Искатель. 1995. Выпуск №2 - Курт Сиодмак

— Так вот, — многозначительно подняв палец, продолжил Арланов. — Я настаиваю на своем утверждении: это хорошо организованное убийство. Во-первых, отец был совершенно здоровый в психическом отношении человек. Даже в самые трудные минуты своей карьеры он проявлял исключительную выдержку и волю. Во-вторых, никто его, насколько я знаю, не преследовал. Появилось несколько ругательных статеек в местной газетенке — и все. В-третьих, в нашем доме никогда не было оружия. Иначе я бы его еще мальчишкой обнаружил. А пистолет этот старый, с войны…

— Но кому понадобилось это убийство? Особенно сейчас, когда ваш отец перестал быть видной политической фигурой.

— Этот вопрос меня самого всю дорогу мучил. Ведь отец снова занялся… гм-гм… скажем так, общественной работой. Я его уговаривал угомониться. Говорил, что карта КПСС бита навсегда. Нет, он меня не послушал…

— А в каких вы вообще были отношениях?

Арланов достал из шкафчика початую бутылку коньяка. Налил полный стакан, выпил, крякнул и сказал:

— В сложных, молодой человек. В сложных!.. Я давно наблюдаю феномен партийного функционера нашего типа. С детства, как сам понимаешь. Мальчишкой я видел только одно — фронтовик, герой. Сильному самцу свойственно стремление к лидерству, это биологически в нем заложено. Тогда другого пути не было — только через партию. А в ней — свои законы. Со стороны глянуть — жуткие, уродливые! Но когда попадаешь в хорошо отлаженную машину, которая четко действует по всей державе — а это шестая часть суши! — то поневоле свыкаешься, начинаешь думать, что, может, так оно и надо, что по-другому наш народ и не умеет жить: привык к тупой, безжалостной, карающей за любое неповиновение власти. А дальше по известной формуле: поступок — привычка — характер — судьба.

— Но разве ваш отец не понимал, что происходит в стране? Разве о таком счастье для людей мечтали первые коммунисты? Были же у него какие-то принципы?

Арланов кисло сморщился, приложил ладонь к щеке, словно у него зуб разболелся.

— Ох, спроси что-нибудь полегче! Принцип один: вперед — и выше, все вперед — и выше! Чем значительнее твой пост и чин, тем меньше задниц ты лижешь. А это, согласись, немало…

— Кошмар какой-то! А вы говорите — психически здоров! Это же постоянный комплекс унижения, неполноценности, раздвоение, растроение, разрушение личности…

— Нет, брат, ошибаешься, — хмельно оскалясь, возразил Арланов. — Таких система сразу выбрасывала. Такие в ней не уживались.

— А если все-таки срыв? Если годами зревший нарыв наконец прорвался?

— Ты, я вижу, толковый малый. Отличник?

— Отличник…

— Бросай свою муру. Иди ко мне в аспиранты. Через год кандидатскую защитишь. Хотя кому сейчас это нужно…

— Вы не ответили на мой вопрос?

Арланов сник, съежился, тяжело вздохнул и сказал:

— Черт его знает! Может быть… Конечно, к старости в сознании начинаются некие необратимые процессы. Недаром говорят: пора о Боге думать. Но сомневаюсь, такие люди не стреляются и болезнью совести не страдают. По крайней мере я этого не замечал.

— Тогда еще несколько вопросов. Где вы находились в ночь с субботы на воскресенье?

Свидетель усмехнулся, но без всякой иронии сообщил:

— Был в пансионате «Березка», там меня многие видели.

— Ваш отец оставил завещание?

— Завещание? — Арланов несколько изумился и позвал: — Мама! Мама!..

Клавдия Ивановна вышла в столовую с подносом, на котором дымились чашечки с ароматным кофе.

— Папа оформлял завещание?

— Да. Все на тебя записали…

Утром Ладушкин пришел в кабинет Боброва. Шеф сидел хмурый, бледный, тихо постанывая, гладил ладонью бок.

— Доброе утро, — сказал Коля.

— Привет, — буркнул Иван Петрович. — Ну, как дела? На чем ты вчера домой добирался?

— Меня оставили там ночевать.

— У Арлановых? Ну, ты даешь! — оживился следователь.

— А что? Клавдия Ивановна сама предложила. Вы далеко, спрашивает, живете? Я честно ответил… Она и говорит: «Оставайтесь, молодой человек, у вас, чай, денег на такси нет».

— И куда же она тебя положила?

— Там комнат в этой квартире… Я со счета сбился.

— А утром и завтрак, наверное, приготовила?

— Да, все вместе поели.

— Вот потеха! — Бобров, кажется, искренне был удивлен. — Чудно… И снял ты с Арланова показания?

Ладушкин молча достал из папки протокол, протянул его следователю.

Иван Петрович бегло прочитал документ, задумчиво поскреб подбородок.

— Значит, этот ученый муж считает, что его папеньку убили? Доводы, которые он приводит, не очень убедительны, но все-таки прокурор может заставить нас продолжить дознание. А ты-то сам что думаешь по этому поводу? — И, ухмыльнувшись, добавил: — Ты теперь вроде как член семьи покойного…

Коля стал привыкать к едкой манере Боброва и поэтому, пропустив мимо ушей последнее замечание, сказал:

— Не знаю. Признаков преступления никаких нет. Если убийство, то какие мотивы? Месть… А может, он знал какую-то партийную тайну?

Иван Петрович прищурил левый глаз, пристально, даже с некоторым уважением посмотрел на Ладушкина.

— А этот Арланов-сын, похоже, не очень папеньку жаловал? — наконец ехидно осведомился он.

— Да. Были у них разногласия.

— Видишь!.. — Бобров возбужденно вскочил с места. — А если яблоко от яблони недалеко падает, то можно сделать вывод, что в нынешней обстановке Арланов-отец, бывший первый коммунист области, крепко мешал карьере сына. Да еще, если опять начал воду мутить… Логично?

Ладушкин припомнил весь вчерашний разговор, упрямо качнул головой и впервые возразил:

— Нет, не логично. Зачем ему тогда заявлять: «Это убийство! Убийство!» Согласился бы с версией следствия, тихо схоронил… Тем более что завещание действительно на него оформлено.

— А что он там про этих неокоммунистов говорил?

— Они Арланова и его былых соратников — короче, старую гвардию, — в штыки приняли! Считают их во всем виноватыми. Обвиняют в дискредитации великой идеи.

— Что, в общем-то, правильно.

— Наверное.

— Вот он и застрелился от обиды… — Бобров снова плюхнулся в кресло и устало сказал: — Да ну, самое натуральное самоубийство. И нечего здесь голову ломать… Сейчас эксперты проверят пистолет по картотекам. Ты дуй к Краковскому за патологоанатомическим заключением. И пойдем к прокурору…

В приемной Краковского, маленькой комнатке, заставленной шкафами, микроскопами и какими-то склянками, за белым металлическим столиком сидело очаровательное существо в накрахмаленном колпачке, из-под которого кокетливо выбивались рыжие пряди волос.

— А что это такое? — наигранно спросил Коля.

Девушка легким, мимолетным движением поправила свой колпачок и серьезно пояснила:

— Аутопсия — это вскрытие трупа для выяснения причины смерти.

Мать честная, подумал Ладушкин, такая милочка, а работает в морге. Это какие же нервы надо иметь?

Вскоре соседние двери распахнулись и в кабинет вошел сам медэксперт в широких мешковатых штанах и блузе без рукавов.

— А, Николя, привет! — игриво воскликнул он, стряхнул с рук окровавленные резиновые перчатки и бросил их в ведро.

— Меня Бобров за документом прислал, — пояснил Ладушкин.

— Будет тебе, милок «тугамент». Все будет… — Краковский вытер вафельным полотенцем вспотевшие ладони, открыл ящик стола и протянул Коле тоненькую папку.

— Держи, соколик.

— Ну и как там? — нетерпеливо спросил Ладушкин.

— Да все вроде как положено. Никакой онкологии — здоровый был мужик! Долго бы еще жил…

Коля почувствовал, что доктор чем-то озадачен, чего-то не договаривает, и решил уточнить:

— А в плане криминала?

— Есть одна деталька, — нехотя выдавил из себя Краковский. — В области паха у потерпевшего обнаружено небольшое внутреннее кровоизлияние. Может, при падении об угол ударился. А может, кто ткнул накануне выстрела… Я в заключении это отмечаю, а там уж вы сами разбирайтесь. — Исаак Ильич достал из коробочки маленький листок. — Вот справка, передай Арлановым. Если прокурор не возражает, пусть хоронят.

Краковский печально вздохнул, потом ободряюще подмигнул и нарочито серьезно спросил:

— Я больше вам не нужен, товарищ следователь?

— Ладушкин зарделся и поспешно ответил:

— Нет, нет…

— Тогда вот у сестрички распишитесь в журнальчике. Сами понимаете учет и контроль! А я, с вашего позволения, вернусь в свой анатомический театр… — Исаак Ильич галантно поклонился и скрылся за страшной дверью.

— Как вас зовут? — неожиданно для себя спросил Коля девушку.

— Валя, — охотно ответила она.

— А телефончик свой дадите?

— Рабочий или домашний? — лукаво улыбнулась медсестра.