Галерея Миров - Ольга Макарова

Все мы помним песню Земляничных полей…

Рон напевала, отрывисто и жалобно, точно плачущий ребенок.

Песня, потерявшая смысл в мире Ядерной Зимы. Просто исчезли, навсегда исчезли понятия, предметы… остались слова… Ну кто сейчас помнит, что такое Земляничные поля… да даже просто земляника… хотя это уж так, к слову…

Эта песня не значила ничего. Она была всего лишь памятью. О детстве среди лабиринтов храмовых подземелий и кип старинных книг и вещей, о старике с молодыми глазами, которого Рон звала дедушкой…

Наглый крысак пробежал прямо по ботинку Влада, остановился и уставился на Рон, как будто слушал, или присматривался с интересом. Ну сидит и пусть сидит. Молодой крыс, маленький, с серым пухом вместо шерсти… чем-то на мышь похож. Но он вырастет еще. Будет здоровенная зверюга, опасная, дьявольски умная и хитрая — это сейчас он глупый и доверчивый. Кто бы стал сидеть вот так возле человека… Хотя, может, они уже не боятся? Не боятся! Чуете, заразы, разум ваш крысиный, что недолго людям небо коптить? Что Земля рано или поздно все равно вам в наследство останется? А?..

Влад не знал, зачем… не головой он тогда думал… просто в душе вспыхнула ненависть… вернулись яркие солнечные картинки, навеки врезавшиеся в память… и тот дикий ужас, который, казалось бы, ушел навсегда…

…крысенок пискнул, будто детская резиновая игрушка, когда Влад со всей силой и злостью пнул его ногой. Пушистое тельце шлепнулось в стену, как тряпка, и упало на пол, оставив за собой кровавое пятно…

— Зачем?! — жестко сказала Рон, вскочив на ноги.

А Влад, обхватив голову руками, медленно сползал по стене на пол, и черная «грифовская» куртка противно шелестела о бетон…

— Зачем… — повторила Рон испуганным шепотом, видя, как Влад сначала тяжело опустился на колени, а потом рухнул ничком на старые плиты, подняв фонтанчик белесой пыли… — Влад!!!

…он вздрагивал, будто пытался сдержаться, чтобы не зарыдать во весь голос… Ну, пытался или нет, ни одна слеза не прочертила дорожку по слою пыли на его лице, когда он наконец поднял голову. Зато по подбородку бежала красная струйка — прокусил губу до крови…

— Что с тобой такое, Влад? — Рон внимательно посмотрела ему в глаза, которые глядели мимо нее, куда-то в пустоту…

— Я расскажу, — чуть слышно произнес Влад. — Я должен кому-то рассказать… может быть, тогда они уйдут…

Он говорил долго, глядя при этом все так же в никуда. Будто бы смотрел фильм и пересказывал его…

Начал аж с довоенного детства, припоминая порой такие мелочи, которые можно вытащить только глубоким гипнозом из всепомнящего подсознания… потом говорил о приюте, нынешнем госпитале…

— …я б туда никогда, ни ногой… Денис заболел. Всегда был хлюпик… Не мог я смотреть, как брат загибается и поволок его в приют… это был ад… как концлагерь. Ну, тебе ли не знать? У вас, «Невидимок», есть такой… только этот был для детей… два придурка изучали «особенности детской психики»… хотя она у самих… я помню… — Влад обхватил голову руками, успокоился, продолжил… — Помню, были недели, даже целые месяцы, когда к нам относились хорошо, с настоящей любовью… как к родным… читать учили… музыку играли… сказки… да, читали сказки на ночь… А потом… вдруг… резко… ад… Не били… но лучше б били… Пускали ходить одних по лабиринтам… неделями… без ничего… Потом вытаскивали и начинали задавать вопросы… Это еще цветочки… иногда проверяли на страх высоты… вот так: висишь под куполом, за шиворот подвешенный… можешь орать, можешь реветь… но не снимут, пока не сочтут нужным… И много чего еще… Они проверяли. Как на крысах… Слышал их разговор… у них был проект… изучали нас для чего-то… Вот поиздеваются, а потом… опять — рай… А мы, щеглы, верили, что на этот раз навсегда… и ничего не понимали…

В душе Рон зрел невидимый ужас. Хотелось бежать отсюда, лишь бы не слышать этого сбивающегося слабого голоса… Она не могла слушать, но не могла и не слушать. Будто приковали к Владу невидимой цепью… Сидела, неподвижная, как всё здесь, чувствовала — затекает нога, и в ней начинает покалывать миллионами мнимых иголочек…

А Влад замолчал, весь поник, безвольно опустив голову на грудь. Тягостная пауза длилась от силы секунд десять, но показалась Рон невыносимой. Ну чего он ждет? Вопроса?..

— Влад, — Рон заглянула в его глаза, — скажи, ПОЧЕМУ ты… упал… Тебя как будто сшибло… как волной от взрыва… ПОЧЕМУ?!

— Взрыв! — Влад поднял голову так резко, что ударился затылком о стену. И хоть бы что. Будто совсем не чувствовал боли. — Ты не видела такого… никогда. Разве что на картинках… да… у тебя ведь были книги о войне…

— Были… ты о чем? Об атомных взрывах?..

— Да… о них… Я видел… нас с Денисом и еще одним… мальцом совсем, тогда как раз… под купол… Оттуда видно… ну, море… через дыры… И этот БУМ… гриб посреди моря… его как будто скрутили из воды… Это был кошмар!.. Вода как свихнулась… поменяла цвет, пошла буграми… Смотрю, они к берегу приближаются и растут. А потом поднялась стена… водяная, метров сто… накрыла какую-то деревушку на берегу… и дальше, дальше пошла… из там много было… волн этих… Тряхнуло еще так… думал, попадаем с купола… Нет, удержались… крючки крепкие… Вот я висел и смотрел… там… там была такая же куча народу, как сейчас… только не раненые… а дети… старичье… калеки…

Влад зажмурился, как от страшной боли, и замолчал снова.

Рон, не из жалости вроде, а так… повинуясь, наверное, врачебному своему инстинкту, сжала его руку… как когда уже ничего нельзя сделать, а можно только показать таким вот жестом, что ты рядом, что не бросаешь…

— Я ненавижу крыс! Ненавижу! — крикнул он, и его слова забегали по лабиринту испуганным эхом. — …после взрыва они вдруг повалили отовсюду, как… как волна, только живая… Рон! Они сожрали живьем всех, кто был внизу. Обглодали до косточек! Люди тонули… в болоте так тонут… Вот «нырнул» нормальный живой человек, утянуло его, а когда «выныривает» второй раз… это… скелет с кусками мяса… и живой… и орет… и шевелится… а они его тянут обратно… облепляют… жрут… а он живой…

— Влад, хватит!!! Остановись!!! — орать было бесполезно… ноль реакции…

И только когда Рон всхлипнула «Пусти, мне больно!», он-таки опомнился… медленно разжал свою лапищу, выпуская на свободу измученную, измятую руку Рон.

— Прости… — виновато обронил он. И сказал, уверенно поднявшись на ноги: — Пошли, пошли отсюда!

Рон медленно встала, ухватившись за протянутую руку(не без опаски, надо сказать).