(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

К тому времени Уланов уже дослужился до капитана, но, по слухам, сам мало что расследовал; дела ему поручали мелкие, а основное его время занимала нехитрая бумажная работа. Потом он вовсе увлекся какими-то политическими движениями, и в управлении надеялись, что вот сейчас накроют всех этих монархистов с фашистами, и уберут Уланова куда-нибудь в другое место или вовсе уволят со службы. Но всё получилось ровно наоборот: как будто в руководстве не хватало самодуров, Уланова повысили до майора, а потом и до подполковника; но внешне это на него почти не повлияло: тихий филин всё так же обитал по ночам в управлении, носил неброские тканевые жилеты и очки с круглыми линзами, а на приветствия коллег всё время отвечал «У-ху». Ну, или так казалось. Как и личина филина была на самом деле маской, которой Уланов прикрывал свою неведомую Марине суть.

Теперь же он будет компостировать ей мозги на этом стуле рядом с прокурором Грызловой, которая с выражением отравившейся выдры взирала на гудящий зал.

Марина нервно посмотрела на экран телефона и открыла заседание. Уланов поднялся и вкрадчивым голосом поддержал обвинение.

– Преступление, в котором обвиняют товарища Матвеева, предусматривает наказание до десяти лет лишения свободы, и поэтому мы ходатайствуем о продлении содержания подсудимого под стражей сроком на три месяца.

Далее последовал обязательный ритуальный набор из знакомых аргументов обвинения. Дескать, и наружное наблюдение, установленное за Матвеевым, обнаружило его связи в «правительстве и министерстве», а значит, Матвеев может давить на свидетелей; и то, что бывший гендиректор театра может убежать за границу, воспользовавшись израильским паспортом (который лежал в сейфе у самого Уланова, но он об этом упомянуть «забыл»). Марина слушала вполуха, глядя на экран телефона, но ни от Егора, ни от Константиныча вестей не было. Саша был в школе.

Аня всё барабанила по клавиатуре, словно наполеоновский курсант в парадном расчете, всё так же крякал «ввод», а Уланов стал зачитывать фабулу дела, иногда сбиваясь и громко сморкаясь в платок. Из этого монолога суд узнал, что в 2011 году известный режиссер Цитрин представил министру культуры и президенту проект масштабной творческой платформы, которую должны были реализовывать в театре имени Шевченко. Платформа должна была объединить деятелей современного искусства. В основном, конечно, театра, но не только: планировалось привлекать художников, музыкантов, танцоров и так далее, – но всё, разумеется, только для виду. Детали сообщники обсуждали уже некоторое время спустя, когда президент дал отмашку на старт проекта. Цитрин тогда собрал на веранде одного из модных среди хипстерской буржуазии ресторанов своих подельников, директора Матвеева и бухгалтера Маславскую, – и преступная схема начала свою работу. Получаемые из госдотаций деньги обналичивались через связанные с Маславской фирмы-однодневки и потом выплачивались участникам схемы, а на театральные проекты тратился самый минимум. Координацией преступных схем Цитрин и Матвеев занимались совместно.

Затем началось самое интересное – перечисление примеров мероприятий, которые, по мнению следствия, не состоялись. Среди них оказался и спектакль «Сон в летнюю ночь». Как раз в этот момент на экране телефона всплыло уведомление от Константиныча, но посмотреть его Марина не успела: по залу вдруг прокатился дружный смешок – будто откуда-то набежавшая волна ударилась о хлипкие стены зала заседаний. Марина вздрогнула и рефлекторно повысила голос:

– К порядку, слушатели! – Потом, оценив упавшую тишину, добавила: – Буду удалять из зала заседаний, если будут смешки, хлопки и всякое такое.

Матвеев, сидя в «аквариуме» за решеткой, с улыбкой качал головой. За окном засвистели. Марине хотелось бы думать, что свист был адресован не ей, но она-то понимала, какую роль играет в разворачивающемся представлении.

– Продолжайте, обвинение.

Желание схватить телефон, прочитать сообщение и ответить было настолько сильным, что у Марины тряслись пальцы. Контроль буквально уходил у нее из рук, и его нужно было восстановить – даже если придется перекинуть его на Уланова или цепного Цербера генпрокуратуры Грызлову. Но стоило Уланову заметить, что творческой группой так и не были обоснованы траты на рояль, как терпение Муравицкой, адвоката Матвеева, лопнуло – и она заметила, что говорить о том, что спектакль, который видели тысячи зрителей, не проводился, – как минимум нелепо. Последовали упоминания театральных премий, гастроли, афиши, рецензии…

Тут сидевший всё время с видом поставленного в угол школьника Петя Метлицкий внезапно подался вперед и пробормотал, уперев взгляд в стол:

– Хотел бы обратить внимание, что сам факт наличия рецензий еще ничего не доказывает. Рецензии легко можно опубликовать задним числом, а у следователя может быть свое мнение по факту добытых доказательств.

Марина прикрыла глаза. Она бы предпочла, чтобы Петя заткнулся и сидел так на протяжении всего заседания, или чтобы Грызлова держала его на поводке покрепче, раз уж таскает с собой на заседания. Но было уже слишком поздно: смех в зале перерос в вакханалию. Пальцы сами собой сжались в кулак. Спокойно, Марина, только спокойно. Если кто-нибудь увидит, что ты не умеешь сдержать толпу на резонансном процессе, не видать тебе председателя райсуда. Соберись.

– К порядку, слушатели! – Рявкнула она, метнув в сторону двоих молодых людей в третьем ряду справа указательный палец. – Приставы, уведите этих двоих, пожалуйста.

Двое хорошо сложенных молодых мужчин, один с бородой, другой без, в футболках «FUCK OFF FROM THEATRE», пересмеиваясь, вышли из зала под напряженным взглядом одного из приставов.

– Цирк вам здесь, что ли? – буркнул другой пристав, стороживший Матвеева.

– Похоже, что да, – ответили из зала, и все снова засмеялись, но Марина не стала выяснять, кто это был: всё равно восстановить порядок полностью уже не получится.

За решеткой сидел Матвеев, а казалось, что судят саму Марину, будто она сама назначила себя на это заседание – продлевать меру пресечения человеку, которого впервые в своей жизни видит, – и как будто любой другой коллега на ее месте не сделал бы то же самое.

Воспользовавшись моментом, она наконец-то заглянула в телефон. Константиныч: «Надо поговорить. Это по поводу Егора. И дела с театром». И ни одного смайлика. Не всё так просто с этим театром, значит… Только ее муж-то тут при чем? Он театры не строил. Разве что статья одинаковая, ну так и что с того? Хмурясь, Марина отложила телефон и взяла судейские поводья, чтобы вернуть лошадь заседания, которая было понесла, обратно в колею.

Настал черед прений. Грызлова, опередив Петеньку Метлицкого, встала и сухо, чеканной речевкой поддержала следствие.

Потом поднялась Муравицкая и огорошила собравшихся замечанием, что новое уголовное дело на Матвеева