Секира и меч - Сергей Зайцев

Глаза Марии были закрыты. Она дышала часто и тяжело, временами восклицала что-то бессвязное. У нее были жар и бред.

Ночь провели недалеко от дороги.

Марию потеплее укутали. Давали ей понемногу виноградное вино. А Щелкун насобирал каких-то трав и отпаивал девочку отваром. Под утро жар у нее спал.

Но начался сильный кашель. Мария жаловалась на боль в груди и при кашле плакала. И все просила, чтоб ее не бросали, будто знала наверняка, что ее собираются здесь бросить.

Побратимы весьма приуныли, ибо поняли, что Мария заболела сильно.

А они уже так привыкли к ней сердцем и душой!..

Утром сели на коней. Глеб посадил девочку себе на колени, одной рукой обнял ее, другой — правил конем.

Мария дремала, прижавшись к его груди. Иногда приступы кашля душили ее. Девочка была бледна, а губы ее посинели; глаза ввалились.

Медленно шли кони.

Но дальше ехать было нельзя. Мария сгорала на глазах.

Глядя на нее, побратимы едва не плакали от жалости.

Они за это время очень привязались к ней и не раз благодарили Бога за то, что он подарил им Марию…

Не доезжая до города Преслава, побратимы опять сделали привал. Опять варили целебную траву. В это время Глеб с тоской вспоминал Анну. Уж она-то, будь сейчас жива и находись рядом, вылечила бы девочку.

Какие-то болгары проходили по дороге и, увидев, какая путников постигла беда, посоветовали отвезти девочку в монастырь.

Побратимы оживились, ухватились за эту мысль, поскольку чувствовали, что сами бессильны помочь Марии.

Оказалось, совсем недалеко от того места был монастырь святой Ирины — женский монастырь. Болгары сказали, что тамошняя игуменья — известная на всю округу врачевательница. Она быстро поднимет девочку на ноги.

Мария опять бредила, кашляла. У нее снова был жар — еще сильнее прежнего. И она едва ли понимала, что происходит. Из всех она узнавала только Глеба.

Побратимы, собрав свою нехитрую поклажу, поспешили в монастырь. Глеб вез Марию. Девочка жалась к его груди, и так ей как будто было легче. Даже кашель на время стихал.

Мария напоминала какого-то беспомощного зверька — щенка или котенка. Глебу было бесконечно жаль ее. И горький ком начинал подпирать горло, когда Глеб думал, что ничем не сможет Марии помочь.

В расщелине между двумя холмами они нашли тот самый монастырь. Увидели высокие каменные стены, конусовидные крыши башен, четырехконечный крест на соборе. Немощеная извилистая дорога вела к воротам.

Безмолвие царило вокруг.

Глеб и побратимы спешились у ворот. Глеб держал на руках Марию. Волк и Щелкун постучали в обитую медью дверь.

Не было никакого ответа. Только ветер посвистывал в зубцах стен. Сильно сквозило, гудело в подворотне.

Глеб посмотрел вверх. Пламенела в голубом небе красная черепица крыш.

Волк еще раз стукнул в дверь:

— Эй, кто-нибудь!..

За дверью послышался легкий шорох. Скрипнуло, отворяясь, маленькое оконце в стене. В этом окошке тут же возникло строгое, миловидное лицо монашки. Эта женщина молчала; смотрела вопросительно.

Глеб повыше поднял Марию, чтоб ее можно было увидеть из окошка:

— У нас больная девочка. Мы хотим показать ее игуменье.

Бровь монашки удивленно поползла вверх. Трудно было понять, что удивило эту женщину: иноземный выговор Глеба или то, с какой легкостью он поднимал на руках заболевшую девочку?

Монашка вскользь взглянула на Волка и Щелкуна, и лицо ее исчезло из окошка. Тут же загромыхали деревянные засовы, и ворота приоткрылись.

Ведя в поводу коней, путники вошли во двор монастыря.

Они как будто попали в другой мир. Здесь был разбит прямо-таки райский сад: яблони, сливы, вишни… Тут и там благоухали цветники. Каменные стены были увиты виноградом. Тенистые виноградные аллеи дарили в этот жаркий час прохладу. Зреющие грозди свисали прямо над головой проходящих монашек.

Двор был вымощен красивым тесаным камнем и выметен, вымыт до блеска. Нашим путникам с непривычки даже боязно было на эту мостовую ступать. Они так и смотрели себе под ноги.

Привратница велела оставить коней у ворот и повела побратимов виноградной аллеей в глубину двора.

Не пройдя и ста шагов, они вышли к живописной площадке с бассейном. Из скалы у бассейна бил ключик. Очень уютно журчала вода.

На краю бассейна сидела не очень старая монашка с очень простым открытым лицом и в одеяниях далеко не новых. Она выщипывала у козы пух.

Глеб очень удивился, когда услышал, что привратница обращается к этой монашке как к игуменье. Монахини говорили по-болгарски и по-гречески, и Глеб отлично понял их разговор. Они говорили о больной девочке, у которой жар, и о трех иноземных воинах…

Однако Глеб удивился еще больше, когда настоятельница монастыря заговорила с ним по-русски. Видя удивление Глеба, настоятельница улыбнулась и объяснила, что родом она из Киева и приходится племянницей киевскому нынешнему государю. А то, что судьба забросила ее сюда, — в этом нет ничего удивительного. Вот его, Глеба, и его друзей судьба же тоже забросила в эти земли.

Игуменья говорила, проницательно поглядывала на Глеба, на побратимов, на Марию и не оставляла работы. Козу она зажимала между ног, козий ворс раскладывала на пробор и выщипывала нежный светлосерый пух. Коза при этом дергалась и блеяла — ей было больно.

А Глеб все держал Марию на руках. Девочка, измученная полубессонной от кашля ночью, сейчас спала. Побратимы с любопытством оглядывали тихий сказочно красивый дворик монастыря.

Глеб сказал вежливо:

— Мы проделали немалый путь, матушка, и видели много монастырей. Но ваш монастырь из самых красивых.

Игуменья кивнула и промолчала. Продолжала работу. Выщипанный пух складывала в корзинку, стоящую у ее ног.

Глеб еще сказал:

— Ваш монастырь, я заметил, еще и из самых богатых…

Настоятельница опять кивнула и продолжала работу.

Глеб смотрел, как ловко ее пальцы выщипывают пух:

— Но меня удивляет, матушка, что вы работаете, будучи настоятельницей такого богатого монастыря.

— У нас все работают, — ответила игуменья. — Поэтому монастырь и богат… Но я думаю, вы не за тем пришли сюда, чтобы говорить мне приятные речи, — и она кивнула здесь на Марию.

Глеб сказал:

— Наша девочка заболела. Ее мучит кашель. У нее болит грудь.

— Откуда она у вас? — настоятельница заглянула в лицо Марии. — Я вижу, хоть недуг и наложил отпечаток ей на чело, но она прекрасна, как ангел.

— Это долгая история, — уклончиво ответил Глеб.

— И все же…

— Мы нашли ее на дороге. Там был мор…

Серьезно взглянув на Глеба, игуменья сказала:

— На дороге ее, болящую, вы нашли, на дороге, болящую, и оставите.

Глеб с грустью покачал головой:

— Нам бы не хотелось оставлять ее.

И Волк подал голос:

— Нет! Никогда!..

Щелкун разочарованно прищелкнул языком и ничего не сказал.

Руки игуменьи замерли:

— Вы же не хотите, чтоб она умерла?..

— О чем вы говорите, матушка!..

Пух опять полетел в корзинку. Голос игуменьи стал жестким:

— Эта девочка не выдержит тягот пути. Я вижу: она сейчас тяжело больна. И если вы не оставите ее здесь, в монастыре, то через день-другой закопаете при дороге.

Глеб спросил:

— Вы возьметесь лечить ее? 

— Да.

— Тогда мы подождем за оградой.

Игуменья покачала головой:

— Долго же вам придется ждать. Выздоравливать эта девочка будет медленно.

— Мы подождем, — сказали побратимы.

— Полгода? Год?..

— Так долго? — удивился Глеб.

Игуменья объяснила:

— Уж если у девочки заболело в груди…

Глеб размышлял с минуту. Деваться им было некуда. Мария сгорала на глазах. Он сказал:

— Постарайтесь ее вылечить… Мы можем заплатить… Эта девочка очень дорога нам.

Настоятельница кликнула какую-то молодую монашенку и велела ей продолжить щипать пух.

А Глебу сказала:

— Идем за мной в келью.

Побратимы, оставленные во дворе, сели ожидать на камни.

По террасе, опять же увитой виноградом, настоятельница повела Глеба к кельям. Отворила дверь одной из них. Глеб вошел.

Это была чистенькая, побеленная известью светелка. Очень маленькая. Для Глеба — тесная. Узкое ложе у стены; на подоконнике под стрельчатым окном — какая-то книга. На доске — живописный лик Бога.

Глеб осторожно положил Марию на ложе. Но девочка в этот миг проснулась, заплакала и потянула к нему руки. Тогда Глеб стал на колени и обнял лежащую Марию. Та успокоилась и опять уснула. Однако сон этот не был спокойным. Приступ кашля тут же прервал его.

— Глеб! Глеб, где ты?.. — звала Мария.

Настоятельница знаком велела Глебу отстраниться, а сама прижалась ухом к груди девочки. Долго слушала.