Мадам Любовь - Николай Садкович

– Согласны. – И чуть помедлив: – Как же мне не согласиться с тобой, товарищ Люба.

«Товарищ Люба» – так меня называли только в нашем отряде, в Белоруссии. Конечно, Марат мог и случайно сказать так. Не мадам Любовь, как называли меня после праздника и французы и наши, а «товарищ Люба». Я лишь успела подумать об этом – Владек отвлек меня вопросом:

– Пани Люба ма расчет на штейгера? Так?

– Да, – отвечаю, – он должен помочь…

– Не, пани, не! – Владек закрутил головой. – Тэ раз штейгер юж арестованы…

– Франсуа? Когда? Кем?

– Тэн Бусел (аист), пся кревь, – пояснил Владек, путая польские слова с русскими и белорусскими, – полицай на шахте, Шарль, пся кревь.

Час от часу горше. Казалось, штейгера не должны были тронуть. Правда, арестовали его не немцы, а Шарль… Уж не мстит ли он Франсуа за стычку в день праздника? Тут в какой-то мере я виновата.

Франсуа:

Я не виню мадам, хотя других причин у него не было. Каждый поймет, une jolie femme[19] – достаточная причина для ревности. Ну, а где ревность, там и подлость. Не о всяком мужчине так скажешь. Но что вы хотите от тупого мужика? Обрадовался, что ему на время доверили власть, и загнал меня в кутузку. Сначала я думал – шутка ненадолго. Покажет силу и выпустит. Потом стал размышлять: ведь дурак не понимает, что начальство хватится штейгера и тогда ему придется объяснять свой поступок, выдумывать оправдание. Его оправдание превратится в мое обвинение. Дело перейдет из тесной шахтерской кутузки в комфортабельные апартаменты гестапо…

Мой бог! Я мог здорово влипнуть.

Если к тому же шахтеры наладят побег из лагеря русских, о чем я начал догадываться, можно было считать, что моя игра сыграна до конца.

Герр Индюк вытащит на свет расписку за мадам, это уж обязательно. Неважно, что я давал ее, имея в виду день спектакля, и за остальное отвечать не обязан. У них ответишь не за то, в чем виноват, а за то, о чем они спрашивают. Я заложил себя, и этого достаточно. Вам известно, как поступали наци с заложниками?..

Люба:

В том-то и дело. Не могла я оставить Франсуа в таком положении. Но как быть с побегом? Бежать должна не одна я. Что делать?

– Придется обойтись без твоего кавалера, – сказала Надя, – поговори с Машей. Может, ее механик поможет нам из шахты всем вместе выйти?.. Жаль мосье Франсуа, да вины тут нашей нет.

Легко ей так говорить. Я-то знала, чья тут вина… Лежу ночью на нарах, мучаюсь. Слышу, в каждом уголке шепчутся, друг с дружкой советуются:

– Что с собой брать? Сколько хлеба кто приберег?

– Надеть надо все теплое, зима на дворе… Дадут ли оружие?

А у меня из головы Франсуа не выходит. Он за меня заложником остается. Почему-то перед глазами не Франсуа, а Марат. Лицо синее, в рубцах… Гоню его от себя, стараюсь о другом думать.

Если завтра Франсуа не появится в шахте, на него бог знает что наплетут. Пытать станут собаками… Опять это лицо… Надо решиться…

Тихонько поднялась, вылезла из-под тряпья. В одной сорочке, только платок темный на плечи накинула. Не надевая деревянных башмаков, чтобы не стучать, вышла в уборную.

Еще третьего дня, когда мы к «вальсу» готовились, на всякий случай в уборной расшатали окошко. Его легко вынуть и выскочить у задней стены барака. Тогда же мы несколько лазеек в другие кварталы наметили. Этим я и воспользовалась.

Ночь была холодная, ветреная, с мелким секущим дождем. Даже часовые в затишь попрятались. Я платком закуталась и ползла от барака. Минула кухню. Стала под проволоку пролезать на плац, платок зацепился. Сбросить его не могу, в белой сорочке сразу заметят. Потянуть сильней боюсь: вдруг проволока с сигнализацией?.. Лежу не дыша. Ветер воет, в лицо дождем бьет… За дальними ограждениями эсманы в черных плащах с фонариками и собакой проходят. Заметят, натравят, как на Марата… Я невольно лицо руками закрыла. Жду, вот-вот надо мной овчарка задышит… Сколько пролежала, не помню. Наверное, это был не малый кусок моей жизни. Очнулась, когда ветер сам сорвал платок и на меня бросил. Исчезли черные эсманы. Может, их вовсе и не было? Только причудилось?.. Благополучно выползла к эстакаде, к казарме, где меня гримировали. Там жил Шарль… Он видел меня, когда я надевала красивое платье, видел на эстраде, накрашенную и причесанную, представляете, какой я предстала теперь перед ним? Думаю, никто никогда так не приходил на свидание… Ну да, я пришла к нему. Ничего другого не оставалось…

Франсуа:

О мадам!.. Этого вы не рассказывали… Такой ценой… То-то я не мог понять, что случилось. На рассвете является эта неотесанная жердь, этот Шарль-Луи, и предлагает мне убираться ко всем чертям. Я, конечно, не собирался задерживаться, однако… Откуда такие слова…

– Все-таки мы французы, – прохрипел этот немецкий прислужник, – я помогу тебе получить аусвайс, убирайся отсюда подальше и больше не попадайся мне на глаза…

Как будто встречи с ним могли кому-либо доставить удовольствие. Но как вам понравится? Он готов мне помочь… Я так растерялся, что не нашел подходящего ответа длинному олуху.

Ах, если бы знать тогда то, что мы всегда узнаем слишком поздно… Простите, мадам, я понимаю, это не было радостью. C'est un amour tragigue,[20] но она еще и безрассудна. Ведь он мог не сдержать своего слова…

Люба:

Мог… Он мог отправить меня в бункер, избить, наконец застрелить, как пытавшуюся бежать из лагеря, и получить за это награду.

Но вы ошиблись в нем тогда и продолжаете ошибаться. Ничего, о чем вы подумали, не произошло. То ли мой вид не вызывал других чувств, кроме жалости, то ли страх, что кто-либо видел, как вошла к нему… Он бросился к двери, выглянул, не стоит ли кто за ней. Задвинул засов, быстро опустил штору на окне. И этого ему было мало. Он выключил свет и зашипел: «тшш». А может быть, подействовали мои слова? Я произнесла их с порога:

– Мосье Шарль, – сказала я. Не герр полицай, а по-французски – мосье Шарль, – вы можете сделать со мной все, что хотите. Но получите не больше, чем пьяный эсэсовец от беззащитной женщины. Говорят, французские мужчины поступают иначе…

Он все еще не пришел в себя от страха и удивления.

– Как ты пришла сюда? – только и мог он выговорить. – Как пришла?

– Не думайте, что я одна бы решилась.

Когда-то мне уже приходилось так объяснять свою смелость. Помните? С Николаем, он ведь тоже у немцев служил. Тогда я выиграла. Понадеялась и теперь. Я сказала:

– Есть честные патриоты, они помогают тем, кто хочет бороться, и мстят предателям…

Кажется, это не испугало Шарля. Я не видела выражения его лица. Мы говорили в темноте. Он продолжал свое:

– Ты прошла через проволоку, и никто не заметил тебя? Не зазвонил ни один сигнал?

А я свое:

– Отпустите штейгера, пока еще это в вашей власти…

Он хрипел:

– Ты сумасшедшая девка…

Я торопилась договорить до конца, не зная, хватит ли сил долго держаться. Я просила, льстила ему:

– Вы человек умный, мосье Шарль, и должны видеть, что бошам долго не продержаться, зачем же отдавать в руки гестапо еще одного француза? Он ни в чем не виноват, клянусь… Отпустите его…

Шарль хмыкнул и замолчал. Наверное, улыбался. В темноте не разобрать. Потом он медленно, как бы раздумывая, прошептал:

– Не такой уж дурак Шарль-Луи, чтобы не видеть, на чьем ты крючке.

Я поняла это по-своему и поспешила заверить:

– Мосье Шарль, у меня нет ничего с штейгером… Клянусь!..

– Ты хочешь со мной? – Он приблизился ко мне. – Ты влюбилась в меня, крошка? Что же ты отодвигаешься?..

– Нет, мосье Шарль… Я могла бы полюбить мужчину смелого, совершившего благородный поступок, настоящего патриота…

– Понимаешь ли ты, что стоит мне крикнуть…

– Я не боюсь смерти.

– И все ради чего?

– Ради вас… – Кажется, я не очень сознавала, что говорю, слова сами собой вылетали. – Ради вас. Я не хочу, чтобы такой человек стал предателем. Чтобы над вашей семьей, над вашей матерью повисло проклятие, чтобы французские дети…

– Замолчи! – вскрикнул Шарль. Он сорвал с гвоздя шинель и набросил мне на плечи. – Идем… Нет, постой…

Тихонько приоткрыв дверь, Шарль вышел на ступеньки крыльца, всматриваясь в темноту, потом поманил меня.

Плотно прижав к себе, быстро увлек к проволоке, но не туда, где я пролезла, а к маленькой, зарешеченной калитке за эстакадой. Мы и не знали о ней. Осторожно открыв калитку, Шарль пригнул меня к земле и, забрав свою шинель, скрылся. Я поползла к бараку… К окну в уборной… Остальное вы знаете. Франсуа рассказал, что сделал Шарль на рассвете…

Шарль пересек рудничный двор. Прошел, нагнув голову, казалось, никого не видя, ни на кого не обращая внимания. В самом-то деле ничто не ускользнуло от его быстрого цепкого взгляда.

Среди общей массы шахтеров в одинаковых грязных куртках он успел заметить тех, за кем хотелось проследить до конца.