Мадам Любовь - Николай Садкович

«Бывают же такие уроды», – подумал Иван, продолжая шагать под свист «Вальса Клико».

Навстречу шел маленький, веселый французик в синем берете, яркий антипод верзилы. Он тоже насвистывал и помахивал ручками в такт. Иван улыбнулся: «Как не одинаковы люди…»

Французик отозвался на улыбку прохожего:

– Хороший вечер, мосье, не так ли?

– Очень хороший, – приветливо ответил Иван.

– А который час? – Французик остановился.

Иван взглянул на часы:

– Еще нет восьми, без четверти.

– Не может быть… – огорчился француз. – Вы ошиблись. Можно взглянуть?

– Прошу, – Иван протянул к нему левую руку с часами и на мгновение удивился, как быстро и ловко французик защелкнул на ней браслет наручников.

– Ах, мосье, я рассчитывал встретить вас раньше…

Правая рука секунду оставалась свободной. Еще можно успеть ударить плюгавого или выхватить листок из кармана…

Поздно. Верзила, как клещами, сжал правую руку и вывернул ее за спину.

Это видели и даже слыхали обрывки фраз те двое, на углу у собора… А больше никто ничего не видел. Никогда никто не видел больше красивого человека – французского коммуниста Ивана Трояна, русского патриота. Никогда…

Люба:

Все шло хорошо… Так хорошо, что я начала тревожиться… То о празднике мы с опаской шептались, то заговорили во весь голос.

Блоковые объявляли:

– Кто хочет погулять во славу святой Барбары, должен не лениться.

Большинство наших женщин старались изо всех сил, вызывая насмешливое одобрение надзирателей.

Они думали, что мы надрываемся ради нескольких часов праздника. Пусть… Хорошо смеется тот, кто смеется последний…

Я уже представляла себе, как все произойдет. Теперь, когда мы ехали на работу через лес, внимательно приглядывалась к местности.

В овраге или под мостиком, а скорей всего, за густым колючим кустарником притаятся стрелки-франтиреры. Подойти им не трудно. У нас в Белоруссии немцы вырубали все вокруг лагерей и своих гарнизонов, – боялись партизан. Здесь же не тронули ни лес, ни кустарник.

По утрам с низин поднимался туман. Такой плотный, что мы даже на крутых поворотах не видели хвост нашего длинного поезда. Хорошо бы такая погода удержалась до «дня Барбары».

Мысленно я проверяла – все ли у нас подготовлено? Когда в поселке во время танцев заиграют «Вальс Клико», в бараке надо будет успеть, не поднимая шума, ликвидировать блоковых и дежурных капо… Мы припасли два больших ножа. Маша стащила их на кухне. У Нади была припрятана пика отбойного молотка, мне обещали дать револьвер… Неизвестно, кто им сможет воспользоваться? Я-то ведь должна буду петь на празднике.

Мы, конечно, не верили, что всем желающим разрешат пойти в шахтерский поселок, даже под охраной. Об этом нечего было и думать. Пустят только участников концерта, за которых поручились вольнонаемные. Пока из женщин намечались я и Маша-черная. Еще Ахмед-алжирец и двое украинцев из мужского блока, мне не знакомые.

Как готовился праздник в поселке, мы тоже толком не знали. Об этом Франсуа может рассказать, – он там помогал.

Франсуа:

Готовились не совсем так, как обычно к этому дню. Раньше, еще до войны, каждый поселок старался блеснуть искусством танцев и пения, придумать больше остроумных шуток, собрать лучших девушек. Каждый отстаивал честь своей шахты.

Делегации на велосипедах, украшенных лентами, ездили смотреть праздники в соседних поселках. Потом целый месяц посмеивались над неудачниками… Было хорошее веселое время.

Теперь все напоминало пародию. Словно вдруг состарившиеся люди не хотели расстаться со своей шаловливой юностью.

Центр веселья намечался, как обычно, возле церкви. Зрители могли расположиться на каменных ступенях лестницы и цоколе ограды. Внизу хорошее место для состязания бегунов в мешках. Немного покатое и скользкое, – тем лучше. Когда храбрецы влезут в мешки и по сигналу начнут скакать наперегонки, кто-нибудь обязательно покатится с бугра вверх тормашками. Тут все останутся довольны. Рядом на поляне футбол на велосипедах. Не очень-то разгонишься, зато всем видно.

Для танцев на приз, почти у самого моего дома, – я жил возле церкви, – сколотили эстраду с аркой, украшенную зеленой гирляндой. На фронтоне я нарисовал смешную корону…

Если говорить правду, помогал я, не веря, что праздник удастся. Уж очень тоскливое было время. Но мой разговор с мадам… И потом, мне захотелось войти в эту компанию. Ненадолго… А вернуться к самому себе никогда не поздно. Выход, не требующий головоломки. Еще меня прельщала новинка. Выступление пленницы… Тут я решил постараться.

Надо было подумать о платье. Правда, выйти в костюме каторжанки оригинально. Но товарищи не согласились со мной, а жаль… Представляете, выходит женщина в полосатой куртке и брюках, на ногах тяжелые сабо… В ней видят несчастную жертву, женщину, лишенную всех прав своего пола, а она… поет о любви. Мадам лямур поет о любви… Charmant![13]

Все убеждаются, как она хороша. Сквозь униформу пленницы пробивается ее очарование. И заметьте, она знала свою скрытую силу, рассчитывала на нее, когда согласилась петь. Иначе кто бы рискнул? Она собиралась обрушить эту силу на нас…

Люба:

Боже мой! Франсуа, о чем вы говорите? Мне и в голову не приходило… Я готовилась совсем к другому. Буду я петь или нет, уже не имело значения. Больше того, я подумывала, как избавиться от выступления, потому что вдруг поняла: мне нужно остаться в бараке. Я боялась, как бы в последний момент наши женщины не растерялись… Я мечтала не о платье – о револьвере… А он – о платье, о какой-то силе…

Франсуа:

Нет, мадам, позвольте мне… Здесь интересны подробности. Не думайте, что так легко было достать приличное платье, туфли, да еще сговориться с аккомпаниатором. Неужели вы не помните, как я проводил заочные репетиции? Вы напевали мне мотив, а я перепевал гитаристу. Очень способный парень, он сразу схватывал… Куда как проще обстояло дело с парикмахером. В мужском блоке их оказалось четыре. Причем двое дамских. Отбывали наказание за подделку духов.

Voila! Я выбрал самого знаменитого. Парижанки называли его «Mon petit» – «Малыш». Этакий парижский воробей, но дело свое знал. В женском бараке был свой «дамский мастер», да разве кто мог сравниться с Малышом?

Нашелся и театральный костюмер. В этом лагере, если хорошенько копнуть, можно было составить неплохую компанию для любого спектакля.

Итак, все обещало несомненный успех. Я ждал его в прекрасном расположении духа, и если бы не этот длинноногий кретин Шарль-Поль…

Люба:

Ну, при чем тут бедняга Шарль? Разве в нем дело? Мне кажется, Франсуа, теперь-то о нем можно сказать доброе слово… Вот уже действительно – скачи хоть в рай, а должок отдай.

Франсуа:

Безусловно… «De mortuis aut bene aut nihil».[14] Но я хочу рассказать, чего он стоил нам, пока жил. Когда был полицейским. Два слова, иначе не понять, с кем мы имели дело.

Это был не очень редкий тип среди наших крестьян. Длинный, жилистый, немного сутулый, с маленькими жадными глазками. Крестьянин, потом солдат и наконец полицейский… Менял он только одежду, форму, но в любой оставался самим собой. Он только открывал рот, и становилось ясно, что перед вами упрямый бретонец, соглашающийся лишь с тем, что ему выгодно. Действующий обособленно, на свой страх и риск.

Нет, он не уходил от людей, наоборот. Он маячил в каждой толпе. Он обязательно влезал в спор третьим, когда еще не иссякло терпенье двоих. Ничего не уступая своего, он очень умело приспосабливался к обстановке. Нюхом чуя, куда будет дуть ветер… Я-то его раскусил, когда этот человек встал между нами. Вы скажете, это касалось только меня? Скажете – ревность или что-то в этом роде, но вспомните, сколько волнений доставил он вашему комитету? Мы очень удивились, просто были поражены, узнав о победе над Шарлем. Его победила любовь, мадам Любовь… Простите мою манеру выражаться, но слова стоят так близко…

Люба:

Дело не в словах. И не во мне… Франсуа ненавидел Шарля, это правда. Неверно только, что Шарль был до конца таким, как о нем рассказал Франсуа… Я не отвечаю за подробности. Память не может всего удержать. Прошло столько лет… Но иногда, по каким-то скрытым от нас законам, вдруг поднимается забытое, как отава на скошенном лугу, свежая, без нанесенной пыли… Я вспоминаю день праздника, словно он был вчера. Утром стало ясно, что немцы посмеялись не только над нами, но и над французскими шахтерами. Они не запретили праздник. Это было бы слишком просто и могло вызвать возмущение. Нет, они «помогли лучше его организовать», как объяснил герр Индюк-комендант.

Уж что-что, а это они умели.

Всю ночь слышался грохот машин, окрики немецких офицеров. По нашим окнам скользили лучи прожекторов… Еще до того, как выйти на аппель, мы поняли, что готовится какая-то серьезная операция. Лагерь оказался окруженным солдатами. За ними виднелись бронемашины. Причем мы сразу обратили внимание, что на нас направлены стволы только постоянной охраны, а прибывшие ночью построены спиной к лагерю.