Мир на костях и пепле - Mary Hutcherson

— Уже что-то, — он улыбается, слегка жмурясь из-за яркого солнца. — Знаешь, не все могут похвастаться даже этим. Например, прическа Эффи больше не напоминает облако, представляешь? Когда мы виделись в последний раз, она выглядела почти обыкновенно. Менее обыкновенно, чем во времена Тринадцатого, но все равно ты бы ее с трудом узнала.

— Как она? — напоминание про Эффи отдают чем-то теплым, и я сама удивляюсь тому, что немного скучаю по этой сумасшедшей женщине.

— Плутарх пристроил ее в какое-то очень престижное место, она теперь высокая шишка, но я так и не понял, чем она вообще занимается. Хотя, по словам самой Эффи, почти вся страна держится только лишь на ее крепких плечах.

Улыбаюсь, мысленно представляя себе эту тираду о сложностях ее капитолийской жизни в правительстве.

— Она навещала тебя?

— Ага. Меня много кто навещал. Иногда я ловил себя на мысли, что хочу вернуться в Двенадцатый хотя бы чтобы отделаться от этих бесконечных бесед о своем самочувствии и утешений, что скоро все обязательно наладиться. Это, конечно, не главная причина, но все же.

— А какая главная? — спрашиваю я.

Взгляд Пита сразу же становится серьезным и сосредоточенным, будто он раздумывает над чем-то крайне важным, а я понимаю, что очень хочу услышать в ответ, что главная причина его возвращения была во мне. Хотя это даже смешно, ведь я на тот момент, наверняка, была основной причиной никогда не возвращаться.

Питу требуется целых несколько минут, чтобы подобрать верные слова.

— Это казалось мне единственным правильным решением. Здесь прошла вся моя жизнь, какой бы странной она не была. Тут я был счастлив, здесь жила моя семья, поэтому я спрашивал про возвращение почти каждый день, — он ненадолго замолкает, а потом слегка улыбается, рассматривая свои руки. — И я очень рад, что вернулся. Это правильно, здесь мое место.

— Да, — только и отвечаю я.

Мы молчим очень долго, но эта пауза вовсе не кажется неловкой. Просто бывают такие моменты, когда можно больше ничего не говорить, чтобы не портить момент. А момент и вправду замечательный. На секунду кажется, что и нет у нас никаких проблем: никто не страдает бессонницей, никто не мучается от приступов, в Дистрикте хватает еды и жилья, а радостные детские крики никогда и не замолкали на улице. Хочется сидеть на этом месте под теплыми солнечными лучами, из-за которых даже шрамы на руках не выглядят такими жуткими, и просто ни о чем не думать. И кажется, что если получится просидеть так достаточно долго, то все наладится на самом деле.

Но это несбыточные мечты. К тому же момент быстро перестает быть таким беззаботным, ведь соседские близнецы, заметив нас на пороге, начинают атаковать меня мольбами пострелять из лука прямо сейчас и научить заодно этому их друзей. И уже совсем скоро мы окружены небольшой бандой, жаждущей прервать наше спокойствие как можно скорее.

Пит тихо смеется, пока я ищу тысячу и один аргумент в пользу того, почему сейчас не самое подходящее время для уроков стрельбы, а когда почти сдаюсь под детским напором, он уверенно хватает меня за руку и встает на ноги, утаскивая вслед за собой.

— Извините, парни, но Китнисс уже пообещала мне показать в лесу места, где водятся огромные олени, так что сегодня никак не выйдет, — на ходу сочиняет он, и я не удерживаюсь от смешка.

Вопреки всем ожиданиям, ложь не помогает, и дети только громче начинают упрашивать взять и их с собой в лес. Бросаю на Пита еще один взгляд, умоляющий о спасении, и он заговорщически мне улыбается.

— Ладно, но для начала вам нужно отпроситься у родителей, — говорит он совершенно не то, что я ожидаю услышать, а когда дети шумной толпой уносятся на поиски своих семей, тянет меня вниз по ступенькам и уже на бегу объясняет. — У нас есть несколько минут, и лучше тебе ускориться, если не хочешь, чтобы они нас догнали.

И я несусь вслед за Питом, снова напрочь забывая, сколько горя упало на наши плечи. Момент не утрачивает свою магию, а только пропитывается ей еще глубже. Легкие слегка жгут от непривычной активности, но я просто бегу, шлепая по аллее, и позволяю себе на секунду представить, что сейчас за углом нас встретит удивленная Прим. Она, наверняка, рассмеется, когда узнает, что Пит соврал мальчишкам, и в шутку будет бранить его за разрушение детских грез. А он только пожмет плечами, и пообещает ей испечь для них печенье и нарисовать на нем огромных оленей. И обязательно нарисует. Настолько красиво, что жалко будет есть. А потом вечером на кухне мы будем долго пить чай и рассматривать эти произведения искусства, и позже Пит не захочет уйти, найдет предлог и останется на ночь, чтобы спасти меня и себя не столько от кошмаров, сколько от одиночества.

Потерявшись в собственных мыслях, я налетаю на запыхавшегося Пита, и сама начинаю глубоко хватать ртом прогретый летним зноем воздух.

Он стоит согнувшись, и опирается на свои коленки. Его лицо красное и потное, а светлые пряди облепили весь лоб, но при этом он все равно смеется.

— За это мне не будет прощения, да? — чуть отдышавшись бормочет Пит, и я тоже смеюсь, перебарывая желание убрать его волосы с лица. — Из-за твоего спасения придется теперь испечь гору извинительного печенья.

И в этот момент в моей голове реальность встречается с только что ускользнувшими мечтами, больно уколов прямо в сердце. Кажется, я даже отшатываюсь назад, как от удара, но Пит, к счастью, ничего не замечает, потому что по-прежнему пытается восстановить дыхание. Ругаю себя за то, что позволила подобные мысли. Очевидно, что ничего уже не будет как раньше, и раны не залечатся только потому, что получилось продлить волшебный момент. Единственное, чем чреваты эти иллюзии — ярким напоминанием об огромной зияющей ране в душе, которая никогда не затянется как следует.

А это сейчас совсем ни к чему. Сейчас нужно сосредоточиться на том, чтобы помочь Питу, хотя в данный конкретный момент он не выглядит как человек, который нуждается в помощи. Наверное, только поэтому я легко переключаюсь с внутренних терзаний в реальность и даже умудряюсь рассмешить его еще сильнее.

— Думаешь откупиться одним только печеньем? Тут нужен, по меньшей мере, торт. Ты вообще видел глаза Лукаса, когда заявил про огромного оленя? Да он теперь будет ходить за мной по пятам до скончания дней. Видимо, придется звонить Аврелию и просить прислать этого оленя на поезде,