Не один - Отар Кушанашвили

Я так понимаю, что суд, который выносит такие решения, – он либо очень веселый суд, либо преступный суд. И самого судью нужно обречь на то, чтобы он рухнул в огонь вечной кары.

У меня нет никаких слов кроме слов матерных, чтобы охарактеризовать то состояние, в котором я нахожусь после оглашения приговора. Мне кажется, что сама эта мразь, тварь, ублюдок в юбке, которая была пьяной, сопротивлялась аресту и отказалась предоставить (об этом свидетельствуют очевидцы) даже аптеку для оказания первой помощи тем, кого она снесла, будучи за рулем, сама она удивилась, потому что, как все такие трусливые твари, потом, когда протрезвела, она сказала: «уж лучше бы я была на их месте». Они все так говорят – ублюдки, уроды, душегубы. Они все говорят: «как я сожалею о содеянном».

Пять человек и восемь лет. Не в силах справиться с этой арифметикой, я просто снабдил ту самую заметку, которую только что отправил в одну московскую редакцию, призывом найти лампадки, или уже запастись ими, чтобы они всегда были под рукой, потому что когда перехватывает горло, и ты не понимаешь, почему за грабеж газетного киоска дают ровно столько, сколько могут дать за убийство человека – я думаю, нам остается только одно: зажечь лампадки и смотреть на этот огонь, желая, чтобы этот маленький огонь для тех людей, которые якобы раскаиваются, превратился в огонь вечной кары. Чтобы они сгорели в этом огне, чтобы они сдохли в этом огне, чтобы они, мучаясь, сдохли.

Но ведь российский суд, как прежде советский, – самый гуманный. Я думаю сегодня праздник для всех правозащитников.

Под холодным небом

Я на то, чтобы приучить вас к состраданию, положил все силы, что мне отпущены, но тусклым голосом вынужден признать, что сражение это я еще не проиграл, но проигрываю, шансов мало.

Я стою на Пушкинской площади и вижу-слышу, как «завивается злая стихия жестокости», и если мы не прекратим съемку прямо сейчас, эта лютая стихия, в которой кроме жестокости еще и ненависть, закружит и меня.

Люди, у которых мне приходится брать интервью, большинство из них, очень похожи на меня тех лет, когда я пребывал под гнетом пубертата. То есть я боялся мира, а защитной реакцией, как водится, выбрал тявканье моськи, пакостил, гадил, хамил, геростратовы славы не боялся, изображал из себя всадника Армагеддона.

Понять, отчего люди так массово радуются чужой беде, почему общение с ними оставляет ощущение ущербности бытия, я не в состоянии.

Я снимал свою авторскую программу и отчетливо понимал: люди злятся, потому что тонут в проблемах и не знают, кому за них предъявить счет.

Что этим людям Гекуба, что этим людям кромешный ураган «Сэнди»? Повод позлорадствовать, возможность придать своим чепуховым фрустрациям исполинский масштаб.

«Так им и надо» – хихикали, шипели мне в микрофон одномерные людишки, при слове «Америка» как с цепи срывающиеся, ассоциативно полагающие чудищем, только и достойным, что страшного конца. Им противна самая мысль о том, что нужно сострадать, сочувствовать, эти смешные и страшные для них слова – из дурацких книг, из чужого словаря, из другого мира. Для этих людей «американский» и «русский, советский, расейский» – антонимы, меж собой симметрию не предполагающие. «Им нет числа, у них другое небо». Под этим небом шипят во все стороны манкурты, которым нет дела до чужой боли, эта категория для них не существует.

У нас свое небо, нам больно, когда другим больно, и нас больше.

Шелковое сердце

Девушка громко говорила по телефону, сообщая про кого-то кому-то, что «он тусклый ваще», увидела меня, я на площади у метро…

Девушка сама вызвалась сказать пару слов, я протянул микрофон, пожалуйста. И она уверенно начала нести околесицу, что вот, мол, на такие тонкие движения души надо класть все силы, а сил нет, нам бы кто посострадал.

Вообще-то, я текст почистил, там не было ничего печатного. А про американцев, которые мрази и заслуженно живут в поле всеобщей интенсивной ненависти, она прошипела, что ураган «Сэнди» – это не просто так, это за то, что они мрази, стихия им за то, что они антикультурные, они – зло.

Я не позволял себе быть такой бесчувственной свиньей, даже когда все делал назло всему миру – в возрасте максимального подросткового смятения. Очевидно же, что когда человек хамит – это крик о помощи, отрицание солнца есть боязнь тьмы, социопатом прикинуться проще, так легче добиться славы, пусть мерзейшей. Но проблема в том, что весь мой вчерашний день, а снимал я в четырех местах, я слышал похожие речи – и нам, мне и вам, не удастся свести все к вербальному проступку бессердечной фифы.

Прав был хороший писатель: «Время ведет себя, как тупая игла на заезженной пластинке, – срывается на повтор». Вот так же, раз в дождь, раз под позлащенным лучами ультрамариновым небом я снимал авторские программы после землетрясения в Гаити и японской беды, и тогда тоже попадались люди, говорившие, что им нет дела до чужих, что сейчас век прагматики, каждый за себя. Но их было тогда в разы меньше, и были они менее ожесточенными.

Рассматривать попавших в беду и переживающих несносную боль людей, не говоря про погибших, как неприятелей, считать глупцами сопереживающих, хихикая недобро, говорить про кармический бумеранг – это… что это такое?!

Мне родители мои внушили, что в тяжелые дни, кивая на эти дни, очень легко превратиться в машину ненависти, злобы, желчи. Ты становишься, не умея совладать с проблемами, буднично злым и считаешь, что прав.

Как девушка и люди эти, существа с шелковыми (из знаменитой песни) сердцами, которым легче дышится оттого, что кто-то перестал дышать вовсе, задохнулся от боли.

Есть подозрение, что они сами скоро узнают, что такое кармический бумеранг. Чего я им не желаю, но по телевизору я их не покажу, там без них избыток восковых людей с шелковыми сердцами.

Убить мистера пустое место

Я являюсь адептом жесточайшего наказания для ублюдков.

Я за смертную казнь для выродков, сказал я на съемках, и женщина с перманентом из Комитета по правам человека обозвала меня варваром и обвинила в подстрекательстве к смуте. Она была похожа на тех, кто любит занимать на диване позицию «русский мыслитель»; я знаю таких мыслителей, их много, они знают все про все, но тут речь шла про бессмысленное и нещадное убийство пяти человек, и я ей мыслей ее не спустил, был груб, напрямую спросив ее, считает ли она массовые убийства нормальной формой существования белковых тел.

Полагаю, и вы слишком заняты, чтобы побеспокоиться о такой глупости, как страх перед осатаневшими ублюдками.

Кругом чернеет от горя, а гуманисты бравируют своей просветленностью, они не помогают рассеять мглу, наоборот, они усугубляют мерзкое чувство беззащитности людей, каковое чувство неприемлемо в любой другой местности.

«Я пришел на эту землю, чтоб скорей ее покинуть». Виноградов не Есенин, и я уверен, ему нужно помочь покинуть эту Землю, предварительно попытав, чтоб он молил об исходе. Я верю в силу показательной экзекуции, я верю в «око за око», как верю в память сердца и в печальную память рассудка.

Под свой акт ненависти к людишкам урод подвел теоретическую базу: люди ничтожны, планета перенаселена, надо действовать, будущность в опасности.

Мистер Пустое место прав: будущность в опасности. Но совсем по другой причине. По той, что рождаются пустышки с сердцем из говна и мозгами набекрень, и их нельзя казнить – негуманно; надо ходить на ток-шоу и анализировать их поведение, их мотивы, демонизируем пустельгу. Вместо того, чтобы, уважая память убиенных, четвертовать.

Мать-героиня. Убийца

В личном общении она окатила меня ледяным молчанием, то есть не было никакого личного общения.

В Луганской области есть город Краснодон, там женщина, про которую мне ее подруга сказала, что она «домовитая» и «милая», забила до смерти двух дочерей, дочери были приемные. Год, целый год об этом ужасе никто ничего не знал, но «милашка», догадываясь, что рано или поздно детишек хватятся, затеяла комбинацию, заручившись поддержкой благоверного.

Из другого населенного пункта, из поселка Семейкино пропало трехлетнее глазастое чудо. Пропала она в двух шагах от родительского дома, где папа занимался хозяйством, а мама – годовалой сестричкой. Обнаружился очевидец, шестилетний пострел, он играл с девочкой в тот момент, когда, откуда ни возьмись, рядом остановился мотоцикл. Из мотоцикла вылезла тетенька, сначала пыталась усадить в него (мотоцикл был с коляской, там еще, кроме дяди, сидела девочка) пацана, пацан не дался, тогда тетя схватила девочку.

Усыновили троих детей, им даровали пятикомнатные апартаменты. Но ни туда, ни на «дачу» семейка никого не звала, живя день за днем неизменно замкнуто. Я видел по телевизору, как опрашивали соседей – и в городе, и в деревне – насчет того, какие они, звери, были в обычной жизни. Никакие – был почти неизменный ответ; точное слово – никакие. Как ваши, как мои, пробегут, не поздороваются, дверь захлопнут – и вся недолга. И что они за дверью страшное творят, откуда узнать.