Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски - Валентин Фалин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Народ принудили красть. Несмотря на средневековую жестокость августовского Указа, воровство стало самосовершенствоваться, стало ремеслом и искусством: никуда от этого не деться. При Хрущеве Ларионов, приписочно укравший звезду Героя, застрелился. В конце жизни Брежнева воровство сделали наукой и профессией. Появились менеджеры воровства, «медвежатники» — потрошители казны на миллиарды рублей, сформировались кланы, поделившие страну на свои сферы влияния.
Они, неразоблаченные мафиози и приспешники разоблаченных, не обязательно в первых рядах антиперестройщиков, но всегда их глубокий тыл и опора, чтобы выжить или хотя бы продлить свой час; мафия старается подсыпать в буксы перестроечного локомотива песочек застоя: на каком-то перегоне колеса загорятся; мафия использует свои господствующие, непоколебленные нынешними реформами позиции в системе снабжения и услуг. И нам пожара не избежать, если мы, говоря ленинскими словами, отдадим «себя во власть «социализму чувства» или старорусскому, полубарскому, полумужицкому, патриархальному настроению, коим свойственно безотчетное пренебрежение к торговле» (Ленин имел в виду свободу торговли, рынок, товарно-денежные отношения, создание валюты).
«Торговля — вот то «звено» в исторической цепи событий, в переходных формах нашего социалистического строительства... «за которое надо всеми силами ухватиться» нам, пролетарской государственной власти, нам, руководящей коммунистической партии. Если мы теперь за это звено достаточно крепко «ухватимся», мы всей цепью в ближайшем будущем овладеем наверняка. А иначе нам всей цепью не овладеть, фундамента социалистических общественно-экономических отношений не создать».
В общем, без торговли нет социализма. Истинно и пророчески глаголено, и от того еще горшё...
Торговля — главное и на сей час самое слабое звено перестройки. Нормальная торговля — это нормальный обмен трудовыми эквивалентами. Исключительно на основе закона стоимости, а не на основе циркуляров Госкомцена. И тут надо сказать о самом страшном метастазе сталинизма (наряду с «презумпцией виновности» человека) — об антирыночных настроениях. Печально, что заразой антирыночности подвержены и высшие наши руководители.
Какой толк от еды, если в организме неправильный обмен веществ? В политике, как и в шахматах, ходы путать нельзя. Главмосплодоовощпром более чем успешно превратит в гниль любую арендную и подрядную прибавку к нашему столу. Прежде чем добавлять, надо научиться перерабатывать, сохранять, доводить до человека уже созданное. Доводить без потерь. Резонно и логично для каждого, кроме мафии, паразитирующей на планировании потерь всех видов и разновидностей.
Кронштадт-21 Ленин называл «политическим выражением экономического зла». Это, пожалуй, самое крепкое выражение Ленина о марксистской утопии безрыночного социализма. Для Ленина было жестоко мучительно осознавать, что Маркс и Энгельс ошиблись в моделировании нетоварного, безрыночного способа производства. Гипотеза не прошла проверку жизнью, «военный коммунизм» был ошибкой, ложной политикой, следствием принудительной безтоварной марксистской утопии.
Ленин шаг за шагом, переживая и мучаясь, отказывался от старых, дорогих ему воззрений, которым был он верен всю свою жизнь. А жизни-то у него оставалось всего год с небольшим.
Парализованный, едва восстановив речь, он диктует свои исповеди-завещания. Кому? Куйбышев предлагал «Правду» с ленинскими статьями печатать в одном экземпляре — для «старика».
Бухарин? Может быть. Бухарину Владимир Ильич сказал, что другой политэкономии, кроме Марксовой, не знает, политэкономии социализма нет. Что это? Возврат к постулату синей тетради, исписанной в шалаше в Разливе, что социализм — это буржуазное общество, но без буржуазии. А остальное все остается: рынок, закон стоимости, оплата по труду, — но нет дохода по капиталу, нет рантье, «кто не работает, тот не ест» — экономическое принуждение?
Да, великую трагедию пережил Ленин в канун надвигающейся кончины. Старых друзей, кроме Кржижановского, не осталось, новых — не заимел.
Де-факто продразверстку отменили тамбовский и кронштадтский бунты, письма крестьян, суть которых сводилась к следующему: декларируете «по труду», а фактически — равенство в нищете, поделенной на пайки разных категорий.
Бунты — «политическое выражение экономического зла». Бестоварность, «экономическое зло» — причина, голод, бунты, враждебность рабочих и крестьян — следствие. Победили контрреволюцию и интервентов, а оказались на краю пропасти. Полгода, год — и выстрел «Авроры» мог бы исторически оказаться зряшным.
Политический кредит полностью исчерпан, никакая ВЧК продлить его уже не может. Значит, гражданскую войну срочно надо менять на гражданский мир. Как? Установлением нормального рыночного обмена трудовыми эквивалентами, решительной демилитаризацией жизни, радикальным смягчением режима осажденной крепости, смычкой города и деревни, смягчением цензуры, налаживанием торговли и других форм обмена с внешним миром, учебой у капиталистов, нарабатыванием культурности.
Ленин физически начал ощущать, как тошненько ему от сладенькой квазикоммунистической болтовни, а ее, по мере роста чиновничества, становилось все больше и больше. Как обуздать бюрократизм? Словарь Гранат оповестил: в 1913 году в России, которая из уютной Европы виделась эталоном бюрократического идиотизма, на одного чиновника приходилось 14,6 рабочих, в 1921 году — 6,1.
Почему же удельный вес государства в послеоктябрьском обществе так быстро вырос? Социалистическое государство, безусловно, должно быть крепким, способным обуздать любую стихию, отразить нашествие. Но где предел его роста? Почему оно уродливо растет в сторону чиновничества, под его дудку? Качество, учил Гегель, есть непознанное количество: коммунистический университет не заменит одного Маркса, тысяча рапповцев — одно Пушкина.
Что делать? Легче отвечать на вопрос, когда цель ясна, когда надо было рушить царизм; 17-й год с апреля до октября Ленин провел виртуозно, в исторических монографиях, наверное, каждый момент опишут, конечно, и ошибки найдут, но вектор был выбран правильно. Но было легче: здоровье было, жизнь была. А тут грузинское дело — рукоприкладство Серго, покрывательство Дзержинского. Почему оно его так взволновало? До инсульта, до паралича. Хлеще выстрелов Каплан.
Очень много проблем предстоит решить одновременно, но главная из них — свобода торговли. Что даст она? И Ленин делает набросок: «Свобода торговли а) для развития производительных сил крестьянского хозяйства, б) для развития мелкой промышленности, в) для борьбы с бюрократизмом» (т. 43, с. 386).
В подполье, в революцию и гражданскую войну социализм воспринимался как голая антибуржуазность, как отрицание всякой буржуазности.
Это в корне неверно, ибо тогда нет места распределению по труду. Сколько раз он читал «Критику Готской программы», густо процитировал эту работу в «Государстве и революции», и вдруг через паек — сразу к коммунистическому распределению. Итог: голод, холод, тифозная вошь.
Суд истины — превыше всего. Ясно: надо отступить, не по тому пути пошли, необходимо вернуться назад, к товарному производству.
«Пробуржуазность» Ленина впервые мелькнула в его работе «О продовольственном налоге». «Мы часто сбиваемся все еще на рассуждение: «Капитализм есть зло, социализм есть благо», — писал Ленин. — Но это рассуждение неправильно, ибо забывает всю совокупность наличных общественно-экономических укладов, выхватывая два из них. Капитализм есть зло по отношению к социализму. Капитализм есть благо по отношению к мелкому производству, по отношению к связанному с распыленностью мелких производителей бюрократизму.
...капитализм неизбежен в известной мере, как стихийный продукт мелкого производства и обмена, и постольку мы должны использовать капитализм (в особенности направляя его в русло государственного капитализма), как посредствующее звено между мелким производством и социализмом, как средство, путь, прием, способ повышения производительных сил...»
А несколькими страницами до цитированных слов Ленин спрашивает: «Как же быть? Либо пытаться запретить, запереть совершенно всякое развитие частного, негосударственного обмена, т. е. торговли, т. е. капитализма, неизбежное при существовании миллионов мелких производителей. Такая политика была бы глупостью и самоубийством той партии, которая бы испробовала ее. Глупостью, ибо эта политика экономически невозможна; самоубийством, ибо партии, пробующие подобную политику, терпят неминуемо крах.
