив руки под своим белым облачением, наблюдал за сценой из угла комнаты. Ее расстроенные глаза умоляли, когда она шептала ему:
— Неужели ничего нельзя сделать? Хамза подозвал ее поближе, так, чтобы больной не заметил, и они вместе вышли из комнаты.
— Нет. Я ничего больше не могу сделать. Только у природы есть сила и власть возвратить ему память о прошлом.
— Но каким путем?
— Может быть, ему нужен моральный шок? Я, признаюсь, надеялся на таковой, когда ты перед ним появилась, но был разочарован.
— А ведь он был ко мне очень привязан… Могу даже сказать, что он меня любил, никогда не осмеливаясь в этом признаться.
— Тогда попытайся оживить его любовью. Возможно, чудо и произойдет. Но может быть и то, что оно никогда не случится. Ты станешь его памятью, и тебе придется ему рассказывать прошлое.
Катрин повторяла про себя эти слова по дороге в, узкую комнату, которую освещала одна свеча. Готье, сидя у окна, смотрел в ночь. Его длинные согнутые в коленях ноги, одежда вроде арабского полосатого халата без рукавов, подвязанного на талии шарфом, делали его еще выше. Он повернул голову, когда Катрин вошла, и свет упал на его измученное и похудевшее лицо. Совсем исхудав, нормандец все равно оставался еще внушительным.
Когда-то раньше Катрин, смеясь, часто говорила ему, что у него вид, как у тарана. От этого сравнения мало что сейчас осталось. Но болезнь облагородила эти грубые черты, лицо стало мягче, моложавее. Даже его огромные белые руки, казалось, теперь еще больше вытянулись. Сейчас, когда он не лежал, комната показалась слишком маленькой для него.
Он захотел встать, когда молодая женщина подошла, но она помешала ему, положив руку на костлявое плечо.
— Нет… не двигайся! Ты еще не лег спать?
— Мне не спится. Я задыхаюсь в этой комнате. Она такая маленькая.
— Ты в ней надолго не останешься. Когда наберешься сил, чтобы сесть на лошадь, мы уедем…
— Мы? Вы разве возьмете меня с собой?
— Ты всегда ездил со мной, — печально произнесла Катрин. — Тебе это казалось нормальным… Ты больше не хочешь поехать со мной?
Он
