(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

– Да, сто пятьдесят девятая. Егор никогда в жизни не стал бы этим заниматься! Значит, кто-то решил подкопать под меня. Ты не знаешь, случайно, кто?

После минутного молчания Константиныч прокашлялся и сказал:

– Как я уже сказал, в квалифколлегии все к тебе настроены очень положительно, и…

– Мне дела нет до квалифколлегии, – прошипела Марина. Она представила себе красную широкую шею Константиныча, которую ей внезапно захотелось схватить, чтобы он наконец начал говорить по существу. – Пришли менты и перевернули вверх дном мой дом, понимаешь? Как будто, я не знаю… И после этого ты просишь меня взяться за какое-то дело?

– Ты же знаешь, что, если ты не захочешь брать дело, тебя на него могут просто назначить, – сказал Константиныч заметно холоднее. – Но тогда защищать твою кандидатуру на коллегии будет гораздо…

– Ты можешь хотя бы пять минут не думать о политике, Константиныч? Мне нужно мужа вытаскивать из тюрьмы! Вот ты можешь гарантировать, что если я возьмусь за ваш театр, то Егора не посадят?

Снова молчание. Тяжелый вздох.

– Марин. Я к тебе сейчас как к подруге. Твой муж перешел дорогу кому-то большому. Пойми, никто не может теперь гарантировать успешный исход дела. А если бы и мог, то сильно бы рискнул репутацией. Но если ты возьмешься за театр… – Еще один вздох, а потом стук. Он там пьет, что ли? – Скажем так, я похлопочу. Попробую. Последний раз.

Теперь настала очередь вздыхать Марине.

– Хорошо, Константиныч. Я подумаю.

Олег

«Я думаю, что дело театра Шевченко не стоит связывать с политикой. Там речь идет о финансовых махинациях – пусть следствие разбирается, были махинации или нет. Я лично не видел ничего такого, но я же просто наблюдатель. Может, что и упустил. Ну да, я играл в театре, я дружу с Цитриным. И что с того?»

Так говорил не молодой – нет, уже старый повеса, которого некоторые критики всё еще именовали «анфан терриблем», хотя это прозвище шло ему уже не больше, чем Бунину – партбилет.

«Слушайте, ну делали вместе что-то. Дружили, да. Вы думаете, я в кошелек к нему заглядывал? Вы вот можете за каждого из ваших коллег поручиться, что он никогда в жизни ничего ни у кого не крал, никому не изменял или не совершал малейшей пакости? Исповедь умерла вместе с церковью».

Когда-то этот режиссер на одной сцене с Цитриным ходил в платье и отыгрывал роль в постановке одной из старых французских пьес. А до этого – ставил спектакли, в которых обличал ментов и олигархов. Те уходили с его спектаклей, громко хлопая дверьми. Он смеялся им в лицо и продолжал игру.

Теперь же где-то за его плечами посмеивалась московская мэрия, а сам режиссер – поседел, осунулся, вместе с задором ушел эксперимент.

«Роль режиссера переоценена, понимаете? Мы делаем вид, что режиссер может как угодно перекраивать оригинальный текст, что режиссер – свободен. А режиссер никогда не свободен, видите? Как он может быть свободен, если в основе всего лежит текст?»

То, как он сам заменял текст автора собственным, когда лет пять назад ставил «Смерть в Венеции», – режиссер, видимо, забыл.

Олег вздохнул. Ему нужно писать рецензию на новую постановку Черновдовина – «Бесы». Естественно, с аутентичными костюмами и в декорациях под XIX век. Для постановки сняли даже какую-то старинную купеческую усадьбу на Никитском бульваре и запретили публиковать в Сети какие-либо фото, поэтому читателю рецензии пришлось бы рассчитывать только на текст статьи. И текст должен быть хлестким, емким, острым. Нужно было вгрызаться в бок режиссера, словно волком из колыбельной, и не отпускать, так, чтобы ему и в самом страшном сне виделась эта рецензия…

Олег сидел за ноутбуком. В окно дул ветер – неожиданно холодный для середины июня. На экране издевательской черной палкой мерцал курсор. Лист был пустой.

С чего начать? С того, что известный режиссер «отметился рядом спорных заявлений насчет…». Нет, это же рецензия, а не репортаж о суде. «Ранее известный авангардными постановками, режиссер Черновдовин на этот раз выступил…» Нет, тоже не то; при чем тут авангард? Авангард надо Малевичу с Брехтом оставить.

Олег вздохнул и, чтобы отвлечься, переключил вкладку браузера на ленту информагентств. Оказывается, накануне в Томской области стали строить новый железнодорожный мост. Как интересно.

Остальные новости были примерно столь же увлекательными и сенсационными – поэтому уже через пару минут Олег поймал себя на том, что скроллит поисковую выдачу во «Вконтакте» с запросом по имени «Саша Шпак». Возраст Олег помнил очень примерно – девятнадцать? двадцать? – так что год рождения помочь ему не мог; зато он знал, что она учится в МГУ, и это серьёзно сужало поиск. Но – увы: поиск по МГУ выдал только небольшое количество профилей с пятнадцатью или двадцатью друзьями – явно «боты», и пару девушек, совершенно на Сашу не похожих.

Дебил, вы всё равно встретитесь завтра! Саша внезапно согласилась, хотя до этого морозилась и исчезала. Но Олег хотел подготовиться. Узнать интересы, найти пересечения в музыке или кино, общие паблики… На самом же деле – он просто трусил, причем больше, чем перед завтрашним слушанием, на котором ему впервые предстояло сыграть роль защитника.

«Стрематься – нормально», – наставительно заметил психотерапевт в голове; но в том и отличие внутреннего психотерапевта от психотерапевта платного, что внутреннего слишком легко заткнуть.

Олег устало вернулся на пустую вкладку с текстом и попытался набросать пару строк по методу «бля, короче»: представляешь, будто рассказываешь суть истории какому-то другу, начиная с «бля, короче», – и пишешь текст, а потом просто убираешь «бля, короче» из черновика. Но тут тоже далеко не пошло: Олег просто не смог вспомнить, кому бы из его друзей были интересны постановки Черновдовина.

Он решил размяться и еще минут десять мерял шагами квартиру. Заглядывал в шкафы и шифоньеры, пробегал пальцами по корешкам на книжной полке. Вспоминал. Вот эту, о журналистике от первого лица, купил на книжной ярмарке – и так и не прочел; всё собирался – но не было времени, сил, энергии… «Нет ресурсов, милорд». А вот у этой куртки начала заедать молния, когда еще в бытность помюриста опаздывал в суд на гражданское дело, и пришлось тогда снимать ее прямо через голову и швырять гардеробщице, чтобы успеть… И всё равно, кстати, не успел.

Слушал, как двор сотрясало лаем какой-то большой собаки. Стоял, смотрел на два горящих окна в доме напротив. Там почти ничего не видно было, только форма светильников: один – люстра с плафоном