Третий Меморандум - Борис Батыршин

– Ну и что?

Кондрашов еще раз пожал плечами.

– Шесть штук. Одна, со стрелой в заднице, ушла в лес.

– Со стрелой – это плохо, – вдумчиво заметил координатор.

Экспедиция на севере, посланная искать руды, уже несколько дней ползала по скально-холмистому району и регулярно сообщала о многообещающих следах; тем временем все накапливалось число мелочей, начиная от стрел и рыболовных крючков и кончая мисками и дверными петлями, которые приходилось штамповать из листовой жести с соответствующей потерей качества.

– Может, нам обезьян привозить? – оживился староста. – Мы тут всех мясом затоварим!

Координатор поморщился. Мясо панцирной обезьяны было жестким и пахло яблочной гнилью и резиной; а тотально отваренное, оно становилось синим, трясучим и совершенно безвкусным. Видимо, борьба чувств главы государства дошла до Кондрашова, потому что он добавил:

– Мы вот едим, и ничего… в отваре клубничного гриба вымачиваем сутки, жарим – и вполне.

Координатор посмотрел на старосту с подозрением. Глухачев еще неделю назад сообщил, что ходят слухи: охотники варят на своих точках из клубничного гриба не то брагу, не то пиво. О принципиальной возможности такого употребления дня три назад обмолвилась и Вика.

Эх… Ну, короче, Казаков собирался на днях нагрянуть на какую-нибудь точку с инспекцией, и потому сейчас ничего не спросил. Подозрительный же взор староста вынес по-швейковски безмятежно.

– Мы и клубничного гриба можем заодно понапривозить. – предложил он.

– Ладно, – пробурчал Казаков, отводя глаза.– Будете эту неделю работать с пищевиками – расскажи о своих открытиях. И со следующей недели начинаете заготавливать обезьятину.

– Обезьянину, – поправил Кондрашов, увидел выпяченную губу, щелкнул каблуками, кинул руку к коротко стриженым волосам и гаркнул:

– Слуш, трищ координатор!

– К пустой голове руку не прикладывают, – буркнул недовольный Казаков. Иногда охотничья вольница раздражала, но действуя в лоб, можно было лишь подпакостить себе же.

Постояв для порядка возле грузовика еще полминуты, координатор неспешно направился в сторону моря, а увидев белеющий на фоне лазури парус подходящего барказа, хлопнул себя по лбу и направился в гавань почти бегом. Это был рыбацкий барказ, которому назначили на обратном пути с ночного лова зайти на Боконон и вывезти на берег Маляна, изъявившего желание вернуться в лоно.

Возвращённого в лоно священноучителя необходимо было перехватить на берегу, отвести к себе, напоить коньяком и договориться, прежде чем он успеет наломать очередных дров.

Барказ пришел с богатым уловом. Рыбаки в брезентовых рукавицах, высоких сапогах и обветшалых плавках перебрасывали вяло извивающихся рыбин с решётчатых пайол на деревянные тачки. Рыбы были большие, розовые и серебристые, с костяным шипастым панцирем на голове и голым хвостом. Эти обитатели мелководья хорошо ловились на Девонской банке, обнаруженной в тридцати километрах от побережья. Казаков мельком подумал о явной несправедливости: охотники куда популярнее рыбаков у женского населения, а между тем, рыбаки дают колонии три четверти животной пищи и вовсе не избавлены от опасностей. Десять дней назад, ранним утром, мимо яла «Одинокий свистун» прошел под водой, преследуя косяк сардин, гигантский жук размером с тральщик. Рыбаки вначале приняли его за подводную лодку…

Из-за нагромождения стропил и лесов, воздвигавшегося на причальной скале (строили ангар для яхты), показался Малян, Он был бородат и напоминал библейских разбойников. В руке он имел котомку, в которую, видимо, наспех, засунул всю одежду, явившись на берег в одних плавках. Малян, с недовольным видом осматривавший леса, координатора не заметил.

– Зря, – сказал Казаков, подходя со спины.

Малян вздрогнул и обернулся.

– Что – зря? – спросил он с вызовом. – Во-первых, здравствуй, самодержец.

– Здравствуй, первосвященник, – спокойно ответил Казаков. – Зря, говорю, разделся: теперь все видят, что ты ничуть не исхудал на острове. Мученика не выходит.

«Что-то я не то говорю!» – не в первый раз за день подумал координатор.– Мне же с ним договариваться надо!»

– Я и не собирался, – с достоинством ответствовал Малян. – Я вижу, до тебя не в состоянии дойти тот элементарный факт…

Александр стоял и терпеливо слушал. Какой-то стропальщик, в немыслимой позе повисший над ним, прекратил колотить по гвоздям и тоже прислушался. Казаков со значением посмотрел на него: стропальщик снова принялся заколачивать. «Вот и гвозди скоро стекут дефицитом, – мелькнула государственная мысль. – А гвозди из жести не больно-то наштампуешь…»

– Короче, – сказал он вслух, – ты совершенно прав. Я не ругаться явился. Пошли ко мне: посидим, поговорим, – голос координатора перешел на свистящий шепот, – …выпьем слегка…

– О чем говорить? – бормотал Баграт, шествуя вслед за Казаковым по плотному серому песку, мимо собираемого деревянного настила, ведущего на скалу. За их спинами маркеловские столяры любопытно переглядывались. Всем было ужасно интересно.

– Все и так ясно… Дело надо делать, а не говорить… говорить…

– Слушай, Баграт, – Казаков обернулся к Маляну. – Ты так и пойдешь через весь город – голышом?

– А что? – немедленно возмутился Баграт. – Или ты уже ввел закон об охране общественной нравственности? Главное, чтобы я сам считал свое поведение естественным!

– Правильно, – закивал координатор, – Но все-таки… девушки, опять же, шипы всякие о почве, щепки…

– Щепки! – возмутился Малян, натягивая башмаки. Подумав, он надел и рубашку, но застегивать ее демократически не стал.

Они отправились через весь поселок к коттеджу Совета. На них кидали мгновенные взгляды пробегавшие мимо рыбаки с тачками; строители и столяры, протаскивавшие бревна и доски; деловитые автомеханики и швеи, носившиеся между мастерскими, складами и помещениями для выделки шкур. Казаков шёл, как Брежнев мимо почетного караула, с застывшей доброжелательной улыбкой. Баграт вышагивал гордо и независимо. Попавшийся навстречу патрульный свободной смены, увидев важных персон, нахлобучил на затылок вытащенную из-за пояса пилотку, сделал каменно-голубевское лицо и красиво отдал честь. Малян зашипел; когда Казаков ответно кивнул головой, Малян зашипел еще сильнее.

– Я так и думал, – сообщил он, когда со зноя, напоминавшего крымскую сиесту, они ввалились в прохладу и полусумрак коттеджа. – Совсем распустились без меня… Скоро свой портрет на плацу повесишь и назовешь – «Площадь Великого Вождя!»