Третий Меморандум - Борис Батыршин

Консулы тихо разошлись. Координатор, видимо, был прав, но все же казалось каждому, что и в чем-то виноват. За дверью Крапивко поймал Казакова за рукав.

– Сань, – сказал он. – Кстати, о железных канцлерах. Я так думаю, что уж если канцлер, то – железный. Понимаешь? Как у Выбегаллы: «координатор должен быть шевалье пёр э сан репош». Чтобы не судачили. Самджа?

– Хорошо, – медленно и неохотно ответил Казаков после паузы. – То есть ачха.

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

«14 июня. Сегодня похоронили. На холмике, у самой приливной линии, на краю поля. Вместо памятника пока – большая доска с надписью, залп в небо полудюжины суровых Котят, краткая, но прочувствованная речь координатора. Телесная кукла зарыта в Теллур; живой Омелюшкин на Земле в нервном разладе, пытается примирить две памяти. Сознание этого мешало мне адекватно воспринимать ситуацию – для меня это была не смерть, а переселение в мир иной, а ведь воспримут как черствость… Или как стоическое, на римский манер, презрение?

Сегодня вдобавок избавился еще и от Аньки. Глупое слово – «избавился», словно утопил. Поговорили. Ужасно не люблю эдаких вот объяснений, всего корёжит, но – пришлось. Конечно, одно дело – одна из нас, женщина, с точки зрения народа, «взрослая», да еще кто знал-то в народе, абер совсем другое – одна из «них», немедленно поспешившая всем утереть носы. Восприняла все с напускным презрением, но без скандала. Впрочем, остался я в итоге с одними мечтаниями. Кстати, с ними я и должен был пребывать изначально, как истинный рыцарь.

Вчера дискотеку отменили, зато сегодня устроили поминки. Выдали на совершеннолетний нос по 75 граммов. Кстати, об алкоголе – вызывал к себе бригадира вернувшейся с Лужайки смены, полчаса корил его, тыча носом в их гнусное приспособление, а затем велел вместе с курсантами химгруппы (под бдительным оком Танеева!) изготовить усовершенствованный аппарат с фильтрами и медным змеевиком – и впредь заготавливать гриб централизованно. Может Малян поднимет хай, но самогонка – это полезно. Вот чем можно будет поощрять, в частности…

Кстати, Малян – тихий и скромный, – вкалывает на кирпичном заводике, а вечерами что-то пишет. Мой скромный Глухачёв помещается в том же бараке и ответственно заявляет, что ничего там не творится. Надо бы Маляна из барака вытащить, под каким-нибудь предлогом разместить покомфортнее. Свой все-таки. Избранничек…»

Пахло чем-то смешанным: сладковатым пахло, зубоврачебно-медицинским, и спиртом тоже пахло. Форточку открыли, но в лаборатории все равно было душно, потому что в ней помещалось не менее десятка человек: все химики, прямо или косвенно принимавшие участие в научно-выверенных разработке и монтаже перегонного куба, Танеев, Родион, как медицинский эксперт – и вездесущий координатор.

Вчера вечером Совет принял соломоново решение по питейным вопросам: коллективу химиков за перегонный куб выносилась благодарность, куб запереть в железный шкаф, опечатанный личными печатями Казакова и Родиона, и впредь использовать лишь по решению Совета. Всякие побочные самогонщики отныне жестоко карались, а первые экспериментальные десять литров браги (грибовухи) решено было распить совместно: химиками и Советом. Предыдущие, кустарные устройства и сивуха охотников были признаны юридически не существовавшими.

Распитие консульского баллона предполагалось вечером; Танеев и Казаков заявились к химикам, собственно, на халяву.

Эдик Крашенинников, надевший по такому случаю короткую белую курточку – униформу «стажеров», перешитую из лабораторного халата, – аккуратно разлил по мензуркам светло-лиловую, белопенную жидкость и предложил тост за величие науки.

Все дружно опрокинули. Продукт величия науки напоминал очень скверный вермут, но наука утверждала наличие не менее 18-ти оборотов.

Второй тост, за интуицию, предложил Кирилл Есин. Еще неделю назад Есин был охотником, но следствие быстро установило его недюжинное химико-террористическое прошлое в интернате. Прижатый к стенке (в буквальном смысле – заскочив в избушку, он увидел посредине «аппарат» и ласково глядящего поверх него координатора, оперся на бревенчатую стенку, да так и стоял) Кирилл сознался в авторстве и был немедленно переведен в химгруппу, надел белый халат, но ожерелья из обезьяньих зубов не снял. Собственно, подкинув новым коллегам идею, он сам тут же переключился на способы получения из водорослей всякой необходимой химии.

Казаков сидел в доисторическом кожаном кресле, проеденном многими темными пятнами, и благосклонно озирал полки, шкафы, столы, заставленные и заваленные скляночками, мешочками, какими-то кореньями, штативами и горелками. Не хватало только чучела крокодила на потолке.

Молодые химики оживленно обсуждали между собой давешнюю дискотеку и застенчиво консультировались у Родиона по вопросам женской специфики. Танеев, примостившись на подлокотнике казаковского кресла, расспрашивал Крашенинникова о перспективах получения масел и бензина из угля, первая партия коего позавчера с помпой прибыла из Новомосковска.

Родион предложил выпить за женскую специфику. Выпили, затем Казаков, преодолевая размягченность и состояние лёгкой эйфории, поднялся из кресла.

– Ну, мы пошли, – сказал он, глядя на Танеева. Тот сделал несчастное лицо, но тоже встал. – Дела. Еще что изобретёте – зовите.

– Кирилл скоро салат из морской капусты изобретет, – сказал рыжий Сабуров. – По интуиции.

– По капусте, это ты специалист, немедленно отозвался Есин. – И по аистам.

Координатор толком не разобрал, в чем смысл шутки, но Сабуров смешался, а химики хихикнули. Впрочем, и в самом деле было пора идти.

Они с Танеевым вышли, прошли по запыленным и пустым в этот предвечерний час длинным коридорам; солнце било в торцевые окна, возле потрескавшихся стен плясали искорки пыли. Юра направился к своим ангарам, а Александр спустился в подвал, где располагались различные подсобки – мастерские по ремонту одежды и обуви, парикмахерская, прачечная, – работавшие по вечерам и потому сейчас закрытые, а так же «ювелирная палата».

Ювелирная мастерская была личным изобретением Казакова, хоть формально и подчинялась радиогруппе и металлогруппе. Там работали полтора человека: полдня за верстаком сидел курсант, выплавлявший и вытачивавший необходимые детальки из благородных металлов; кроме того, весь день и даже больше, там трудился ещё и Аркадий Кеслер – в бытность на Земле, талантливый, хоть и начинающий, гравер, фарцовщик-металлист, промышлявший изготовлением всяческих значков, буковок и звезд, а на Теллуре произведенный в золотых дел мастера.