Четвертый разворот - Петр Кириченко

Этого я не знал, как и не знал, что за козырь припас Рогачев. Мне вспомнилось лицо Татьяны и подумалось, она хотела нее же что-то сказать, но не решилась. Для нее это тоже странно: она всегда говорит сразу, особенно если чем недовольна, и способна скорее совершить необдуманный поступок, чем долго помнить о нем.

Я так ни к чему и не пришел, надеясь на то, что в Адлере удастся поговорить с Татьяной обстоятельно.

Заход на посадку оказался сложнее, чем можно было предположить, потому что от Азовского моря и южнее стояли высокие грозовые облака с пышными шапками. Чем ближе мы подходили к Анапе, тем больше они сливались в сплошную стену. Пока что выше нас оказывались только отдельные верхушки, не представлявшие никакой сложности для обхода, но впереди-то было снижение, и мысль о том, что придется нырнуть в этот облачный ад, ничуть не радовала... Есть места на земле, которые словно бы притягивают грозы, и летом там всегда сверкает. То, над которым мы пролетали, и было одним из тех, и если там, предположим, не проходили фронтальные облака, то образовывались внутримассовые, если же и таковых не оказывалось, а погода звенела, го и в этом случае откуда-то выползало завалящее облако и крутилось, как пьяница у магазина, создавая видимость грозной силы.

Когда пришлось снижаться, я отвернул подальше в море, потому что слева были горы; просвет между грозовыми засветками виделся таким узким, что, казалось, мы сотрем себе бока, но выбирать было не из чего. К тому же неизвестно, что там дальше и где спасение, так что лучше уйти от горных вершин. Отвернув, я пристегнулся ремнем и повернулся к экрану локатора: теперь вся надежда была на него, на мое хладнокровие, на реакцию пилотов и, конечно, на везение, потому что гроза может пощадить, когда касаешься ее крылом, а может достать и за километр. Перед снижением Рогачев вызвал Татьяну и приказал пристегнуть пассажиров. Она должна была сделать это и без напоминания, но я лишний раз убедился, до чего правильно Рогачев оценивает обстановку. Он не смотрел в локатор, но понял, что фронт перед нами мощный — может быть и удар, и бросок. Во всяком случае, видит он далеко вперед. Татьяна еще раз заходила в пилотскую, наверное, докладывала, что приказание выполнено, — я не слышал, потому что разговаривал с диспетчером, — но по смеху Рогачева понял, что она была с ним любезна. Я порадовался, что Татьяна правильно все понимает, но думать об этом было некогда: я уже обходил грозовые очаги, разворачивая самолет то влево, то вправо. Пилоты работали четко, и не успевал я закончить фразу, как самолет уже стоял в крене. Может, поэтому, мы проскочили фронт без единого толчка, хотя я и взмок так, словно побывал под дождем. Я в грозу всегда волнуюсь больше обычного, и появляется такое чувство, словно бы я иду ночью по темной улице и знаю, что меня поджидает кто-то за углом.

От локатора я не отрывался, потому что снижались мы в облаках, старался обойти даже грозовую мелочь — именно она способна на коварство. Высота подходила к четырем тысячам, когда я заметил по курсу светящуюся точку. До нее оставалось десять километров. Не было сомнения, что это самолет и мы его быстро догоняем. Тут же мы выскочили в просвет.

— Попутный по курсу! Девять! — сказал я, не отрываясь от экрана.

Пилоты молчали. Расстояние сокращалось, но какие-то секунды еще были в запасе.

— Не видать, — сказал Саныч, и мне подумалось, до чего же медленно говорит. — Снова в облаках.

Я запросил диспетчера.

— Минуточку, — отозвался он и почти без паузы вызвал какой-то борт, запросив его высоту.

— Пересекаем три с половиной, — послышался спокойный голос.

Я взглянул на высотометр, у нас было столько же.

— Сколько?! — резко выдохнул Рогачев.

— Падай! — ответил я. — Шесть!

Он кинул самолет вниз по тридцать метров, ударило по ушам, и Тимофей Иванович защелкал переключателем, уравнивая давление. Пока диспетчер говорил с тем экипажем, запрещая снижение, у нас было три тысячи...

— Вот так они и сводят, — сказал Рогачев спокойно, — а локаторы у них — не то что самолет, муху заметят.

— Зевнули, — откликнулся Саныч. — Бывает, да и самолетов много.

Я сказал, что в этом нет ничего удивительного, так как все самолеты стремятся в одну точку — к бетону полосы, и Саныч поддержал меня.

— Все в одну точку! — воскликнул он весело и, передохнув, добавил: — На то и щука, чтобы карась не дремал!

Кто там щука, кто карась — разбираться не было возможности. Мы обошли еще один засвет и развернулись на посадочный курс. Облачность все больше светлела, и вскоре мы шли в ее разрывах. С высоты море казалось спокойным, но белые гребешки говорили о том, что оно кипит.

— О пляже нечего и мечтать, — вдруг сказал Рогачев, словно бы прочитав мои мысли.

— Пронесет, — возразил Саныч. — Дальше-то чисто.

Хорошо, если бы он оказался прав, подумал я, всматриваясь в размытую засветку на локаторе; возможно, это отбивалась не облачность, а полоса дождя. Я подождал еще секунду, хотя вряд ли можно было увидеть что-то конкретное.

— На пятом километре войдем в ливень, — доложил я.

— Да нормально, — откликнулся Саныч. — Я уже видел полосу...

— Приготовить дворники, — перебил его Рогачев. — Скорость на десять больше!

Саныч проворчал, что облачность светлая и дождя не будет. Но через минуту лениво застучали дворники и тут же застрочили пулеметами. Видно, они не справлялись или же полоса пропала, потому что Рогачев приказал:

— Держать по приборам!

Хотя Саныч и без напоминания должен пилотировать по приборам до самого приземления.

Ливень внезапно кончился, и нам открылся бетон полосы, тянувшийся от береговой черты до подножия горы, зеленое поле аэродрома, стоянки, самолеты, белое здание вокзала — словом, все то, что мы видели не однажды, но что каждый раз кажется каким-то иным.

Через двадцать секунд самолет уже бежал по бетону; мы зарулили на стоянку, выключили двигатели. Можно было расслабиться, но на это не хватало времени: надо было оформить документы и передать самолет, потому что через час другой экипаж полетит домой. Время посадки я, разумеется, не угадал, но это было не важно.

— Сматываемся! — дал себе команду Саныч и вытащил из-за кресла портфель.

Указание правильное, но как ему последовать? Санычу легче: должность второго пилота позволяет ему ничего не оформлять, не подписывать и не передавать, и, когда он надевает фуражку, можно считать, работа закончена. Я же должен дописать задание на полет, проверить все цифры и отдать на подпись командиру. К тому же мне хотелось уйти вместе с Татьяной, поэтому я и не торопился. Подумалось, что не следует отпускать ее от себя ни на шаг.

II

В гостиницу мы шли все вместе, не было только Саныча, который отправился пораньше, чтобы выписать направление и занять комнаты. Если достанется один четырехместный номер, то придется нам жить скопом, а если будут двухместные, он поселит Рогачева с механиком, меня — с собой. О Татьяне и Лике нет разговора: нашим девушкам определены большие комнаты, человек на десять, а если и такой не окажется, их поселят в палатке. Впрочем, там жить даже лучше, поскольку летняя теплынь — они и не возражают, и единственное, о чем постоянно спрашивают — работает ли душ. Ответ известен заранее: ни в одной нашей гостинице душевые не работают, хотя они и есть. Факт сам по себе не такой и значительный, но наводит на мысль, что многое из необходимого в жизни перешло в разряд излишеств, и, похоже, надолго. Начальство не очень-то утруждает себя заботами о нас, дежурные в гостиницах это прекрасно знают, и редко кто из них не говорит бортпроводнице «ты» — это в хорошем настроении, а рассердившись, может с презрением процедить «они», имея в виду всех вместе. Девушки привыкли, не расстраиваются и, посмеиваясь, говорят обычное: где начинается авиация, там кончается порядок.

Рогачев был в прекрасном настроении, во всяком случае, пока мы шли через яблоневый сад, он рассказал анекдот, весело взглянул на чистое небо и предложил немедленно ехать на пляж.

— Саныч оказался прав, — вспомнил я пророческие слова и подмигнул Татьяне: — Значит, кидаем сумки и — понеслись?

Она кивнула, а Лика равнодушно сказала:

— На пляже очень хорошо.

Я едва не добавил: «Волга впадает в Каспийское море», прыснул, не сдержавшись, и она взглянула на меня с удивлением; пришлось объяснить, что у меня прекрасное настроение и засмеялся я от полноты чувств, — она ведь могла обидеться. Я ожидал, что она выскажется и по этому поводу, заметив, предположим, что отличное настроение говорит о хорошем здоровье, нет, промолчала.

А настроение действительно было неплохим: часы блестели на руке Рогачева, Татьяна шла рядом. Рогачев молчал, и я подумал, как бы умотать на море без него. Надо было улучить момент и шепнуть Татьяне, чтобы они с Ликой шли от гостиницы не налево, где автобусная остановка, а направо. Мы поймали бы какую-нибудь машину и добрались бы до пляжа.