Четвертый разворот - Петр Кириченко

«Годик бы поторговала, — сказал он мечтательно. — Вот тогда бы я посмотрел...»

Он не договорил, но было видно, что мысль о деньгах ему весьма приятна. Тогда же мне подумалось, что Глаша совершила не один подвиг: она родила детей, не отдала их в садик, а воспитывала сама — да, быть может, жить с Рогачевым — это тоже подвиг? Словом, было интересно взглянуть на эту самую Глашу.

Я выбрал книгу «Учитесь вязать», купил у станции метро букет цветов и поехал к Рогачевым. На звонок вышел он сам, пожал мне руку и пригласил войти. Он был какой-то праздничный, и белая рубашка с узкими погонами делала его моложе. На наши голоса в прихожую вышла Глаша, женщина лет тридцати, довольно миловидная и, судя по открытой улыбке, добрая. Мне она сразу понравилась. Рогачев нас познакомил; я вручил книгу и цветы и сказал все, что говорят в подобных случаях.

«Благодарю, что приняли наше приглашение! — мило улыбнулась Глаша. — Мы вас ждали...»

«Ох, ох! — весело захрюкал Рогачев. — Что за тонкости! Давай веди гостя в комнату...»

«За книгу особенно признательна, — продолжала Глаша так, словно бы и не слышала мужа. — Вязание — моя слабость».

И жестом пригласила меня в комнату.

Вязать она действительно любила: в квартире везде разные салфетки, накидки, а на комнатной двери красовалось сооружение из тесьмы и бамбука, напоминавшее не то рыбацкую сеть, не то паутину гигантских размеров. Впрочем, довольно оригинальное. Я запутался в нем, и Глаша, засмеявшись, сказала, что такое украшение делает квартиру особенной. Я кивнул, чем вызвал благодарную улыбку. Подойдя к полкам с книгами, Глаша похвалилась, что все она собрала сама.

«Чудесная библиотека, правда?»

Я согласился, что так оно и есть, тем более на полках кроме «макулатурных» королей стояли неплохие книги. Мой подарок Глаша воткнула между томиком лирики и какой-то коричневой обложкой и спросила, что я читаю. Отвечать не пришлось: в комнате появился пушистый кот, и она заговорила о том, что он пришел познакомиться со мною и что кот этот чудесный. Звали его Тимофей. Я вспомнил механика и невольно улыбнулся. Глаша истолковала улыбку по-своему.

«Видно, вы любите котов, — сказала она так, будто бы замурлыкала. — Этим ведь и проверяется человек, правда? А многие их ненавидят».

«Это их личная трагедия», — схитрил я, чтобы не говорить, что люди проверяются если не любовью к человеку, то хотя бы терпимостью к нему.

Она протянула мне руку и сказала, что мы, наверное, станем друзьями. Она немного играла, но это было естественно для знакомства, тем более в день рождения. У этой домашней женщины, любившей кружева и вязание, все оказывалось «чудесным» — и вещи, и люди, и коты. Она еще что-то говорила, а я только кивал. Глаза у Глаши были чистые, но веки немного припухли, как будто ее не вовремя разбудили. После мне пришло в голову, что ее не разбудили вовсе.

Рогачев тем временем привел дочерей; обе малышки были похожи на него тем, что у них были такие же вытянутые носики. Меня познакомили с ними довольно церемонно, и каждая дала подержать свою теплую лапку. После этого их отпустили играть, а Рогачев напомнил, что пора садиться к столу.

«Ты не возражаешь, если на кухне?»

Я пожал плечами, дескать, мне безразлично, и он сказал, что там можно курить.

Глаша ушла что-то там приготовить, а мы с Рогачевым немного поскучали, он, кстати, тоже заговорил о книгах, похвалившись, что им достает какая-то продавщица: Глаша познакомилась с нею, когда торговала.

«Есть ли такая, что нельзя не читать? — вдруг спросил он. — Понимаешь меня — нельзя. А если прочитал, то понял все».

Я взглянул на него удивленно, подумав, что он шутит. Нет, Рогачев был серьезен, более того, он смотрел на меня с ожиданием, что вот сию минуту откроется какая-то тайна.

«Есть, — ответил я. — Книг хороших много, но одна все же есть».

Он подался ко мне и поскольку я молчал, то спросил: «Какая?!»

«Мертвые души». Это именно та книга...»

Он был в замешательстве, губы дрогнули, растянулись в улыбке, но я был серьезен, и это его сбивало. Спрятав улыбку, он сказал, что читал Гоголя в школе, — я ответил, в школах еще не то читают, да толку мало.

Мы помолчали.

«Разве что не дошло? — подумал он вслух. — Да ведь и перечитывал. Неужели...»

«Именно она, — перебил я его. — Перечитай еще раз, Гоголя мало кто понял, время не пришло».

«Вот как!»

Я подумал, он спросит, отчего же не пришло время, но он промолчал, задумался, и видно было, что теперь-то примется за «Мертвые души» основательно. Тут вошла Глаша и пригласила нас на кухню.

Стол был накрыт на троих, и накрыт, как сказала бы Глаша, чудесно: салфетки, тарелки, стаканы сияли чистотой. Посреди стола возвышались в вазе принесенные мною цветы, бутылка дорогого вина и две «Боржоми». Глаша, видать, любила готовить, старалась к этому вечеру: все было вкусно, о чем я не забыл сказать, вызвав на ее лице благодарную улыбку.

Посидели мы хорошо, и только Глаша как-то быстро опьянела, стала шумной и требовала, чтобы непременно были танцы. Рогачев пообещал, что танцы будут непременно, и она все время напоминала об этом. Мне показалось, что Глаша, в отличие от своего мужа, говорит то, что думает. Только этим можно объяснить ее предложение перейти на «ты». Она заговорила об этом и, не ожидая моего согласия, вдруг выпалила:

«Ты мне нравишься!»

В этих словах не было ничего особенного, но она сказала их так, что Рогачев поперхнулся «Боржоми» и выскочил из-за стола. Глаша звонко рассмеялась и бросила вдогон, дескать, так ему и надо. Мне не очень нравился такой оборот застолья и, не удержавшись, я сказал Глаше, что она, видать, симпатичная медянка. Она поняла это как комплимент и поблагодарила, взяла за руку и пристально поглядела в глаза. Я ожидал, что она скажет что-нибудь о дружбе, о нашей встрече — надо же было чем-то прикрыть довольно откровенное объяснение, — но Глаша спросила, всегда ли мы летаем в одном экипаже. Я ответил, и она сказала:

«Позвони мне на днях».

В этот момент возвратился Рогачев и стал говорить жене, что она засиделась, а у нас есть свои разговоры. Глаша заупрямилась, напомнив, что ей были обещаны танцы. Лично я никаких танцев не обещал, но, почувствовав, что они поругаются, сказал:

«Не шумите, афиняне! Танцы отменяются».

Рогачев уставился на меня непонимающе и спросил, кто сказал эти слова. Я не успел толком ему ответить, и тут Глаша заговорила о том, что она знает одну интересную историю.

«Все знают эту историю», — прервал ее Рогачев и пошел в комнату.

Вскоре оттуда послышалась тихая музыка.

«Вот тебе и «не шумите», — сказала мне Глаша с улыбкой и пояснила: — Обещано, значит, так и будет».

Я не очень-то понял этот намек на какую-то историю, да и вымученные танцы не прельщали, и поэтому ничего не ответил. Мы сидели молча; Глаша, видать, тоже понимала, что разговор, как и наше веселье, зашел в тупик. На меня она не смотрела и казалась усталой. Мне подумалось, до чего же убого мы с Рогачевым живем: даже праздник превращаем в испытание, похожее на приевшуюся работу, — неужели так у всех людей?

«Все думаешь о чем-то, — вдруг заговорила Глаша, все так же не глядя на меня. — Пытаешься разложить по полкам. Брось ты! Потанцуй со мной и не пытайся ничего понимать... Потанцуем?!»

«Не умею», — ответил я.

«Чудесно, — равнодушно отозвалась она и скривила губы. — Он не умеет».

Мне показалось, она сейчас расплачется, и пришлось пообещать, что мы непременно потанцуем. Она взглянула на меня и вышла. Через минуту на кухню заглянул Рогачев, пригласил меня в комнату и сказал, что придется потанцевать.

«Надо, — добавил он так, будто бы извинялся. — Тут уж ничего не поделаешь».

Я не совсем понял, кому надо — мне или ему, но встал из-за стола.

В комнате был полумрак, горела слабая лампочка под желтым абажуром, звучала тихая музыка — Поля Мориа «Бабье лето». Сначала Глаша танцевала с мужем — снова веселая, шумная, — а затем со мною. Рогачев, развалившись, сидел на диване и смотрел на нас. Мне было не по себе от подобных танцев, и ноги казались деревянными. Он, словно бы догадавшись, что стесняет своим присутствием, вышел из комнаты, пообещав принести вино. Вот тогда Глаша обняла меня за шею и совершенно трезвым голосом спросила:

«Ты догадался, что это я тебя пригласила?»

От неожиданности я наступил ей на ногу. Она вскрикнула и прижалась ко мне. Теперь мы не танцевали, а стояли посреди комнаты, можно сказать, обнявшись.

«Он не скоро придет, — промурлыкала Глаша, когда я попытался разнять ее руки, и положила голову мне на грудь. — Не бойся...»

Я все же разорвал ее руки, подумав, что эта самая Глаша не так глупа, как прикидывается. Появился Рогачев, стукнул стаканами о стол и опустился на диван. Глаша подтолкнула меня, заставляя танцевать, снова прикинулась пьяной и довольно натурально покачивалась. Актриса, ничего не скажешь. Мы танцевали, и, когда проигрыватель звучно щелкнул, я отвел ее к креслу. Она посидела с нами и ушла спать.