(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

Саша лежала и смотрела, не в силах шелохнуться.

Словно застывшая восковая кукла, молодой человек в костюме всё стоял и смотрел, и по Сашиному предплечью побежали мурашки. Такая реакция, наверно, естественна, когда над тобой нависает нечто, одновременно и похожее на человека, и нет.

Потом он поднял руку, приспустил очки на нос – один глаз у рыжеволосого мужчины был орехового цвета, а другой – голубого, – и подмигнул ей.

Саша всё еще не верила, что происходящее реально.

Потом человек в черном исчез. Кажется, он направился к сцене, а потом за кулисы. Где-то позади зашуршала рация, и два омоновца, патрулировавшие заднюю часть партера, двинулись к первым рядам. Там же началось какое-то движение: на сцену вдруг выбежал актер практически без одежды – на нем были только трусы и оверсайз-майка с огромным пятном крови.

– Это что еще за хуйня? – воскликнул появившийся в зале полковник Романов. – Кто это с ним сделал?

– Товарищ полковник, так он это, того, сам… – отреагировал один из омоновцев, но его прервал сам актер: он сел на край сцены и, встряхнувшись, отметил:

– А это я сам, да, – и улыбнулся. Был похож на ангелочка с дореволюционной открытки, только окровавленного и пиздец злого. – Мы тут спектакль репетируем. И что-то я не помню, чтобы у вас были какие-то роли.

У него было узкое, очень красивое лицо, растрепанные вихры и улыбка хулигана. А еще – Саша только сейчас заметила – немного макияжа: подчеркнутые ресницы, губы в пунцовой помаде, припудренные щёки.

– А ты вообще кто такой? – гаркнул Романов.

– А я Офелия.

Романов, поднимавшийся в это время на сцену, завис на пару секунд, пробормотал что-то вроде «Хуй знает что такое» и вышел обратно в коридор. «Офелия» пожал плечами и, достав откуда-то бутылочку йогурта, стал его неспешно потягивать.

Тем временем на сцену опять поставили корзину с телефонами и позвали актеров их разбирать. Один из омоновцев подошел к «Офелии» и потребовал у него документы. «Офелия» тряхнул вихрами и сказал:

– Документы? Какие документы? Вот мои документы, – и показал на красное пятно. Ругнувшись, мент махнул рукой и отошел.

В зал вернулся Романов – полковник удовлетворенно тряс каким-то диском в зеленой коробке.

– Нашли мы на вас теперь управу! – кричал он. – Нашли черную кассу всей вашей лавочки! Теперь узнаем, сколько вы у государства награбили.

Кто-то засвистел. Потом откуда-то из партера, спереди и справа, ударили в ладоши. А затем, по нарастающей, от партера к занятой разобравшими телефоны сцене зашумело, загоготало, зааплодировало и нахлынуло на бедного Романова, который одурело смотрел на молодые лица аплодирующих ему актеров и беспомощно оборачивался на омоновцев. Следак вдруг сильно покраснел.

– Ну мы это… Мы еще вас!.. Мы вот это вот! – воскликнул он, и под еще более усилившийся звон аплодисментов выскользнул из зала, сверкая погонами. Саша едва удержалась, чтобы не засмеяться.

Пора было выбираться. Саша поползла к концу ряда, стараясь не поднимать голову над креслами. Выскользнув в коридор, она заметила, что гардероб всё еще охраняют, и нырнула в короткий проход, где располагались туалеты, решив переждать там. Но стоило двери мужского туалета опасно качнуться навстречу, она вжалась в стену и стала наблюдать, как в просвете появился омоновец, а затем еще один. Первый, засучив рукава и ругаясь, пытался стереть что-то с себя бумажным полотенцем, а второй качал головой.

– Нет, ну ты посмотри, какие педики…

– Ну, подумаешь, дотронулся один раз, – усмехнулся второй.

– Нет, бля, ты не понимаешь, – доказывал первый. – Я вот не ожидал, что встречу голого мужика, придя в театр! Но он мало того, что голый, бля, в одной маске, – так он еще и намазанный этим… – он снова провел салфеткой по предплечью, отчего оно стало еще больше блестеть, – маслом, что ли? Я хуй знает, что это такое… Вот так оно и начинается! Сначала масло, потом вот эта вот пидарасня вся…

– У меня в автобусе антисептик остался, могу дать потом.

Голоса затихали – судя по всему, они ушли в сторону зала, где их коллеги уже сворачивались. Когда шаги омоновцев стали глуше, Саша выскользнула из-за двери и метнулась в противоположный выход, туда, где в свете ламп горел Гротовский. У запасного выхода уже никого не было, и Саша бросилась в ту сторону, почти на одних носках перебегая от одного столба к другому, и, когда под руками оказался спасительный рычаг запасной двери, на одном выдохе Саша толкнула его и вырвалась на улицу.

Саша едва не задохнулась от прохладного воздуха, какого-то тягуче-чистого. Она перебежала дорогу и присела на потрескавшуюся ступеньку лестницы, которая вела к дверям одного из полузабытых московских НИИ.

В послеобеденное время на Казачкова обычно бывало тихо – но не сегодня. После сообщения от Саши «Медиазона» разместила новость об обысках в театре – и журналисты многочисленных изданий уже подтянулись к месту событий. На ступеньках театра сидели фотокорреспонденты, операторы с камерами и штативами настраивали объективы. У фабричного цеха рядом, переделанного под офисы, стоял серый автозак – теперь уже практически незаметный, как часть ландшафта.

К театру подошел старичок. На нем была красная шапка, коричневый пиджак, который казался поношенным, зеленые брюки и – стоптанные, едва не разваливающиеся кроссовки. Старик посмотрел на операторов, на черный микроавтобус Следственного комитета с мигалкой с торца здания, на автозак. Он снял шапку и просто стоял несколько минут и смотрел. Никто на него не реагировал: мало ли, какие старики и зачем приходят к театру.

Старик подошел к автозаку и что-то спросил у водителя. Пару секунд спустя из автозака вылез омоновец и подошел к старику вплотную: выше его ростом на целую голову, в руках автомат. Так они смотрели друг на друга несколько мгновений, и Саша уже подумала было, что старика задержат. За что? Так ли уж важно теперь, за что?

Но старика не стали задерживать. Старик что-то спросил, и омоновец выразительно качнул автоматом: рефлекторное движение, которое лишь со стороны казалось угрозой. Старик поник головой, махнул шапкой и отошел от автозака. Потом остановился перед лестницей, ведущей в театр. За остекленными дверьми было видно бойцов ОМОНа, которые застыли там, словно греческие статуи. Словно театр теперь принадлежал им.

Старик покачал головой и пошел вниз по Казачкова: мимо старого и давно закрытого кафе, общежития института геодезии, мимо кустов жимолости, перед которыми выстроилась батарея пустых бутылок и банок. Спустя минуту его