Планета грибов - Елена Чижова

В комнате страшная духота. Но самое неприятное – зуд. Кажется, чешется все тело. «Комары? Неужели искусали? Конец июля – какие комары… Или мошки?» – внимательно разглядывает руки: от укусов остаются красные точки. Никаких следов. Сбрасывает с себя одеяло, задирает рубашку. В ноздри лезет приторная волна – пот, пропитавший постельные принадлежности. С вечера поленилась вымыться как следует, нагреть воды. Ополоснулась под краном.

– Откуда эта чертова музыка!.. – встает и идет к окну. Приторная волна тянется за ней шлейфом. Послушалась соседку, закрыла с вечера. Она распахивает створку.

На бетонных плитах сидят мальчик и девочка, обоим лет по тринадцать. Магнитофон орет как оглашенный – включили на полную громкость.

– Эй! – она выглядывает, машет рукой, надеясь привлечь внимание. Дети, увлеченные разговором, не слышат. Девочка что-то рассказывает. На детском лице – гримаска, обнаруживающая истинную природу дочери Евы. Сын Адама слушает недоверчиво, почти испуганно. У их ног крутится щенок – комочек, обросший густой шерстью. Мальчик смеется, спрыгивает с бетонной плиты. Девочка одергивает платье, слезает с бетона, идет в лес, не оборачиваясь. Щенок устремляется за ней. Мальчик, подхватив магнитофон за дужку, торопится следом.

Во всяком случае, с музыкой покончено.

Как была, в ночной рубашке, она выходит во двор: набрать воды, поставить на плитку. «Кстати, о плитке, – возвратившись на веранду, щелкает выключателем: свет есть. На часах половина одиннадцатого. Старуха сказала: электричество включат в девять. – Жаль, теперь не проверишь… – открывает холодильник. – Да что тут проверять!» Про себя она знает – что. Старуха сказала: смотрю и вижу. Если б знать, что угадала со светом, могла угадать и с…

Внимательно перебирает пакетики: овсянка с наполнителями, мюсли, чищеные орехи – ее личная диета, к которой давно привыкла.

– Нет. Этого не хочу.

С вечера хотелось котлет – холодных, покрытых жирной пленкой. Или макарон по-флотски: толстых, серых, теперь такие не делают. Она прислушивается к себе, глотает слюну. Хочется гречневой каши. Полную тарелку, с маслом – желтый кусочек, холодный, тающий по краям. От кислых щей она бы тоже не отказалась – густых, с кусками мяса, с мозговой косточкой. «Беременным назначают белковую диету», – оглядывается испуганно. Будто кто-то может подслушать.

«Это всё – грибы… Стоило начать…» Сколько лет отучала себя. Овощные супчики, гренки, свежие фрукты, если рыба или мясо – всегда на пару́.

«Черт меня дернул с этими грибами! Я похожа на завязавшего алкаша, которому поднесли рюмку. – Все-таки достает мюсли, заливает молоком. Молоко должно быть натуральным, 2,5 %. Она не признает восстановленного, за этим следит Наташа. С трудом проглотив пару ложек, отставляет тарелку. – Это – дача, тут всё по-прежнему. Как выяснилось, даже еда».

Щи да каша – пища наша. Так говорил отец. Мать готовила простую русскую пищу. А еще он говорил: на даче останавливается время. Раньше злилась, но теперь… В каком-то смысле это даже приятно: время, замершее на отметке ее юности. «Главное – не смотреться в зеркало… – возвращаясь в комнату, бросает взгляд на триптих. – Стекло – другое дело». Лицо, отраженное в пыльном стекле, теряет приметы возраста. Человек-дерево смотрит ей в глаза. Для него она осталась девочкой – юной, как дочь Евы, которая ушла в лес.

Всегда завидовала дочерям Евы, их умелым гримаскам, от которых сыновья Адама сходят с ума. У нее никогда не получалось. Видимо, тоже божий дар, полезный и в тяжбах с соседями мужского пола. Не подписал, но обещал подписать. Она выполнила его условие: собрала подписи соседей. В сущности, он – единственная препона. Заполучив его подпись, она уедет.

«Ничего, как-нибудь договоримся». Если б не вода, которая никак не закипает, сходила бы прямо сейчас. Чтобы мужчина и женщина договорились, нужен запретный плод: страсть, соблазн, в конце концов, общий ребенок. Честно говоря, она изумлена: для нее этот человек – не мужчина. Если не мужчина, то – кто? Она пытается подобрать сравнение: «Мы – существа разной породы. Как собака и кот. Или кошка и пес».

Из-за забора доносится заливистый лай. Видимо, дети возвращаются. Хорошо хоть выключили музыку. Тишина – земное наслаждение.

В детстве у нее тоже был щенок. Что-то с позвоночником – не то врожденное, не то родовая травма. Продавец клялся, что ничего не знал: больных щенков выбраковывают сразу. Выбраковывают – лживое слово. На самом деле душат или топят. В Средние века так расправлялись с незаконнорожденными. Когда обнаружилось, кинулись в ветеринарку. Лекарства, уколы. Сперва подволакивал задние лапы. Через месяц отнялась вся нижняя половина: ползал, подтягиваясь на передних, ходил под себя. Ветеринар разводил руками: «Зачем мучить несчастное животное?» Пришлось усыпить. Это человек рожден для страданий. Животное безгрешно. Так больше никогда не плакала. Даже когда родители… Отец утешал. Говорил: знаешь, я где-то читал, у животных нет собственной души. Только общая. Умирая, они не страдают. Просто возвращаются в стаю. Зайцы – к зайцам, жирафы – к жирафам, волки – к волкам.

«Интересно, – она смотрит в небо. – Куда попаду я? Неужели в стаю своих соотечественников, в их общую русскую душу?.. Темную, как их сознание». Эта мысль кажется невыносимой. Еще один довод, чтобы свалить, смыться, унести ноги.

Когда сын подрастет, наверняка спросит:

Как ты думаешь, что такое Русский рай?

– Не знаю… Видимо, идеальное пространство, соответствующее русской душе.

Русской душе? А что это такое?

Мысленно она разводит руками: не так-то просто определить, что объединяет ее соотечественников: и родителей, и старуху из церкви, одетую в обтерханную кацавейку, и старух-соседок, и этого – побоявшегося поставить подпись.

– Ну, во-первых, мы терпеливы, довольны тем, что у нас есть, – она дергает плечом, – лишь бы соседям жилось не лучше.

Почему только русские? Зависть, как ее ни назови, свойственна всем народам.

– А еще мы подозрительны. Всюду видим врагов.

А потом возьмем да и доверимся первому встречному – причем от всего сердца.

– Согласна, хотя… Тогда вот: русские творят себе кумиров, ради которых готовы приносить неисчислимые жертвы.

Сын засмеется: Можно подумать, только они! Человеческая история полна кумирами. Почитай хоть Библию.

Ей хочется сказать: тогда не знаю, оставь меня в покое. Но с выросшим сыном так нельзя. Она – терпеливая мать, готова отвечать на любые вопросы.

– Русские не умеют жить настоящим: либо прошлым, либо будущим.

Но ты ведь тоже живешь будущим. В котором есть я.

– Ну, во-первых, я тоже русская. А во-вторых, что мне остается?! Всю жизнь ходила по грани, за которой – пропасть, один неверный шаг, и…

Ты имеешь в виду?..

Сын не договаривает, но она знает: он понял. Страстное желание, которое накатывает время от времени: вбить в пол педаль газа, направить машину в столб – чтобы все наконец закончилось, мгновенно и навеки.

– Не выдумывай. Когда-то было, мало ли что приходит в голову. Но теперь, когда есть ты… Незачем торопиться туда, где мы и так окажемся…

А знаешь, что я думаю: на самом деле они не связаны ничем. Кроме общих предков: каких-нибудь русских Адама и Евы. Мифологических родителей. В каждой паре, дающей жизнь новому русскому младенцу, они повторяются вновь и вновь…

Нет, она не согласна: бог, кем бы он ни был, создал мир один-единственный раз. Адам и Ева – прародители всего человечества, на которых лежит первородный грех, за это и изгнаны…

«Русский рай… А все-таки интересно, как он может выглядеть?»

Конечно, ни слонов, ни жирафов. Коровы, козы, куры, кошки, собаки. Птицы тоже местные: вороны, воробьи, галки, сороки. Она вспоминает детали триптиха: на левой створке – озеро. Здесь тоже есть озера. Например, Блюдечко, в котором плавала в детстве. Она улыбается, будто включаясь в детскую игру. Деревья. Там, у них, – помесь кактуса с пальмой. У нас – ели и сосны. Осины. Березы, но не так уж и много. Во всяком случае, меньше, чем принято считать.

С флорой и фауной более-менее ясно. Осталось вообразить прародителей – мифологическую пару, давшую жизнь двум русским братьям: Каину и Авелю.

За оградой что-то шевелится. Она всматривается: кот. Не иначе кастрат. Нормального так не раскормишь… Животное поворачивает голову. В глаза бросается странное несоответствие: огромное туловище, но мелкие черты лица. «В смысле, конечно, морды. Да, прародители… Адам в посконной рубахе? Ева в сарафане? Хоть русские, хоть нерусские – в раю они голые. Одет только бог».

Она переводит взгляд на среднюю створку: сад земных наслаждений.

«Неужели вот эти заборы, участки, дачные домики, грядки, парники, укрытые рваной пленкой?.. У нас свои наслаждения. То, что для других – картина ада, для нас – нормальная жизнь. Весь этот бред со сперминами и горошинами, врагами и отравленными стрелами, секретарями парткомов и передовыми рабочими… Русские души, терзающие друг друга – под присмотром их создателя и отца. Который вечно висит на заднем плане – наш собственный Человек-дерево, губящий и соблазняющий души. Из земли торчат обрубки, но корни уходят в самую глубину. Будто не было ни Адама, ни Евы. Будто для нас – иной замысел: жизнь, берущая начало от Каина и Авеля – двух русских братьев: один – жертва, а другой…