Мадам Любовь - Николай Садкович

Но дело было не в ее голосе. Не обижайтесь, мадам, я слыхал певиц и получше. Главное было в пустоте моего сердца, начавшегося заполняться странной тоской.

Происходила незримая перемена. Мы менялись местами. Она становилась свободной и сильной, я – оставался за решеткой своего отчуждения.

И в тот раз, когда она впервые запела, и позже, когда заговорила со мной, ее удивительная доверчивость и доброта к тем, от кого я уходил, одержали верх над моим одиночеством. Я не преувеличиваю, я говорю о том, чего уже не найдешь среди наших высокомерных европейцев и что так проявилось в этой пленнице из России… Мадам вспомнила тот день, когда мы познакомились и говорили о шахтерском празднике, дне Барбары.

– Господин штейгер, – сказала она и тут же поправилась, – мосье Дьедонье, у французских шахтеров так мало радостей, неужели вы не хотите помочь им хорошо провести праздник?

Я ответил:

– Кто может сейчас веселиться, пусть празднует. Я их знать не хочу.

Она сказала, что нельзя отрекаться от людей, что ценить их надо не за то, чем они сейчас кажутся или вынуждены казаться. Неужели боши победили душу французов?

Вы подумайте, что говорила лагерная заключенная?.. Наконец она сделала совсем неожиданное предложение:

– Хотите, я спою для вас на этом празднике?

О-ля-ля! Ну просто здорово… Цветы на пожарище! Певица в костюме каторжанки! Зачем это ей?

Тут она взяла с меня слово не говорить никому и призналась – ее второе имя Барбара. Как она сказала, Варвара – это ее день. Забавно, но как тут поступить? От меня ничего не зависит. Я сам хожу отмечаться к коменданту.

– Вот именно, – настаивала она, – пойдите к коменданту и скажите, что за это мы выработаем две нормы… Вам доверяют, вы можете…

Нечего было и думать отвязаться от нее. Пришлось обещать сделать попытку. Я действительно пользовался у хозяев доверием несколько большим, чем другие вольнонаемные. Скорей всего, из-за моего одиночества. Стоящий в стороне не отвечает за прегрешения толпы. Пожалуй, потому меня и назначили временно заменять немецкого штейгера, болезненного старика. Выходило так: меня отделили от всех, обласкали доверием, и этим я воспользовался только для себя самого. Значит, вроде бы я на другой стороне, на стороне бошей?.. Нет, так не пойдет. Лучше поверить, что за моим неудавшимся бегством кроется спасение.

Вот к чему она подвела меня, и я, как блудный сын, склонился, покоряясь и благодаря…

Люба:

Ох, Франсуа, до чего же все у вас сложно. По-моему, было так просто… Вам самому надоело стоять в стороне. А я, я выполняла задание. Конечно, всего сразу открыть не могла. Но и, как говорится, разводить философию тоже было мне ни к чему. Мы рассчитывали постепенно втянуть штейгера в наш заговор, хотя все еще побаивались его.

Назавтра после нашего разговора я, Маша и трое шахтеров, из тех, кто организовывал праздник, собрались в старом забое обсудить кое-что.

Нам сообщили приказ из Нанси от штаба: ни в коем случае не нарушать лагерных правил, не вызывать никаких подозрений. Если мне разрешат выступить, то петь что угодно, кроме советских или революционных песен…

– Ваша демонстрация только обозлит гестапо, – разъяснил дядюшка Жак. – Чего вы добьетесь? Нескольких арестов, а может быть, и смертей? Нам и так, возможно, не обойтись без жертв в этот день…

– Ладно, – поспешно перебил его другой шахтер, – надо сказать им…

И тут мы узнали такое, от чего голова закружилась: штаб готовил нападение на лагерь. Вот это праздник так праздник… Расчет на внезапность. Чем веселей будет гулянье, тем меньше бдительность охраны. Подробно, что кому делать, лагерный комитет узнает от уполномоченного штаба. Он привезет инструкцию… Сейчас же важно было уладить дело с комендатурой.

В это время подошел Франсуа. Все замолчали. Вероятно, он почувствовал, что от него что-то скрывают, и потому, кивнув мне, обратился к шахтерам сухо-официально:

– Я говорил с комендантом относительно праздника…

Дядюшка Жак даже вздрогнул. Еще бы, штейгер мог испортить все дело. Что он там наговорил коменданту?

– Мосье Индюк, – продолжал Франсуа (они так называли коменданта за синий висячий нос и красные щеки), – да, мосье Индюк был великодушен, как Цезарь. Он не возражает. Пусть участвуют и заключенные. За каждого из них отвечают трое вольнонаемных. Согласны?

– За что отвечают? – не понял дядюшка Жак.

– Вольнонаемные станут как бы заложниками. Дадут расписки. Я уже заложил себя за мадам, – он показал на меня, – если все еще хотите, чтобы она пела…

– Хотим, конечно, хотим! – ответили шахтеры. – О! Тре бьен… Ах, мосье штейгер, какой молодец, он же совсем свой парень!

Они хлопали Франсуа по плечу. Франсуа улыбался. Ему были приятны похвалы товарищей.

Поздравляли и меня. Я вытирала грязные ручьи на щеках и думала: «Знал бы мосье штейгер, за кого он себя заложил…»

Франсуа:

Конечно, я не знал ничего. Я шел к Индюку, ожидая отказа, брани, возможно даже наказания… Зачем я тогда шел? Меня устраивал любой ответ. Я хотел сдержать слово, данное женщине, а что из этого получится, было не так уж важно. И говорил-то я без всякой настойчивости. А мосье Индюк распустил хвост.

– Битте шен, гер штейгер… Вы есть организатор спектакля?

– Нет, мосье комендант, я здесь ни при чем…

Это несколько удивило его.

– Почему же вы просите о какой-то девице? – Он подмигнул мне. – Она ваша медхен фюр…

– Нет, нет… – Я ответил, как подсказала мадам: – Шахтеры хотят послушать хорошие песни, а русские обещали за то лучше работать.

Индюк заклокотал, изображая смех.

– У нас достаточно средств заставить их лучше работать.

– Как вам угодно…

Я уже собрался уйти, но он остановил меня:

– Не торопитесь, герр штейгер. Я не говорю, что ваше средство плохо. Скажите лишь мне, чья это затея – праздновать святую Барбару вместе с заключенными?

Похоже, Индюк предлагал мне нечто вроде доноса.

– Вам не трудно узнать, чья затея. Говорю: я ни при чем…

Он насмешливо посмотрел на меня.

– Яволь! Совсем не трудно узнать, а зачем? Я хочу видеть порядок. Организаторы составят список, кто отвечает за заключенных. Вот и все. Я дам вам много участников и… Еще больше зрителей… Мерси.

Откуда мне было знать, что за день до моего разговора с комендантом уполномоченный штаба прибыл из Нанси в наш городок Тиль?..

От Нанси до Тиля недалеко. Троян хорошо знал дорогу, знал даже, где встретятся фельджандармы, где немецкий патруль. Троян еще раз перечитал листок… В коротких фразах подведен итог всеночному спору в штабе на квартире русского художника Тарасова. В конце концов победило предложение Марселя: назначить штурм на четвертое, день Барбары.

– Во всех поселках будет играть музыка, и, конечно, боши захотят потанцевать с шахтерскими женами… Пусть на этот раз наши девчонки потрясут своими юбками и старики достанут припрятанное вино…

Задумано неплохо. Все детали разработаны тщательно. Вот они, на этом листке. Где, когда, кому занять какую позицию…

Надо хорошенько запомнить. На случай, если придется листок уничтожить, в памяти останутся условные названия сигналов, обозначение исходных позиций.

Листок он положил в верхний карман пиджака, под платочек. Так легче, не копаясь в подкладке, смять его и незаметно выбросить или проглотить.

Если остановит патруль и потребует: «Папир!»,[12] потом, ощупав карманы, спросят: «Кайн револьвер?» – можно немного поиграть с ними. Револьвера у него нет, никогда не носит с собой. А «папир»… Где же они, документы? Ах, вот, положил, знаете, так, чтобы не потерять Битте, документы отличные, по всем правилам…

И вообще все шло хорошо. В Тиле, возле старого со бора из серого камня, его ждут двое своих. Он пройдет, насвистывая старый вальс. Даже промурлычит:

Люблю я петь с моей Марго веселый «Вальс Клико»!

Эту песню услышат не только те двое, что ждут у собора. Ее вдруг запоют в самый разгар праздника. Ох и завизжат же серо-зеленые крысы, когда козырь пойдет на козырь… Настоящая война только начинается. Вот именно, настоящая, народная… «Вперед, сыны отчизны милой!»

Троян улыбнулся. Мысли обгоняли его, забегая вперед, а спешить не надо. Солнце еще висит над крышами. На главной улице городка много людей. Идти надо спокойно, не вызывая ничем подозрения, и все будет хорошо. Предчувствие никогда не подводило Ивана. Он ощупал свои карманы, зная, что делает это напрасно. Сигареты давно кончились. Осталось два талона от присланной Гастоном продовольственной карточки. Возможно, по ним удастся получить что-нибудь здесь, в Тиле? Где же он видел табачную лавочку? Иван оглянулся и поймал на себе взгляд идущего следом мрачного верзилы в резиновом макинтоше.

«Бывают же такие уроды», – подумал Иван, продолжая шагать под свист «Вальса Клико».