Оливье Клеман Истоки. Богословие отцов Древней Церкви - Оливье Клеман

Ориген

Комментарий на Песнь Песней, 3.

Для всякого, кто предается размышлению, явления красоты становятся образами невидимой гармонии. Ароматы, касающиеся наших чувств, представляют просвещение духовное. Материальные светильники знаменуют тот поток нематериального света, образами которого они являются.

Дионисий Ареопагит

О небесной иерархии, 1, 3.

Осмысление мира как теофании, составляющее величие архаичных религий, находит таким образом свое место и в христианстве, освобождаясь, однако, от угрозы идолопоклонства и обращаясь в поэтику причастия. Перечитаем великолепный гимн солнцу, сложенный Дионисием Ареопагитом: солнечное сияние символизирует и воплощает животворное излучение славы Божией. Своим плодотворным теплом солнце свидетельствует об ином Солнце. Прекрасное–и–Благое, в солнцеподобном взаимообщении, порождает троичную игру единения и различий, полагая каждой вещи ее предел и в то же время сообщая ей порыв к причастию, устремленность к свету, к его солнечному истоку, к средоточию, где сходятся все линии. Этот текст Ареопагита заставляет вспомнить о размышлениях Ван Гога, в разгаре августа писавшего из Арля брату Тео: «Кто не верует здесь в солнце, тот поистине неверный».

Какой хвалы не достойно солнечное сияние? В самом деле, свет солнца происходит от Благого и сам есть образ Блага. Таким образом, взывая к Свету… мы восславляем Благо. Поистине, как свойственное Божеству. Благо пронизывает все сущее… все просвещая, оформляя и животворя… как оно является мерой, протяженностью, причиной и целью сущего, — так все это равным образом относится и к образу Божественного Блага — к этому великому солнцу, которое целиком есть свет и чье сияние никогда не прекращается… Это оно освещает все… и разливает над целым видимым миром блеск своих лучей… Это оно позволяет телам развиваться, дарует им жизнь, очищает и обновляет их… И как Благо привлекает к себе все вещи и, в качестве порождающего Божества, собирает воедино все разрозненное, так что все устремляется к нему, как к своему началу и безупречному совершенству; и как Благо, согласно Писанию, является источником всякого строения и существования… и все вещи обретают в нем свой предел и устремляются к нему: обладающие разумом — через познание; обладающие чувственным восприятием — через ощущения; не имеющие чувств — через естественный порыв жизненного инстинкта; неживые и обладающие лишь грубым бытием — через простую причастность бытию, — так же и свет, будучи являющим Благо образом, сообщает и привлекает к себе… все, чего коснутся его лучи. Потому и называют его солнцем (helios), что оно сосредоточивает (aolles) и собирает разрозненное. К этому свету тянется все сущее в чувственном мире. Разумеется, я не хочу, подобно древним, сказать, что солнце в собственном смысле слова правит видимым миром как его бог и творец, но невидимое Божие, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы (Ср.: Рим. 1, 20).

Дионисий Ареопагит

Об именах Божиих, IV, 4.

Ангелы — посредники славы, служители этой символической структуры тварного бытия. Ощущение их присутствия помогает нам увидеть глубины естества и его принадлежность иному миру, его укорененность в Боге.

Ангелы, носители Божественного Безмолвия,

Светы откровения,

поставленные Недостижимым, чтобы являть Его,

у самого порога Его святилища.

Дионисий Ареопагит

Об именах Божиих, IV, 2.

Внутренняя свобода — apatheia — делает возможным этот внимательный взгляд, совлеченный вожделения, который воспринимает и прославляет всякую вещь в ее явленности и в ее тайне. Здесь уместно процитировать Клоделя: «Чистое око и внимательный взгляд видит все вещи прежде, чем они обретут прозрачность» (Город). «Одна лишь чистая душа поймет аромат розы» (Черная птица на восходе). Приведем и его упоминание о японском искусстве (ведь «созерцание природы», повторим еще раз, позволяет взять с собою на борт, в память Церкви, питаемый космическим символизмом опыт иных культур): «Все искусство старых японских живописцев (которые в большинстве случаев были религиозный получит объяснение, если мы поймем, что для них видимый мир был вечным намеком на Премудрость — подобно этому высокому дереву, с невыразимой медлительностью произносящему за нас нет злу» (ibid).

Мудрость состоит в том, чтобы видеть всякую вещь в ее истине, при полной внутренней свободе.

Максим Исповедник

Сотницы о любви, 2, 64.

Маленькое духовное упражнение: через самое незначительное ощущение — дыхание, созерцание благословенной лазури неба, прикосновение к камню или древесной коре, рассматривание медлительности (по слову Клоделя или Хайдеггера) дерева — попытаться проникнуть в нездешнее звучание вещей. Вещь одновременно видима и невидима; я должен исчерпать ее изнутри, позволить ей вести меня…

Можно обрести предчувствие Бога, если в каждом ощущении пытаться воссоединить реальность всякого сущего и не удаляться от него, не проникнув сначала в его нездешнее звучание…

Климент Александрийский

Строматы, 5, 11.

Упражнение конкретизируется: предощущаемое все более явно таинство вещи ведет нас ко Христу. Воплотившись, Слово вновь открывает нам райский образ мира. В своей прозрачной плотности земля есть рай, куда человек входит, умирая и воскресая со Христом.

Пребывая в созерцании мы уже не рассматриваем физические качества вещи, ее размеры, плотность, длину и ширину То, что остается от нее, — лишь знак, некая единичность, обладающая, если можно так сказать, каким–то положением . За ее пределами мы открываем огромность Христа, а затем, через святость Его, вступаем в бездну Его безграничности, пока не узрим Всемогущего… Благодать познания дается нам от Бога чрез Сына Соломон торжественно свидетельствует о том, говоря: Разума человеческого нет во мне, мудрость же мне дарует Бог, и я познаю святое (Прит. 30, 2). Моисей также символически называет мудрость древом жизни (Быт 2, 9), насаженным в раю.

Но рай этот не есть ли также и мир, где присутствуют все элементы творения? Здесь Слово стало плотью и цвело, и принесло плод, и даровало жизнь вкусившим от Его блага.

Климент Александрийский

Строматы, 5, 11.

Так человек, в котором вся сила страстей распята и преображена, светится райским миром. Возле него смиряются дикие звери, а иногда и люди, подобные диким зверям. Он подобен новому и истинному Орфею, подобен Христу–отроку из мавзолея Галлы Плацидии в Равенне.

Смиренный человек отправляется к смертоносным хищникам, и они, завидев его, усмиряют свой дикий нрав, и приближаются к нему как к своему хозяину, и склоняют голову, и лижут ему руки и ноги. Ибо они чуют исходящий от него аромат, который был присущ Адаму до грехопадения, когда все животные сошлись к нему и получили от него имена в Раю.

Исаак Сирин

Аскетические трактаты, 20–й трактат.

В таком человеке телесная красота вызывает уже не вожделение, но хвалу Богу.

Мне рассказывали, что некто, увидев [женское] тело необычайной красоты, принялся славить Создателя. Благодаря этому зрелищу любовь его к Богу возросла до слез… Человек, ограничивающийся такими чувствами в подобных обстоятельствах, уже воскрес… прежде всеобщего воскресения.

Иоанн Лествичник

Лествица, 5–я ступень, 58.

Если благодаря вещам мы предчувствуем Бога, то приближение к Нему позволяет нам обрести полное откровение логосов вещей, их духовных сущностей, их бесконечных значений. Логос есть Божественный субъект всех logoi, всех несущих на себе мир существующих «слов». Человек, как logikos, как личностный образ Логоса, призван стать их человеческим субъектом. Эта встреча свершается в Богочеловеке, раскрывающем для нас духовные сущности вещей не для того, чтобы мы присвоили их себе, но чтобы принести их Логосу как дар, прежде наименовав их, запечатлев печатью нашего творческого гения. Тогда мир предстает как грандиозный диалог между Логосом и «логосообразным» человеком, а значит — и между самими людьми, ибо они существуют как личности только во взаимном общении. Вся история, все одушевленные присутствием космического Логоса культуры суть место свершения этого диалога. Но единственное место, где не может быть ни смешения, ни разделения, — это Христос.

Подобно тому, как в центре круга есть единственная точка, где сходятся все радиусы, так и удостоившийся приближения к Богу познает в Нем прямым и вне–понятийным познанием сущности всех тварных вещей.

Максим Исповедник

Гностические сотницы, 2, 4.