Четвертый разворот - Петр Кириченко

— Строил, строил, — говорила Лика неторопливо, — а потом забросил все, запил и помер.

Вот тебе и передышка, как сказал бы Саныч. И я поинтересовался, отчего же он бросил строить дом. Лика отмахнулась от вопроса, возможно, за этим скрывалась семейная тайна, а Татьяна сказала, что если человек помер, то нет никакой разницы — от того ли, от другого. Лика покорно кивнула, а мне пришло в голову, что для живущих все же должна быть разница, и если мы не будем знать, отчего это человек строит дом, внезапно запивает и умирает, то раньше времени последуем за ним.

— Если хотите, я угадаю? — сказал я, надеясь, что Лика разговорится и доскажет свою историю до конца. — Все очень просто.

— Нет, здесь-то как раз запутанно, хотя...

— Что ты пристал! — недовольным голосом одернула меня Татьяна и взглянула сердито. — Не о чем больше говорить!

Видимо, Лика рассказывала ей об этом, и она не хотела слышать еще раз; возможно, просто защищала подругу.

— Ничего я не пристаю, просто мне интересно, отчего это человек бросает дом... А вдруг это мой дядя? или брат? Я-то живу далеко, летаю, и думать мне...

— Не смешно! — перебила Татьяна. — Вечно ты со своими копаниями. Непременно тебе надо знать, что да почему.

— Это — мой дядя, — вздохнув, сказала Лика. — Хороший был человек и...

Она не договорила, и какое-то время мы молчали, а затем я сказал, что хорошие люди, возможно, и погибают потому, что мы боимся говорить до конца. Татьяна недовольно хмыкнула и отвернулась от меня, но Лика поняла, в чей огород камешек, и подняла его:

— Уговорил! Но ты хвалился угадать.

Я кивнул и начал историю о том, как в одной деревне под Псковом жили муж и жена, жили довольно безбедно и, можно предположить, счастливо, что по нынешним временам большая редкость. Единственное, что омрачало им жизнь — не было у них детей. Но вот пришел такой день, точнее, ночь, когда жена тихонько шепнула мужу, что ждет сына. Бедный муж едва не сошел с ума от счастья, выскочил во двор, обежал трижды свой недостроенный дом, долго курил, и с той минуты только этой радостью и жил. После работы, наскоро перехватив, он начинал что-то тесать, пилить, строгать. Что и говорить, он должен был поскорее закончить дом и переехать в него. И однажды...

— Однажды соседка открыла ему секрет, о котором, разумеется, знала вся деревня, и назвала отца будущего ребенка. Он тогда...

— Он тогда бросил дом и загулял, да?

— Нет, Лика, — ответил я. — Ты же говорила, что все сложнее. Он терпеливо выслушал кумушку, улыбнулся и занялся работой. Его не то что не тронула новость, нет, он даже подумал, что это вполне могло произойти, но он видел и другое. Возможно, он не объяснил бы и себе, что ж оно такое, это другое, но осудить жену хотя бы в мыслях не имел права. Вот это он знал точно.

Далее я рассказал, как он делился с женою, какими будут окна, как он подошьет потолок, посетовал, что не хватает дерева. Однажды он отправился в лесок за жердями, отошел порядочно и кинулся, что захватил не тот топор. Можно было нарубить и этим, но крестьянская привычка все делать ладно и основательно вернула его домой. Вот тогда он и убедился, что соседка рассказывала правду. Но не это его потрясло: он застал их в недостроенном доме, а это было выше его сил.

— Вот тогда все и покатилось, — продолжал я, глядя то на Лику, то на Татьяну. — Он, как говорят, сбился с круга, загулял, и делал это с таким же упорством, как и строил...

— Хорошо ты придумал, — похвалила меня Лика, полагая, что я закончил. — Не думала, что у тебя такой талант.

— Нету у меня талантов, дорогая Лика, а пересказал я повесть одной жизни.

— Так я и знала! — радостно воскликнула Татьяна — Все у тебя из книг. А я слушаю, чудится что-то знакомое... Пошли искупаемся? — пригласила она Лику — Жарко становится.

Лика отказалась и стала говорить, что у ее дяди все было не так: и жили они не очень счастливо, и дети у них были — сын. Жена ему изменяла, и об этом все знали, он бил ее, ругал, ничто не помогало. Махнул рукой, строил для сына дом и бросил после того, как застал ее в этом доме.

— Это ты угадал, — сказала она грустно. — Воткнул топор в пенек, плюнул и подался в магазин. Сын не живет с нею, женился недавно, копил деньги на мотоцикл, купил, покатался и отдал соседу. Смешно, такая вещь — подарил.

— Кто что подарил? — спросил подходя Рогачев. — О чем кривотолки?

Я с удивлением взглянул на него, подумав, что теперь уже не удастся рассказать конец повести, когда спившийся мужик, чувствуя, что приходит конец его жизни, спрашивал себя вновь и вновь: «Зачем я вернулся за топором?!» Возможно, дядя Лики тоже мучился похожим вопросом и ушел, унося его с собой в могилу. Мне показалось, Лика не все рассказала, и хотелось спросить ее об этом... Она как раз взглянула на меня, показала глазами на Татьяну, которая начала объяснять, о чем мы говорили. Я прекрасно понял Лику и, перебивая Татьяну, сказал, что мы тут обсудили и решили после купания отправиться в кафе, посидеть там и полакомиться кефалью, если, разумеется, командир не будет настаивать на соблюдении строгих параграфов, которые определяют нашу жизнь вне дома. Рогачев выслушал витиеватую речь, подумал и серьезно ответил, что он не против. Удивительно, он даже не улыбнулся, приняв эту шутку за чистую монету. Не однажды я думал о том, что он на лету ловит каждую команду диспетчера, отвечает мгновенно, но если отступить в разговоре от запрещений и указаний, так он сразу же теряется. Иногда он напоминает мне иностранца, который выучил язык, но помнит, что он ему не родной.

— Неужели вам нравится кефаль? — спросил Рогачев девушек, и мне стало ясно, что он попытается откреститься от кафе. — Копеечная рыба.

— Нравится, — ответила Лика, взглянув на меня. — И мысль хорошая.

Татьяна призналась, что ей безразлично, но если командир угощает, она составит компанию.

Рогачев сразу взглянул на меня победителем; напрасно Лика перебила его, не то бы мы услышали, что такой копеечной мелочью интересуются только штурманы, мало что понимающие в рыбе, да и не только в ней. Он вспомнил бы известное высказывание Петра Первого, гласившее, что штурманов в кают-компанию не пущать, но рюмкой водки жаловать. Или что-то подобное, чем показал бы свою осведомленность и в отношении истории. Впрочем, день сегодня был для него особенный, и он изменял сам себе.

— Угощаю всех, — сказал он с некоторой даже торжественностью и посмотрел на Татьяну. — Мы отдохнем в кафе, но попробуем не кефаль, а форель. Это ты хотел сказать? — повернулся он ко мне с прежней улыбкой. — Так ведь?

— Именно так! Спасибо, что подсказал: форель, кефаль и шашлыки. А пока что я немного посплю.

— Только быстренько, — пошутила Лика, ласково взглянув на меня. — Как принято у нас.

Я уронил голову на руки, лежал и слушал, как девушки обсуждали поход в кафе, а Рогачев посмеивался и говорил только «да» и «нет». Чувствовалось, очень уж он весел и уверен в себе. Потом они все ушли купаться и стало потише. Спать мне не хотелось, и я думал, что совершил какую-то ошибку, давая повод Рогачеву порадоваться. Ведь на него не подействовало возвращение часов: казалось, он знал заранее, что именно так и произойдет.

От этих мыслей меня оторвал бойкий разговор: двое молодых парней, кажется менгрелы, настойчиво предлагали кому-то отправиться на озеро Рица; они шумели, расписывали красоты. Я приподнял голову и увидел этих парней и двух девушек. Судя по аккуратно сложенным синим юбкам, это были бортпроводницы. Одна из них не обращала никакого внимания на уговоры, другая же, совсем юная, слушала с интересом, но косилась на подругу. Менгрелы понимали, что она колеблется, и атаковали с двух сторон. Девушка не выдержала.

— Валь, — окликнула она подругу. — Может, съездим, ребята предлагают. Это же недалеко?

— Какой далеко! — подхватил парень один. — Нет!

— Два десят минут, — подсказал другой. — Поехали?

Валя тоже не выдержала, приподнялась и сказала так, как говорят на базарах — громко и без стеснения:

— А ну проваливайте вместе с озером! Быстро! Повезут они тебя на Рицу! — повернулась она к подруге и передразнила: — Два десят минут! За это время только до кустов и доберетесь. Ребят она нашла...

Люди вокруг засмеялись, а Валя, поправив полотенце, снова легла. Парни выругались и ушли, но метров через двадцать снова опустились на песок, предлагая Рицу оптом и в розницу. Неудача их ничуть не смутила: счастливые люди, не ведают сомнений...

Девушка обиделась на подругу, отвернулась и закрыла глаза. Лицо у нее было довольно симпатичное. Я смотрел на нее, думая, что она ведь должна благодарить эту Валю, которая, надо полагать, давно прошла свою Рицу и кое-что поняла.

Вскоре я позабыл девушек и снова думал о Рогачеве.

Иногда мне кажется, что он, в сущности, неплохой человек, но, к несчастью, уверовал в то, что постиг нечто такое, чего не знают другие. Когда это к нему пришло? В детстве или когда стал летать? Не представляю, но вот удивить его совершенно невозможно. Однажды мы летели ночью, и я в разговоре признался, что до сих пор не могу представить звезды как далекие миры...