Мозес - Константин Маркович Поповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Медленно двигаясь вдоль ограждения, Давид неожиданно обнаружил в стекле небольшую форточку, назначение которой было ему не совсем понятно. Возможно, она имела отношение к вентиляции. Приподнявшись на цыпочки и перегнувшись через металлический парапет, можно было высунуть в это отверстие голову, – что он незамедлительно и сделал (предварительно поставив стакан с соком на пол), чтобы увидеть уносящуюся вниз стену отеля и стену соседнего здания, которые почти сходились внизу, в умопомрачительной глубине, оставляя между собой только залитую светом узкую полоску улицы.
Он почувствовал вдруг сильное желание плюнуть в эту каменную пропасть, которая разверзлась вдруг под его ногами. (Словно в детстве, когда он бегал с друзьями по стенам Старого города, а внизу шумела ничего не подозревавшая, галдящая толпа туристов.)
Говорят, что десятицентовая монетка, брошенная с тридцатого этажа, способна пробить стальную каску. Плевок для этой цели явно не годился. Пожалуй, самое большое, на что он был способен, это разбудить какого-нибудь спящего обитателя отеля, ударившись в окно его номера. Не исключено, что он мог бы даже – слегка изменив траекторию – залететь в открытую форточку и, если повезет, плюхнуться, что есть силы, в чашку с кофе или в стакан, на дне которого отдыхает утомившаяся за день вставная челюсть. (Каждый, кто хоть раз плевал с высоты знает, как капризна и непредсказуема бывает порой траектория летящего плевка). Возможно, подумал Давид, что этот номер, куда его угораздило залететь, занимал бы какой-нибудь известный человек, например, писатель Дитрих фон Рух, который стучал бы себе на своем компьютере, ничего не подозревая, как вдруг, в этот самый момент, когда он поднимал руку, намереваясь нажать клавишу и поставить точку в конце фразы «она прижалась к нему всем своим горячим телом, чувствуя, как его пальцы запутались в ее волосах» – шмяк! Именно в это самое мгновение!
Ради этого, наверное, стоило бы попытаться, хотя шансов на успех было не так уж и много.
Бармен за стойкой, кажется, уже подозрительно поглядывал в его сторону.
Допив сок, он вновь сунул голову в отверстие.
Не было сомнения – обладай плевок сознанием, он, конечно, выбрал бы для полета номер Дитриха фон Руха, чьи творения читали в разных странах не меньше полмиллиарда таких же идиотов, каким был и он сам, этот самый Дитрих. Другое дело, что судьба его могла сложиться иначе. Если Спиноза не ошибся, то, пожалуй, только в отношении неизбежности этой самой судьбы и не более того. К тому же специалист по линзам говорил все-таки о камне, а не о плевке, который вряд ли чувствовал бы себя свободным, пролетая мимо номера Дитриха фон Руха, чтобы шмякнуться об асфальт или о стену отеля. Впрочем, не все было ясно и с камнем. Да и откуда амстердамскому отступнику было знать, что думал бы брошенный камень (или плюнутый плевок), обладай он сомнительной способностью мыслить? Возможно, они пели бы псалмы и благодарили Всемогущего за то, что Он не создал их человеком по имени Барух Спиноза… Как бы то ни было, Давид плюнул.
(Жаль рядом не было никого, способного запечатлеть эту исключительную минуту. Тем более было бы интересно узнать, как бы он выглядел на обложке «Монд», этот уносящийся в свой последний полет плевок?)
Оглянувшись, Давид обнаружил, что находится совсем рядом со столом, который занимала мужская компания в одинаковых костюмах. Сидевший лицом к нему араб, откинувшись на спинку, смотрел на него с мягкой улыбкой. Дым от его сигареты почти вертикально поднимался над столом. Давид вспомнил вдруг, что спину его спортивной куртки украшает израильский герб. Возможно, подумал он, это не будет расценено, как вызов. Сосед, наклонившись, что-то негромко сказал смотрящему на Давида. Тот улыбнулся еще шире и кивнул головой. Мягко вспыхнуло под усами золото коронок. Похоже, что как раз в эту минуту Давид вспомнил, что писал ему однажды рабби Ицхак по поводу сплетения вырастающих в лес букв, которые он снова видел сегодня во сне:
не следует понимать все написанное буквально, писал рабби
(на этом, впрочем, настаивали Рамбам и Спиноза)
ибо рассказанное так же далеко от того, о чем оно рассказывает, как небо, описанное в астрономическом атласе, от неба, которое видят во время ночной прогулки влюбленные.
Другими словами (воспользовавшись высоким слогом) следовало бы спросить: достанет ли у нас сил и мужества, чтобы прорваться сквозь сплетающий свою сеть Текст, который мы привычно зовем жизнью?..
Похоже, – подумал Давид, отходя от ограждения, – пришло время сесть за новое письмо к рабби Ицхаку, – хотя, говоря по правде, еще не было дописано даже предыдущее, которое, наверное, уже месяц валялось где-то среди бумаг на дне чемодана.
Эта оставшаяся и после смерти рабби потребность писать ему письма, в которых он иногда подробно и обстоятельно касался самых всевозможных вопросов, уже давно переросла в твердую и постоянную привычку, которая иногда удивляла даже самого Давида. Обычно он отсылал письма до востребования, с пометкой «г-ну Давиду Вайсблату для г-на Зака», и сам получал их на почте, чувствуя какое-то странное удовлетворение, держа в руках эти проштемпелеванные конверты, чаще всего посланные из Иерусалима в Иерусалим, так, что казалось – они действительно побывали в руках самого рабби Ицхака и теперь возвращались назад с его пометками и замечаниями, оставляя в стороне вопрос, насколько все это отвечает действительному положению вещей, потому что отчего бы, в самом деле, ему ни читать писем Давида там, куда он ушел, раз в этой жизни их переписка явно доставляла ему удовольствие – а уж в этом-то Давид был уверен вполне…
Зазвонивший за стойкой бара телефон вернул его к действительности.
– Господина Вайсблада, – сказал бармен, протягивая телефонную трубку. – Здесь есть господин Вайсблад?.. Это вы, господин Вайсблад?.. Пожалуйста, вас к телефону.
– Какого черта? – пробормотал Давид, пересекая смотровую и беря телефонную трубку. – Спасибо.
Бармен слегка пожал плечами, словно хотел сказать, что если что-то пойдет не так, то он тут ни в коем случае не причем.
– Это я, – сказал голос в трубке. – Ты где?
– Господи,– сказал Давид, еще ничего не понимая. – Откуда ты взялась?
– Я позвонила на твой этаж и мне сказали, что ты пошел на смотровую. Какой-то грубиян. Много увидел?
– Все мое, – сказал Давид. – Ты хоть знаешь, который час?
– Самое время, чтобы заняться осмотром достопримечательностей, – сказала она.
Ему вдруг стало казаться, что он все еще спит и то, что происходит вокруг – всего лишь сон,
