Искатель. 1995. Выпуск №2 - Курт Сиодмак

Деревня Редчерч расположена милях в пяти от железнодорожной ветки, куда Эна приехала меня встречать. С тех самых пор, как я душой и сердцем стал принадлежать Эне, это было первое наше с ней свидание после длительной разлуки. Не буду подробно останавливаться на этом эпизоде, поскольку не знаю, посочувствуете вы мне и поймете эмоции, выводящие мужчину из равновесия в подобные моменты жизни, или же останетесь безучастными ко всему мной сказанному. Если вы наделены живым воображением, то поймете мое тогдашнее состояние, а если нет — значит, мне и надеяться нечего на ваше сочувствие и вам остается довольствоваться лишь голыми фактами.

А факт этот, если констатировать его безо всяких иносказаний и экивоков, заключается в том, что по пути от железной дороги до деревни Редчерч меня подвели к совершению самого неблагоразумного, самого, если хотите, бесчестного в жизни моей поступка. Я раскрыл, я выдал этой женщине секрет чрезвычайной важности — военную тайну, от которой могли зависеть как исход войны, так и жизни бесчисленных тысяч людей.

Случилось это прежде, чем я начал осознавать, какую преступную оплошность допускаю, прежде чем сообразил, что эта женщина с ее цепким умом способна свести воедино мои разрозненные намеки и получить общую картину хранимого в строгом секрете плана.

Начало было положено слезными ее стенаниями по поводу того, что армии союзников остановлены и удерживаются на несокрушимых оборонительных рубежах германцев. В ответ я постарался объяснить ей, что справедливее было бы говорить о наших несокрушимых оборонительных рубежах, которые удерживают неприятеля, поскольку захватчиками являются германцы.

— Неужто же Франции с Бельгией никогда не избавиться от этих захватчиков? — взволнованно восклицала она. — Неужели нам вечно суждено рассиживать перед немецкими окопами и мириться с тем, что германцы хозяйничают в десяти провинциях Франции? Ах, милый Джек, скажи хоть ты мне Бога ради какие-нибудь утешения, вдохни хотя бы искорку надежды в мое бедное сердце, а то мне порой кажется, что того и гляди оно разорвется от горя. Вы, англичане, — такой уравновешенный народ, вам ничего не стоит вынести подобные испытания, мы же, французы, устроены по-другому, мы горячее вас сердцем и душевно более ранимы, чем вы. Скажи мне, что не все еще потеряно! Хотя, наверное, это глупая просьба — откуда тебе, простому капитану, знать про то, что ведомо лишь твоему высокому начальству в Военном министерстве?

— Между прочим, случайно или не случайно, но я довольно хорошо информирован, — отвечал я. — Можешь больше не переживать, ибо мне доподлинно известно, что скоро мы двинемся в наступление.

— Что значит — скоро? Найдутся люди, для которых следующий год может показаться достаточно близким сроком.

— Это произойдет еще до конца нынешнего года.

— Может, через месяц?

— Еще, пожалуй, скорее.

Она стиснула мои пальцы в своей ладони.

— Ах, дорогой мальчик! Ты вселяешь в мое сердце величайшее счастье! Однако же теперь я начну жить в таком тревожном ожидании, что через неделю просто сойду в могилу.

— Ждать не придется и недели.

— Тогда скажи, — продолжала она своим вкрадчивым голосом, — пожалуйста, скажи мне одну лишь вещь, Джек, — всего одну вещь, и я тебя перестану донимать расспросами. Наступление начнут наши храбрые французские солдаты? Или же его предпримут ваши бравые Томми?[6]

— И те и другие.

— Восхитительно! — воскликнула она. — Я поняла. Атака начнется в таком месте, где французские оборонительные линии соединяются с английскими, и солдаты обеих наших наций разом ринутся в совместное победоносное наступление.

— Нет, — отвечал я, — они будут действовать раздельно.

— Но ведь из твоих слов я как будто бы поняла — хотя женщины, конечно же, ничего не смыслят в этих вопросах, — что наступление будет совместным.

— Ну и что? Если французы, к примеру, начнут атаковать под Верденом, а британцы, положим, под Ипром,[7] то и в этом случае наступление будет совместным, хотя армии союзников и отделены одна от другой сотнями миль.

— Ах, теперь наконец понимаю! — опять воскликнула она, хлопая в ладоши от восторга. — Они станут атаковать на разных концах фронта, и проклятые боши не сумеют сообразить, куда им направить свои резервы!

— Примерно в этом и заключается смысл обеих операций — настоящее, полномасштабное наступление под Верденом и огромная по своему размаху ложная атака под Ипром.

Внезапно меня охватило леденящее душу подозрение. Помню, как отпрянул от нее и пристально посмотрел ей в глаза.

— Как же я разоткровенничался с тобой! — вскричал я. — Можно ли тебе доверять? Я, наверное, с ума сошел, выболтав тебе так много!

Мои слова жестоко задели ее за живое. Сомнение — пусть даже и весьма мимолетное — относительно ее способности хранить тайну показалось ей чудовищным.

— Да я скорее себе язык отрежу, чем хоть единой душе скажу одно лишь слово из того, что ты мне сообщил.

Мои страхи сразу же улетучились — такая неподдельная искренность слышалась в ее голосе. Это убедило меня в том, что Эна всецело заслуживает доверия. Не успев добраться до Редчерча, я напрочь выкинул все свои опасения из головы и мы предались радостям нашей встречи и построению планов на будущее. Мне предстояло еще вручить служебную депешу полковнику Уоррелу, возглавлявшему небольшой лагерь в Педди-Вудро. Я отправился туда, и все это поручение отняло у меня примерно два часа. Вернувшись в дом сквайра и справившись о мисс Гарнье, я узнал от горничной, что Эна, велев конюху подготовить и подать ко входу ее мотоциклет, уединилась в своей спальне. Мне показалось странным, что, прекрасно зная о чрезвычайной краткости моей побывки, она тем не менее планирует мотоциклетную поездку в одиночестве. Желая повидаться с ней, я прошел в ее небольшой рабочий кабинет и стал поджидать ее там, поскольку дверь из него вела прямо в переднюю, так что Эна не могла незаметно для меня выйти из дома.

У окна в этом кабинете стоял крохотный столик, за которым Эна обычно писала. Я присел к нему, и тут мне на глаза попалось имя, начертанное ее крупным энергичным почерком. Изображение было зеркальным, отпечатавшимся на промокательной бумаге, которой Эна пользовалась, но прочитать его не представляло труда. Имя это было Юбер Вардэн. По всей видимости, оно являлось частью адреса на конверте, поскольку ниже я смог разобрать сокращение, обозначающее почтовое отделение в Лондоне, хотя следы названия улицы на промокашке почти не просматривались.

Вот каким образом я впервые узнал, что Эна переписывается с тем мужчиной, чье отвратительное чувственное лицо я видел на фотокарточке с обтрепанными уголками. Очевидно, Эна солгала мне, ибо мыслимое ли дело — вести переписку с человеком, которого она никогда не встречала?

Я не намерен оправдывать свое поведение, но представьте себя в моем положении, вообразите, что вы наделены моей пылкой и ревнивой натурой. Вы бы, наверное, тоже поступили как я, потому что иного выхода просто не существовало. Ярость охватила меня, и я, что называется, дал волю рукам. Окажись на месте этого деревянного письменного столика железный шкаф, я бы и его взломал. Столик же от моих усилий буквально развалился на части. Внутри лежало само письмо, которое автор для надежности спрятал под замок, перед тем как отправить его адресату. Без каких-либо колебаний или угрызений совести я вскрыл конверт. Бесчестный поступок, скажете вы? Но если мужчина доведен ревностью до грани безумия, он редко себе отдает отчет в своих действиях. Мне любой ценой хотелось узнать, верна мне или нет женщина, ради которой я был готов пожертвовать всем на свете.

Какой же бодрящий прилив радости я испытал, когда пробежал глазами первую строку этого письма! Очевидно, я оказался несправедлив по отношению к Эне. „Cher monsieur Vardin“,[8] — так начиналось послание. Ясно, что это была чисто деловая записка, не более. Я уже собрался было водворить ее обратно в конверт, тысячекратно раскаиваясь в своей подозрительности, когда в глаза мне бросилось одно слово почти в самом конце страницы, и я содрогнулся, точно ужаленный гадюкой: этим словом был Верден. Я снова заглянул в письмо: непосредственно под Верденом значился Ипр. Пораженный ужасом, присел я у разоренного мной столика и от начала до конца прочитал все письмо, перевод которого сейчас держу перед собой.

„Маррифилд-Хаус, Редчерч.

Уважаемый господин Вардэн!

Штрингер сообщил, что Вы в достаточной уже степени проинформированы в отношении Челмофорда и Колчестера, поэтому не стану писать Вам об этом. Мидлендская территориальная бригада и тяжелая артиллерия действительно перемещены к побережью близ Кромера, но лишь временно. Это связано с армейскими учениями, а не с отправкой на Континент.