Оливье Клеман Истоки. Богословие отцов Древней Церкви - Оливье Клеман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соединяющий молитву с необходимыми заботами, а заботы с молитвой, молится непрерывно. Только так может считаться осуществимым предписание о непрестанной молитве Оно состоит в том, чтобы рассматривать все существование христианина как одну великую молитву, где все, что мы привыкли именовать, есть не более, чем часть.
Ориген
О молитве, 12.
Молитва непрерывна, когда ум прилепляется к Богу с великим воодушевлением и великим желанием и всегда обращается к Нему с верой и надеждой во всех свершениях и событиях жизни.
Максим Исповедник
Аскетическая книга, 25.
Как осуществляется в каждом из нас полнота Славы Божией? Если то, что я делаю и говорю, совершается мною к славе Божией, то мои слова и действия исполнены славы Божией. Если мои начинания и планы — к славе Божией, если моя пища и питье, если все мои жесты — к славе Божией, — тогда и меня касаются слова: «Земля исполнена славы».
Ориген
Четвертая гомилия на видения Исайи, 1.
Глава II СЛАВА БОЖИЯ, СОКРЫТАЯ В СУЩИХ
Вслед за аскетическим деланием, обеспечивающим человеку внутреннюю свободу (apatheia), то есть возможность любви, начинается созерцание. Оно включает в себя два этапа: «познание сущего», «созерцание природы» (physike theoria), то есть созерцание «тайн Славы Божией, сокрытых в сущих», и лишь затем непосредственное богообщение.
Вера есть врата таинств. Как телесные очи видят предметы чувственные, так вера духовными очами взирает на сокровенноеж. Подобно тому, как мы обладаем парой те телесных глаз, мы обладаем и парой глаз духовных, но у каждого из духовных очей свое видение. Одним оком мы зрим тайны славы Божией, сокрытые в сущих… Другим же оком созерцаем славу святой Божественной природы, когда Бог пожелает ввести рас в духовные таинства
Исаак Сирин
Аскетические трактаты, 72 и трактат.
Даже люди, ничего не знающие о Боге (а в нашу эпоху ;аких множество), тем не менее предугадывают Его в творениях, когда рассматривают их глубже утилитарных связей— в их красоте, в их чудной бесцельности, в их пробуждении к бытию. Ибо подлинное чудо, по словам Витгенштейна, в том, что вещи начинают быть! Космос — слово, означающее для древних греков порядок и одновременно красоту, — свидетельствует (в том числе через постоянное превращение смерти в жизнь, энтропии в ее противоположность) о некоем действующем уме, чьи дела угадываются нашим умом в том, что справедливо называют «торжеством науки», ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы (Рим. 1,20). Как подчеркивает Думитру Станилое в своем Догматическом богословии, сама рациональность мира была бы необъяснима без вечного Субъекта. Она предполагает «рациональную и более чем рациональную, апофатическую глубину вечной Личности и имеет смысл только в том случае, если адресуется этой вечной Личностью другим рациональным и более чем рациональным личностям, чтобы осуществить с ними согласие и общение в любви».
Все вещи стремились бы к небытию в силу своей сущности, если бы не были направляемы Богом.
Григорий Великий
Нравоучения на Иова, 16, 37, 45.
Для святых отцов речь шла здесь не столько о «естественной теологии», сколько о первом откровении, о договоре с Логосом, которым создано все, что на небесах и что на земле (Кол.1,6), — договоре, чудесно обновленном и углубленном через воплощение Логоса. Евагрий указывает, что Премудрость и Сила Божия, о которых далее говорит Павел, суть Сын и Дух. Читать книгу вселенной возможно лишь в Троице: ведь смысл вселенной раскрывается в Логосе, и только Дух, Животворное дыхание устремляет к этому Смыслу всякую вещь и мир в целом. Перед христианином мир предстает как книга Троицы — или, скорее, как ткань: неподвижные нити основы символизируют Логоса, движущиеся нити утка — динамизм Пневмы (Духа).
Кроме того, космос (как мы уже видели) был таинственно спасен и укреплен крестом, приведен во Христе к «единству без смешения» с Богом (Дионисий Ареопагит). Первые христиане, не осмеливаясь непосредственно изображать крест — знак страдания и позора, — усматривали его во всех вещах: в полете птицы, в кроне деревьев, в форме мачты с прикрепленным к ней парусом, в очертаниях стоящей человеческой фигуры. Сегодня мы открываем, что он вписан в самую структуру материи: это показывает современная физика, способная изучать свои объекты только через умножение антиномий. Ритм смерти–воскресения обнаруживается во всем космическом становлении, преобразуя страх в некоторого рода жертвоприношение, и свершается в последнем, пасхальном преображении, заключающем в себе одновременно всю мировую жизнь и все мировое страдание. Это видение «жертвы любви» должно пронизывать наш повседневный взгляд на существа и вещи. «Ты видишь солнце: думай о Том, Кто есть Свет мира, сокрытый тьмой. Ты видишь деревья и ветви их, вновь зеленеющие каждую весну: думай о Том, Кто, вися на древе, весь мир привлек к себе. Ты видишь камни и скалы: думай о том камне, что в саду преграждал вход в гробницу. Он был отвален, и с тех пор врата гроба никогда не закрывались» (Монах Восточной Церкви [Лев Жилле] Безграничная любовь, Шевтонь, 1971, с. 27—28).
Удалившихся от Бога… Он сделал таковыми, что они приближаются к познанию Бога и Его к ним любви через посредство творений, утвержденных, согласно Писанию, Его Силой и Премудростью, то есть Его Сыном и Его Духом…
Все это служение совершается творениями в отношении удалившихся от Бога.
Евагрий Понтийский
Письмо к Мелании.
Созерцатель, как и необразованный человек, обходится без книг: существа и вещи, в их бесконечной тонкости и изяществе, непрестанно твердят ему о Боге. Все ваше; вы же — Христовы, а Христос — Божий (1 Кор. 3, 22—23). Можно сказать и наоборот: Бог — Христов, Христос же — ваш, а вы — во всех вещах.
Один из тогдашних мудрецов явился к праведному Антонию и спросил его: «Отче, как можешь ты быть счастлив, будучи лишен утешения, подаваемого книгами?»
Антоний ответил: «Моя книга, философ, — это природа сущего, и когда хочу читать Слово Божие, эта книга всегда предо мной».
Евагрий Понтийский
Практический трактат, или Монах.
Мир есть дар Божий. Нужно уметь чувствовать Дарителя через дар. После Воплощения, Страстей и Пасхи земля предстает как бы огромным гробом–лоном: она поглотила Христа, но воскресла вместе с Ним. И в крестном древе, обратившемся в древо жизни, тайно отождествляются земля и рай, выявляется сакраментальность вещей…
Я не могу показать тебе моего Бога, но я покажу тебе Его дела. Все чрез Него начало быть (Ин. 1, 3). Он, Безначальный, сотворил мир в его новизне; Он, Вечный, сотворил время; Он, Недвижный, сотворил движение. Гляди на дела его и хвали Мастера.
Августин Иппонский
Проповедь 261, 2.
Всевышний уязвил меня Духом,
Наполнил меня Своей любовью,
И рана обратилась во спасение мое…
Вся земля — Твоя святыня,
Местопребывание дел Твоих…
Слава Тебе, Боже,
Вечное райское блаженство.
Аллилуйа!
Оды Соломона, 11.
Книга космоса (ведь мир есть «первая Библия», как говорил св. Августин) и книга Писания соответствуют друг другу, ибо у них один Автор. Обе окончательно раскрываются во Христе, который написал их, а затем сделал Своим телом и ликом. Воплощенный Логос сосредоточивает и освобождает немую речь сущего, речь мира как logos alo,gos (бессловесного слова). Христос становится непосредственным, Богочеловеческим субъектом космических логосов; придает им глубочайшее содержание, пасхальное бытие, динамизм воскресения; раскрывает их корни в бездне Триипостасного Бога.
Ориген, в рамках знаний своего времени, глядит на вещи зачарованно и потрясенно. Он видит их бесконечную сложность и в то же время гармоничность, выявляющуюся во все более сложном и богатом синтезе. Дионисий Ареопагит прославлял «симпатию», воссоединяющую все вещи и преображающую противоречия в живые связи. Вновь — троичное соплетение. Всякая вещь, как бы ничтожна она ни была, выражает бесконечный разум. Человек должен соединиться со всем, чтобы освободить произносимую немой природой хвалу. Ибо «в конце концов, молитва, подобно вздоху, покоится в таинстве и сущности творения» (Василий Розанов, Апокалипсис нашего времени). Человек молитвы понимает, что «все молится, все воспевает славу Божию. Так я понимал то, — добавляет «русский странник», — что Добротолюбие называет «познанием языка творения», и я видел, как можно беседовать с творениями о Боге».
Насколько расширяют сегодня возможности этого прославления великолепные достижения западной науки — без сомнения, обусловленной и таинственным образом оплодотворенной этим монашеским взглядом!
