Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски - Валентин Фалин

А несколькими страницами до цитированных слов Ленин спрашивает: «Как же быть? Либо пы­таться запретить, запереть совершенно всякое раз­витие частного, негосударственного обмена, т. е. торговли, т. е. капитализма, неизбежное при су­ществовании миллионов мелких производителей. Такая политика была бы глупостью и самоубийст­вом той партии, которая бы испробовала ее. Глу­постью, ибо эта политика экономически невоз­можна; самоубийством, ибо партии, пробующие подобную политику, терпят неминуемо крах.

...либо (последняя возможная и единственно ра­зумная политика) не пытаться запретить или запе­реть развитие капитализма, а стараться направить его в русло государственного капитализма. Это эко­номически возможно, ибо государственный капита­лизм есть налицо — в той или иной форме, в той или иной степени — всюду, где есть элементы сво­бодной торговли и капитализма вообще».

Эволюция взглядов Ленина после 1921 года все время двигалась к постепенному признанию того, что социализм — это не антибуржуазное, а пост­буржуазное общество с товарным производством, рынком, конкуренцией, валютой, демократией и т. д. Ленин обратился к Фурье, к работам Чаяно­ва и других экономистов. И в своей, может быть, самой гениальной работе «О корпорации» писал: «В мечтаниях старых кооператоров много фан­тазии. Теперь многое из того, что было фанта­стического, даже романтического, даже пошлого в мечтаниях старых кооператоров, становится самой неподкрашенной действительностью».

Почему кооперация? Почему трудовой коллек­тив, особенно на селе, должен стать кооперативом кооперативов?

Потому, что именно кооперация — та система координат, где можно совмещать, гармонизиро­вать личный интерес с коллективным, коллектив­ный — с государственным, государственный — с общественным. И наконец, решить главное, уб­рать камень преткновения — распределение, до­биться социальной справедливости — оплаты по труду. Именно в кооперативе и в кооперативе ко­оперативов, т. е. трудовом коллективе любой ве­личины, реально перейти к оплате по труду: без этого строительство социализма — утопия, без этого общество, человек, отчужденные от соб­ственности и власти, неминуемо становятся при­датком государства, его рабами, что, к несчастью, и произошло.

Государство — тотальный собственник и влас­телин — через свой чудовищный бюрократический аппарат реанимирует и утверждает рефеодальную форму производства, обмена и распределения, по­рождает главный антагонизм — отчуждение челове­ка от собственности и власти.

Повторим: отчуждение человека от собственнос­ти и власти — главный антагонизм нашего общест­ва, главный результат антиоктябрьского переворота 1928—1932 гг., совершенного Сталиным и его при­спешниками. Государственный социализм, где всем — от ржавого гвоздя до космической стан­ции — распоряжается государство через чиновни­ка, никогда не пойдет дальше лозунга. Ибо форма собственности, по Марксу, «скрытая основа всяко­го общественного строя» (К. Маркс и Ф. Эн­гельс. Соч., т. 25, ч. II, с. 354).

Речь идет не об «ошибках» и «деформациях», а о контрреволюционном перевороте через действие закона Сатурна («революция пожирает своих де­тей»). Суть не в злодее — Сталине (это для почита­телей «Детей Арбата»), а в злодействе лишения че­ловека собственности и власти, превращения его в «винтик» государственной машины, что неизбежно коронует Сталина, Мао, Полпота такой реальной властью, какой ни у одного феодала, кроме, может быть, Чингисхана и в помине не было.

Трудовая деятельность людей вечно триадна: про­изводство — обмен — распределение. Причем звено «производство — обмен» надэпохально и надклассово с тех пор, как дикарь-охотник менял мясо на рыбу с дикарем-рыболовом.

Распределение — исторично: раб, как скотина, получал пропитание, крепостной — побольше, уже имел хозяйство, наемный пролетарий получал по труду, но ровно столько, сколько обеспечивало его работоспособность и физическое воспроизводство. Сейчас, когда развитой капитализм динамично на­рабатывает социалистичность, что исторически за­кономерно[26], буржуазия изощренно эксплуатирует интеллект: информация стала главным товаром ми­ровой торговли, идеи ценятся превыше всего.

Говорится все это к тому, что пора раз и на­всегда вымыть из людских голов, в том числе и из руководящих, ложь о несовместимости социализ­ма и рынка. Безрыночный социализм — это глу­боко больное общество, в коем расстроен обмен трудовыми эквивалентами. Звено «производство — обмен» социалистично. В той же мере, как оно и буржуазно, и феодально, ибо оно вечно: закон стоимости — это печень экономического организ­ма любой формации. И сколько бы, к примеру, ни произносилось пламенных речей о ресурсосбере­жении и охране природы, положение тут может лишь ухудшаться, пока мы не перейдем к оптовой торговле, пока люди не будут платить за все — воду, землю, даже чистый воздух.

Что же касается третьего, завершающего звена трудовой деятельности людей — распределения, то тут нас всегда будет подстерегать опасность при­нять одно из последствий закона стоимости (фе­тишизацию вещей) за его суть. В любой форме об­мена, даже в такой идеальной, как обмен веществ в человеческом организме, неизбежны шлаки. Ка­кую б пищу мы ни употребляли.

Можно, конечно, не замечать вселенскую анти­санитарию наших вокзальных или городских нуж­ников, но стоило на Павелецком вокзале перевести туалеты на закон стоимости, сдать их в аренду ко­операторам, — и ситуация очеловечилась. Конечно, до японских и финляндских туалетов с их стериль­ностью хирургической палаты далеко, и все же ко­оперативные туалеты — уже цивилизованность.

Мы привели пример, с точки зрения гоголевских дам и трубадуров соцреализма, «нецензурный», од­нако живую жизнь не зацензуришь. Не менее педа­гогичны с позиций закона стоимости наши строи­тельные площадки (дом строим, два закапываем), заводские свалки, городские помойки, дворы, подъ­езды и лестничные клетки большинства жилых до­мов. Технологически антисанитарны наши автомо­били и трактора, телевизоры и холодильники: лю­бое наперед заданное изделие мы делаем минимум на порядок ниже японцев. Народу недоступны ксе­роксы, компьютеры, практически все средства ин­форматики. Миллионы матерей мучительно раз­мышляют, чем им завтра накормить детей, как одеть и обуть их, где купить зелень, как достать гречку и т. д.

Зачем мы надели на себя эти вериги? Ведь ясно (и без Маркса, и без Ленина), что Сталин превра­тил социализм из учения в веру, из метода — в набор догм и инструкций. Он растворил общество в государстве и сделал его беспомощным: государ­ственная собственность, бесконтрольно управляе­мая бюрократическим аппаратом, анонимна и без­защитна от покушений со всех сторон.

Не проще ли остраказировать «мыслителей и де­ятелей», образованность коих завершилась вызуб­риванием «Краткого курса» и «Экономических про­блем социализма в СССР»? Мы неоднократно уже говорили и будем говорить всегда, что в обществе должны стать Законом три нормы:

1.    Нормальный обмен трудовыми эквивалента­ми, который возможен только на рынке и кото­рый реально может ликвидировать абсурд затрат­ности;

2.     Нормальный обмен информацией, который возможен только в условиях демократии и гласно­сти: информационная автаркия, засорение и за­уживание догмами, авторитарностью информа­ционных потоков неминуемо ведут социализм к сталинизму, а западные демократии — к фа­шизму;

3. Нормальная система обратных связей, кото­рая приоритетом закона гасит авторитарность: об­ществом могут справедливо править только зако­ны, а не люди. Когда этого нет, общество стано­вится аномальным.

Необходимо принудить и чиновника, и догмати­ка принять эти три истины. Ибо перестройка погиб­нет без демократии и гласности, погибнет от безза­конности, погибнет без свободы торговли. Вместе с перестройкой погибнет и социализм: шанс нам да­ется последний.

Нас обходят уже Бразилия и даже Индия. Разви­той капитализм обогнал нас экономически на целую постиндустриальную эпоху и стремительно уходит уже в следующую — информационную эпоху. Это — жестокая реальность.

Государство рационально торговать не может по той причине, что оно всегда живет за счет обще­ства. Государство может вместе с тем стать цивили­зованным прокурором торговли, регулировщиком финансовых потоков, контролером оплаты по тру­ду. Само же государство оплату по труду ввести не может: это чистой воды утопия. Госкомтруд надо закрыть, сделать там в назидание потомкам музей издевательства над трудом.