Хозяйка над бесами (СИ) - Мирра Слуцкая

Ах да, — поняла Аглая, — туман же вода.

— Ты убила своего царя? — спросил бес.

Хованья взмахнула трезубцем, и его откинуло с моста, в темные леса.

— Я нашла тебя, — она взяла Аглаю за руку, — поскольку твое тело приняла вода.

Хованья была так красива. Аглая никогда не видела такой красоты — ни до, ни после. От этой красоты хотелось плакать. Ни что в мире так не волновало Аглаю. Она помнила это чувство, и на миг оно стало таким же сильным, как при жизни.

— Проводи меня в Навь.

Хованья оглянулась. Темные фигуры дрожали около моста. Туман не пускал их дальше.

— Ты знаешь, что бывает с ведьмами после смерти? — Хованья смотрела на нее.

— Мы уходим к предкам.

— Вы забываете себя и свою жизнь. Вы становитесь тенями, только отблесками. Для вас нет перерождения, нет новых тел и судеб.

— Так лучше, — Аглае жаль было, что Хованью она не увидит. А остальное не стоило ничего. Жизнь промелькнула перед глазами. Короткая и дурацкая. — Я бы хотела быть с тобой. Но я уже мертва.

Хованья удерживала Аглаю за руку. Из ее глаз на Аглаю смотрела зеленая глубина реки.

Того, кого полюбит русалка, — вспомнились строки из бабушкиных тетрадей, — ждет ужасная смерть или великая любовь.

Туман затрясся, и снова начал темнеть. Бесы прорывались. Они звали Аглаю к себе. Их голосами звала сама жизнь. От такой жизни пахло кровью и сырым мясом.

— Я не хочу, чтобы тебя не было, — сказала Хованья, — Ты будешь. И ты будешь помнить меня.

Не успела Аглая опомниться, как Хованья толкнула ее с моста. Туман обнял Аглаю. Она ощутила, как бесы заликовали. Их радость затопила Аглаю, словно вода. Музыка гремела.

Хозяйка! — выводили диковинные голоса, — Хозяйка вернулась к нам!

Времена подхватили Аглаю.

Сорок дней истекло, бесы так и не поймали ее. Аглая заорала от ужаса, а затем крик превратился в младенческий вопль.

Мирон

Полдень застал его в дороге. Солнце напекло голову кобыле, отчего та стала вялой. Без лошади его семье пришлось бы туго, особливо сейчас. Танюша разродилась, работать не могла. Да и не позволил бы он ей сразу на заработки бежать. Благо, сам мог обеспечить. С детства запомнилось ему, как в голодные годы мать брала его и ходила по кусочки. Мирон стоял в чужих сенях молча, пока мама жалилась и плакалась, а затем в котомку сердобольные крестьянки клали черствые ломоти хлеба. Мирон тогда и решил, что в жизни ни о чем просить не будет. Он сделает так, чтобы его сами просили принять. Золотых рук в хозяйстве никому не хватает. Мирон ездил по окрестным деревням, и всегда находил работу. Правда, нынче он заехал в Ольменовку по иной нужде. Оттудова давно не бывало вестей. После пожарища все стали покидать деревню. Танюша умоляла найти Аглаю и привезти в Черниговку. "И тут знахарка не помешает", — говорила она. Мирон возвращался ни солоно хлебавши. Ставни были заколочены, по дворам бегали одичавшие собаки — еле отбился. Ольменовка пустовала. В доме Аглаи никаких следов не нашлось, только на столе лежал латунный витой ключ. Таких в деревне ни у кого не было, ключ тот был маленьким, словно от господской шкатулки. Мирон взял его — может, Аглая найдет Танюшку когда-нибудь. Он в этом сомневался. Он мало знал о внучке ведьме. Та что-то кричала про того пастуха, и на поминках устроила дебош. Мирону она не казалась злой. Скорее, она всегда была начеку, как лесная кошка. Что ни мудрено, девку боялись и выживали отовсюду. Мирон ехал обратно понурившись. Что сказать Танюше? Она так виноватилась перед Аглаей, что назвала в честь ольменовской ведьмы их дочь. Лошадь вдруг ускорила шаг. Из усталой клячи она в миг превратилась в клячу ободренную. Перед Мироном раскинулось озеро. Оно было голубым, над водами его стелился туман. Стоял запах водных цветов. Мирон освободил от сбруи лошадь, и та устремилась к воде. Около озера было прохладно. Мирон сел на траву. Он слышал, что между деревнями есть бродячее озеро, но никогда тут не бывал. Мама запрещала ходить лесом. Мирон и детям своим запрещал. Он вздохнул. Лошадь зафыркала. Она была спокойной и старой, однажды в стойло пробралась лиса — лошадь даже не пикнула. Так лиса и ночевала у них, Паша ее потом солью отгонял. Мирон приблизился к воде. Около нее, под тростником, пылились сапоги. Они отличались от деревенской обувки, по голенищу шли завитушки. Только Мирон наклонился к ним, как услышал: — Не советую. Из леса вышла дева, иными словами не назвать. Она была одета в лохмотья, но спину держала прямо. На голове, как у замужней, лежала коса. Дева посмотрела на Мирону, и тому вдруг показалось, что он ее знает с детства. Ее голос он слышал во снах, ее песни научили его работать с кожей и мехом. У них в Озерске все были рукастыми. — Мастер, — сказала дева, — Не трогай сапоги. — Они твои? — спросил Мирон, — Забирай. — Они принадлежали одному человеку. Он все сделал правильно, и за это был убит. От его тела ничего не осталось. Эти сапоги нужно сжечь или закопать. Носить их — накликать беду. Дева подошла ближе. Она была высокого росту. Ее руки прятались в шали, как у старушки-нищенки зимой. — Что с тобой сталось? Почему ты одна в лесу? Где твой муж или брат? Дева рассмеялась, всплеснув руками. На миг Мирону показалось, что на их месте у нее крылья. Лошадь затопала копытами. — У меня есть защитник, — из чащи вышел белый пес. Он посмотрел на Мирона, и тот отступил. Хватило и ольменовских собак.

— Куда путь держишь? — спросил Мирон.

— Да в Озерск, — ответила дева, — Говорят, вышили-таки портрет Сирин, загляденье как похож. Иду посмотреть. Дева вдруг запела. Черты ее лица потекли, а затем снова застыли. Мирон узнал деву. Это была Анька, его блудная дочь.

Она выглядела точь-в-точь как в день, когда сбежала. На ней был шелковый сарафан. Они купили его на прошлогодней черниговской ярмарке. За сарафан заломили такую цену, что Мирон поначалу отказал дочери в обнове. Она не стала умолять и ушла за пшеном для кур. Позже Мирон увидел, как Анька смотрит в тот ряд, и не выдержал, уплатил серебряный за бабью блажь. Как приданое пойдет, — пошутил. Анька так с сарафаном носилась. Выйдет в огород — сарафан рядом положит, да не абы как,