Лабиринт Осириса - Пол Сассман

Несколько мгновений женщина неподвижно стояла, не в состоянии остановить взгляд на чем-то одном – переваривала услышанное и прикидывала, как все это может повлиять на нее саму. Затем вырвала руку и сделала шаг от машины.

– Я не могу вам помочь! Ничего не знаю! А теперь мне пора…

– Айрис!

Голос долетел с другой стороны улицы, и брюнетка застыла на месте. Бен-Рой бросил взгляд в боковое зеркало заднего вида. По противоположному тротуару приближался высокий, крепкий мужчина в матерчатой кепке с твердым козырьком и в кожаном пиджаке. Он вел на поводке яростно рвущегося мастифа или питбультерьера.

– Боже, – прошептала Айрис, ее лицо напряглось, глаза наполнились ужасом. – Пожалуйста, уезжайте! Скорее! Если он застанет меня с копом…

– В чем дело, Айрис? – рявкнул мужчина. – С кем ты тут треплешься?

– Вот, уговариваю человека… – Она изо всех сил старалась скрыть страх в голосе, но ей это плохо удавалось. – За весь вечер ни одного клиента.

– Что тут рассуждать? Он либо хочет, либо не хочет!

– Сваливайте, – прошептала Айрис. – Ради Бога, уезжайте, он меня убьет.

Сутенер переходил дорогу в тридцати метрах позади машины, собака рычала и от нетерпения добраться до проститутки царапала когтями асфальт. Бен-Рой подумал, не стоит ли ему выйти из «тойоты» и показать сутенеру значок, но решил, что это только доставит Айрис неприятности. Если не теперь, то позже.

– Скажи мне хоть что-нибудь, – рыкнул он, заводя мотор. Его глаза перебегали с женщины к зеркалу заднего вида. – Ты должна что-то знать.

– Не знаю! Господи, он уже рядом.

– Айрис, он что, сбивает цену? – Сутенер ускорил шаг и был уже в двадцати метрах. Бен-Рой разглядел щетину на его лице и шипы на толстом кожаном собачьем ошейнике. – Скажи ему, что цена есть цена. Слышишь, цена есть цена!

– Пожалуйста, – молила женщина слабым от страха голосом.

– Не тронусь, пока ты мне чего-нибудь не скажешь.

Она застыла на долю секунды. Сутенер был уже в десяти метрах. Айрис сделала шаг к машине и, наклонившись, что-то прошептала Бен-Рою на ухо.

– А теперь сматывайтесь, – сказала она так же тихо и, снова отступив, крикнула для ушей сутенера: – Пошел отсюда, говнюк!

Тот решил, что его подопечную обижают, дико заревел и бросился к машине. Бен-Рой на мгновение встретился взглядом с Айрис, кивнул, включил передачу и рванул вперед. «Тойоту» потряс удар, когда пес влепился в задний бампер машины, но детектив уже набирал скорость. В зеркале было видно, как собака несется за ним и поводок тащится по мостовой. Сутенер стоял рядом с женщиной и покровительственно обнимал за плечи. Другой рукой он грозил детективу и выкрикивал ему вслед оскорбления, но Бен-Рой не слышал их за звуком мотора. Он продолжал смотреть в зеркало, пока не убедился, что женщина, судя по всему, в безопасности. Или по крайней мере настолько в безопасности, насколько позволяет тот мир, в котором она обитает. И только тогда снова сосредоточился на дороге. Доехал до конца Саломан, свернул на Харкевет, потом на шоссе Аялон в Иерусалим. Он управлял машиной автоматически, почти не замечая, что делает. Не мог думать ни о чем другом, кроме слов, которые прошептала ему женщина.

«Ее настоящее имя Воски».

Хьюстон, Техас

Уильям Баррен свернул на своем «порше-каррера» в ворота родового имения и, на мгновение давая волю мотору, с наслаждением понесся по асфальтовой подъездной дорожке. Десятицилиндровый двигатель мощностью шестьсот двенадцать лошадиных сил, словно катапульта, за несколько секунд разогнал его до ста километров в час. Но Уильям почти тут же отпустил педаль газа, снижая скорость на изгибе аллеи, ведущей к украшенной башенками гранитной глыбе семейного дома, который даже в лучах утреннего солнца казался мрачным и зловещим. Недаром это место называлось «Дремучие дали».

Он бросил взгляд на часы на приборной панели – было без малого двадцать минут одиннадцатого – и въехал под кроны обрамляющих дорожку дубов. Его приглашали на половину одиннадцатого, а отец не любил, когда к нему являлись раньше положенного. Впрочем, когда опаздывали, тоже не любил. Следовало приходить не иначе, как в точно назначенное время. В детстве Уильям изо всех сил старался добиваться этой точности, но ему никогда не удавалось, и он обычно появлялся за несколько минут или через несколько минут после определенного ему срока. Приходил раньше, потому что горел желанием не опоздать, или опаздывал, потому что в своем рвении прикладывал столько усилий, что в итоге впадал в ступор и не понимал, что делает. А вовремя никогда не получалось. За этим следовали очередная взбучка, разнос и сопровождаемая назидательным покачиванием пальцем лекция о том, что если ребенок не способен контролировать время, он вырастет человеком, неспособным вообще ничего контролировать и в силу этого бесполезным и обреченным на крах и позор. Даже теперь его, взрослого мужчину, допекали назиданиями. «Ты не такой, как я надеялся, Уильям. Не обладаешь необходимыми качествами. У других это есть, а у тебя нет». Но Уильям-то знал: все, что нужно, при нем. И вскоре старик это почувствует на себе. Пусть он не был любимчиком – отцовская любовь отдана не ему. Но он тот, кто в итоге поднимется на самый верх. И очень скоро.

Впрочем, не сегодня. Сегодня требовалось одно – прийти вовремя.

Уильям приготовил на коробке с компакт-диском порцию кокса. Втянул в нос. Открыл коробку и вставил диск в лоток аудиосистемы. Эминем. «Угрозы». Прибавил звук. Откинулся назад и, отбивая кулаком такт по рулю, стал повторять слова: «Не поклонюсь никакому долбаному задире!» Вот это очень правильно. Ты мне поклонишься, старик, плюхнешься на свои огромные, толстые, раздутые, слоновьи колени. Поклонишься! Поклонишься! Поклонишься! Уильям стал стучать сильнее, и вся машина сотрясалась в такт его ненависти. Он снова бросил взгляд на часы.

Бредовая деперсонализация – таков был диагноз одного из психиатров. А их за годы сменилось немало. Психиатры, психоаналитики, консультанты, главные врачи. Каждый вносил в диагноз что-то свое, добавлял собственные заумные термины. Одна женщина-психиатр, к которой он обратился четыре года назад после смерти матери – дамочка с губами шлюхи и большими сосками, – прямо заявила, что он на грани психопатии. Возможно, оттого, что после очередного сеанса он преследовал ее до дома и спросил, можно ли на нее забраться. (Как ни странно, она ответила «да». Несмотря, а может, благодаря обуревавшим его демонам он нравился противоположному полу. И еще потому, что происходил из семьи миллиардеров.)

Да, в лекарях недостатка не было. Сколько же он просидел в расслабляющих креслах в красиво отделанных кабинетах какого-нибудь врача, пока тот задавал вопросы о его детстве, семье, проститутках, о наркотиках и о том, какие чувства он испытывал после того, как его мать сожгли в крематории и от нее остался только пепел.

О ней его всегда очень много спрашивали.

И за все эти двадцать лет – двадцать лет вопросов и ответов, увиливаний и подчас истерических срывов, потоков жалких, плаксивых жалоб, что он не способен соответствовать надеждам отца, быть таким наследником, которого старик любил бы и лелеял, – десяток психиатров в десятке кабинетов не сказали ему ничего такого, чего бы он не знал сам. Что корень всех его бед – его отец. Ядовитая помойка, от которой все его проблемы. Как он его ненавидел! И разумеется, преклонялся перед ним, как перед гневливым ветхозаветным божеством, которого человек до смерти боится и в то же время страстно добивается его благосклонности. Но ненавидел больше. Отец погубил его жизнь. Размазал жизни каждого из них (тем вечером, сидя в буфете, он же слышал: «Не надо, не надо, мне больно!»). И несчастья будут продолжаться, пока он рядом. Зато, когда его не станет, все придет в норму. Как в пьесе Шекспира, которую он изучал, пока его не выгнали из школы. В той, где действуют принц Хэл и его отец король[49]. Принц казался полным ничтожеством, пока король не заболел и не умер. Тогда Хэл взошел на трон, бросил загулы и стал великим человеком. И Уильям тоже станет великим человеком. Давно бы уже стал, если бы отец убрался с дороги и позволил ему себя показать. Ничего, ждать осталось недолго. Скоро он уладит семейный бизнес. Но в отличие от Хэла он, прежде чем взять власть, не станет мучиться трогательными попытками примириться с папочкой. Напротив, как только старика зароют в землю поглубже, он наденет туфли с железными набойками и спляшет на его поганой могиле чечетку.

Уильям снова посмотрел на часы и вздрогнул – почти десять тридцать. Он выругался, выключил Эминема, завел мотор и рванул по изгибу подъездной аллеи к входу в дом так, что дубы по сторонам слились в сплошное марево. Перед лестницей резко затормозил, через две ступени взбежал к двери и проверил время: десять тридцать. Победно хохотнув, нажал на медную отполированную кнопку звонка и держал дольше, чем требовалось, чтобы разносившийся по дому звон не оставил ни у кого сомнений, что пришел именно он. И не только пришел, но пришел в срок. В самую точку. Дверь отворилась.