Самый короткий путь (СИ) - "Elle D."

– Зачем вы тогда идёте войной на каждого, кто оказывается рядом, если вам не нравится

кровь? – резко спросил Уилл.

Улыбка Риверте стала снисходительной – и в то же время странно печальной.

– Вы ещё молоды, друг мой, – риторически заметил он. – И, ввиду этого, довольно-таки

безмозглы. Тот, кто сильнее, всегда правит более слабым. Это закон, против которого

нечего возразить даже вашим Священным Руадам – и он действует лишь потому, что

удобен большинству и в конечном счёте устраивает всех. Разница лишь в том, каким

образом сильный заявляет свои права на слабого, только и всего.

Только и всего… да, Уилл понимал. Он понимал лучше, чем Риверте могло показаться – и

в то же время благодаря ему. «Я никогда никого не брал силой», – вспомнились Уиллу

слова, оброненные им в самом начале. И это было так. Воистину, это было так. Брать

силой ему не нравилось, потому что крови он не любил.

– Так значит, – сказал Уилл, – Хиллэс обречён? Обречён только потому, что вы ступили на

его землю и решили её заполучить?

– Хиллэс, – вздохнул Риверте, прижимая его к себе теснее, – потом Руван, затем – Талья, к

которой пока что не пробраться через земли этих двух. А дальше море, за морем – Радос,

Шинья, Даллария… и что там ещё? Вы более сильны в географии, чем я…

– Вам что, нужен весь мир? – спросил Уилл в отчаянии.

– О да, – совершенно серьёзно кивнул Риверте. – Весь мир и кое-что ещё.

Уилл выставил руку, не давая ему наклониться слишком близко.

– Поэтому вы вызвали на бой моего отца, – сказал он, и это не было вопросом. – Вы могли

взять Тэйнхайл силой, но предпочли лишь продемонстрировать её. Показать клыки и

уйти, чтобы потом вернуться и взять нас, присмиревших, напуганных вашей мощью. Вы

всегда обходитесь именно так с тем, что хотите получить.

– Именно так, – кивнул Риверте. Его улыбка была очень мягкой. – Похоже, вы разбираетесь

в людях несколько лучше, чем я полагал.

– Но ваш король не согласен с вами, не так ли? Он хотел, чтобы вы взяли Хиллэс сразу, с

налёта. И вы обещали ему это, а потом всё равно сделали по-своему.

– Я вечно кому-то что-то обещаю, – сказал Риверте задумчиво, делая шаг назад и увлекая

Уилла за собой – к кровати, как тот понял с подступающим отчаянием. – А потом делаю

по-своему.

– Но почему… чёрт побери! Ведь всё равно теперь дошло до открытой войны! Почему вы

не сделали этого сразу?!

– Потому что, – ответил Риверте, и в его голосе Уилл уловил нотки зарождающего

раздражения, – я рассчитывал на благоразумие вашего короля. Сейчас обошлось

отступными, в следующий раз он согласился бы на постоянную дань, а года через два

отрёкся бы от престола и позволил бескровно посадить в Хиллэсе нашего наместника. Так

всегда происходит, Уильям, это отлаженная схема. Неужели вы совершено не

интересуетесь новейшей историей? Мне казалось, юноше с вашим складом ума это

должно быть весьма интересно.

– Хватит, – сказал Уилл и с силой оттолкнул его. Риверте, похоже, не ждал этого и разжал

руки. Уилл отступил от него. – Для вас это всё… игра. Вы сами говорили, что решили

завоевать мир в шесть лет. Но вы играете теперь не оловянными солдатиками, сир, а

живыми людьми. И…

– Чёрт подери, я давал повод усомниться, что понимаю это?! – свирепо сказал Риверте, и

Уилл ошарашенно уставился на него. Он вовсе не предполагал, что это его так заденет…

что его вообще можно чем-то задеть.

– Нет, – помолчав, ответил Уилл тихо. – Простите меня. Просто… я не могу вот так взять

и…

– Уильям, вы всё ещё ненавидите меня за то, что я убил вашего отца?

Уилл вздрогнул всем телом и вскинулся, словно его ударили. Он никогда не думал, даже

предположить не мог, что однажды услышит этот вопрос, поставленный вот так прямо.

– Я должен, – после очень долгого молчания сказал он. – Знаю, что должен.

– Без сомнения, должны. Послушайте, что я вам сейчас скажу… и послушайте

внимательно. Это, Уильям, война. Здесь люди убивают людей. Как бы мало я ни любил

кровь, но не проливать её нельзя – это один из тех законов, о которых я вам говорил и о

которых вам говорил ваш бог. И я считаю, что важно не то, кто именно умрёт – а то, сколь

много жизней сохранит эта смерть. Поэтому на войне погибают лучшие из нас, такие, как

ваш отец – но пусть лучше умрёт один великий воин, чем сто невинных крестьян. Воин

хотя бы знал, на что шёл, когда выбирал свой путь.

Уилл знал, что это так. Это знание было таким кристально ясным, что он даже не кивнул –

он просто пропустил это сквозь себя и принял, как неотъемлемую часть того, чем он стал.

Этот человек знал, на что шёл, так же, как знал это и отец, и Роберт… а я, подумал Уилл?

Могу ли я то же самое сказать о себе? И мог ли хоть когда-нибудь?

Риверте какое-то время смотрел на него молча, будто читая каждую его мысль у него в

лице. Потом добавил:

– Война не всегда ведётся на стенах. Иногда поле битвы переносится в людские души. И

выиграть на этом поле не проще. Мне больше по душе такие победы.

Сказав это, он положил ладонь на шею Уилла и поцеловал его, и на этот раз Уилл не

отстранился.

Он подумал о том, где сейчас и чем заняты вальенские соратники Риверте, но не стал

спрашивать. Вскоре ему стало не до вопросов – Риверте и в такой день сумел заставить его

на какое-то время забыть совершенно всё, включая собственное имя. Но в этот раз всё

было не так, как в предыдущие. Уилл чувствовал, выгибаясь в его умелых руках, что они

прикасаются к нему в последний раз. Риверте не сказал ему о дне своего отъезда, но Уилл

понимал, что это случится очень скоро – время не терпит, хиллэсскую кампанию надо

осуществить до наступления осенних дождей. Это всё моя вина, подумал он, когда

способность мыслить ненадолго вернулась к нему. Я мог предотвратить всё это. Давно

мог… А теперь этот человек, тот, кто делает такое с моим телом и вселяет такие чувства в

мою душу, поведёт свою армию против моей страны и моего народа. Риверте перевернул

его на живот и приподнял, входя в него как-то особенно бережно и мягко, и, вскрикивая

от наслаждения и горечи под его прикосновениями, Уилл видел мысленным взглядом

картины хаоса и разрушения, вспыхивавшие в его помутившемуся сознании: горящие

деревни, чёрные от пепла поля, мёртвые тела, развешанные вдоль дороги, столько смерти,

столько крови… Хиллэс поступил неразумно, и Вальена собиралась наказать его. Риверте

качнулся вперёд, задевая ту особенную точку в теле Уилла, прикосновение к которой

всегда вырывало из его горла стон – и в тот же миг он увидел Тэйнхайл, разорённый,

разграбленный Тэйнхайл, над которым поднимались чёрные столбы дыма, услышал

взрывы, разрывающие в клочья людей, котоых он знал всю жизнь… И ты виноват в этом,

Уильям Норан. Ты виноват – говорил Роберт, ты виноват – вторила ему мать, ты виноват –

соглашался брат Эсмонт, и весь этот хор сводил его с ума, подбрасывая на волне отчаяния

так же высоко, как иные голоса и чувства подбрасывали его на волнах наслаждения. Уилл

плакал, как ребёнок, закрыв глаза, шумно всхлипывая, и Риверте что-то шептал ему, целуя

его веки, но он не слышал, что.

Потом они, как всегда, лежали рядом: Уилл на боку, Риверте – сзади, обвив его грудь

рукой. Он снял все свои кольца, кроме одного, того самого неприметного, который носил

на левой руке и, похоже, никогда не снимал. Без украшений его руки выглядели почти что

голыми, беззащитными. Слёзы Уилла высохли, и какое-то время он лежал, глядя на эту

руку, когда вдруг осознал, что она как-то особенно мягка и расслабленна – и именно

поэтому кажется ему беззащитной.

Боясь дышать, Уилл осторожно обернулся.