Не один - Отар Кушанашвили

Набежавших людей она не помнит. Люди не остались безучастны, скрутили Антонину и вызвали скорую.

Антонине 54-ый, у нее заплаканные глаза.

А у доктора Левченко остался один. Пока. Сразу после оказания первой помощи ее отправили в Одессу – спасти второй. Нужны несколько операций, помочь некому, у нее мама старая и дочь десяти лет. Коллеги тщатся, помогают, потому что помощи ждать ей, в общем, неоткуда: на ней старенькая мама и маленькая, десять годков, дочка.

В больнице считают, что Оксана Левченко не заслужила такой участи, она выходила целую дивизию людей, а Корецкая неправа, потому что ее дочь, Юлю, привезли в агонии, там не было шансов, и миллион комиссий, с тех пор, не дающих житья райбольнице, в этом удостоверились, но Корецкая не унимается и жалуется во все инстанции на персонал, которому «наплевать на людей».

Корецкая каждый день своей теперь уже бескрылой жизни рассказывает эту печальную историю: дочь училась в Киевской Академии МВД, второй курс, простудилась, выпила таблетки и забыла, а состояние, однако, все ухудшалось. Мама настояла, чтобы дочь приехала домой.

Температура страшная, но приехавшая по вызову врач сказала, что это пневмония, да в эмбрионе, тьфу – для современной медицины.

После визита Юля стала задыхаться, и мама отвезла ее в больницу, а в больнице, знамо, нет свободных мест. Их нет никогда, и девочка до утра пролежала в коридоре, а когда утром надо было сделать рентген, ходить она уже не могла.

Снимок подтвердил худшие опасения, и Корецкая обратилась к доктору Левченко, та даже смотреть снимок не стала, говорит, пятница уже, приходите после выходных.

В субботу девочке поплохело так, что она едва дышала, мама умоляла хотя бы отправить дочь в Николаевскую городскую, но Левченко снова просила не паниковать. Когда до больницы добрались, услышали, мол, где ж вы раньше-то были. Ночью Юлечка умерла.

Конечно, поднялся шум. Конечно, умозаключили, что имел место трагический врачебный ляп. Конечно, возбудили дело, которое велось-велось, а после рассыпалось. Антонина внушила себе, что это корпоративная солидарность, и решила наказать Левченко сама.

Антонина весь день третьего июля, когда дочери должно было исполниться 26, провела на кладбище, где и «подписала приговор». Если, решила, я больше никогда не увижу свою, то пусть и она своих детей не узрит больше никогда. Никогда.

…Сдалась сама. На первом же допросе сказала, что если б Левченко хотя бы извинилась, может, она и не решилась бы на такое. Но та даже не подпускала к себе. Тварь (так обзывает доктора А.).

А. приговорили к 2,5 годам и крупному штрафу. На могильном камне написано: «Ты наша короткая радость и вечная скорбь».

…Женщина в аэропорту Борисполя сказала мне, что докторшу ей не жалко, любая мать на стороне Антонины.

Карточный домик

Умирает семья близкого, мы вместе с пионерских времен, когда все на свете было понятно, по крайней мере, мы знали, что делать нехорошее нехорошо, и оба хотели стать героями.

Три дочери, дом – переполненная чаша, агентство недвижимости, горные лыжи. Благоверная красоты редкой и редкой домовитости. Не сошлись сами знаете чем, и от этого факта перехватывает горло. Я был свидетелем на их свадьбе, а теперь они чужие друг другу, ко всему, разговаривают друг с другом через дочерей. Для которых крики и хлопанье дверями, которые повторяются каждый вечер за редким исключением, невозможное испытание. Все жестокие, горячие слова уже сказаны, осталось одно – «развод», оно у обоих на уме, вот-вот перекочует на язык, с которого покуда слетают односложные «пошел» – «пошла».

И, вижу, пить он стал, попивать, сделает глоток – и ждет, когда жаркой розой глоток развернется внутри, и он начнет говорить едва слышные слова про невозможные боль, усталость, пустоту. Старый сюжет: пожили, что-то заело, разбежались; это, конечно, далеко не полная и не совсем в силу своей неполноты добросовестная схема-анамнез, но я намеренно утрирую. Как быстро все стали проходить путь от объятий и клятв до скандалов, которые есть случайный и далеко не полный психический разряд вечно кипящего раздражения. «Провалившиеся в себя», занятые только собой, как они дальше-то? Среди кого будут искать своих вторых половинок, если и те, как они, сбежавшие?! Среди отребья, потому что у хороших, пускай не без сложностей, все хорошо. А кто ж хочет связываться с отребьем? Лучше вон ту, замужнюю, или того, женатого; и будут рушить чужие семьи, не умея совладать с собственными обидой и злостью, и с непостижимым хладнокровием, а бывает, что и с радостью наблюдая, как и другие ячейки свихнувшегося общества рассыпаются, как карточные домики.

Есть все, «только нет любви» – с таким рефреном разъезжала по стране моя подружка Натали и пела про ветер с моря, и когда доходило до строчки про отсутствие любви, полные залы вздыхали и кивали.

Относиться к любви не как к влюбленности, а как к работе в том числе, это не про нас, порхание и ветрогонство неотделимы от нашей ментальности, и на ваш вопрос, кто я такой, чтоб судить, докладываю без позы: я из тех скучных людей, что терпят и работают. Что при моем дурацком характере невероятно, я был таким эгоистичным придурком, что был обречен на то, чтобы впасть в разложение. Я уходил, становилось хуже, там – не свобода, а пропасть отверстая, я знаю, я висел над ней, и дети вытащили меня оттуда, куда так стремитесь вы с женой, сказал я товарищу, товарищ промолчал.

Only Love

Когда мой старший сын прочитал «Карточный домик», он сказал, что в целом разделяет мой пафос, но он против безысходности, которой отзывает, отдает заметка, против апокалиптического возмущения, которым пронизаны мои психологические этюды.

Это он еще, как и вы, не знает итогов соцопроса, проведенного факультетом социологии МГУ. Это ужас, да не тихий, с переизбытком кладбищенского морока, даже с поправкой на условность всякого опроса. Не надо быть поджигателем людских сердец, чтобы после таких цифр не впасть в овощное оцепенение. Это редкой омерзительности статистика.

Только 42 процента пар, ведущих совместное хозяйство, обходятся в семейной жизни без насилия, 28 процентов партнеров применяют друг к другу физическое воздействие регулярно, тридцать процентов – редко, но метко.

Как мне рассматривать эти цифры, если не как воплощение самой дикой дикости, какая только может быть?! В глазах людей с толстой кожей и пуленепробиваемыми защитными механизмами – это цифры, не более, но и вы, и тем более я, классический алармист, знаем, что эти цифры воплощаются у нас в подъезде, на лестничных площадках, хорошо, если не на кухне.

Закомплексованные парни, похожие на издерганных декадентов, мутузят домашних, иногда встречают сопротивление, дети растут в аду, где мамы и папы тратят титанические усилия на то, чтобы ударить побольнее того, кому раньше клялись в любви.

Душно, и мой старший, выросший в идиллии, все чаще спрашивает, почему. Я не очень толково объясняю, но утешаю себя тем, что показываю, пардон за штамп, личным примером, как может и должно быть в семье, где насилие немыслимо, оnly, черт бы меня подрал, lоvе.

Смерть Максима Кузьмина и всеобщее фарисейство

Смерть Максима Кузьмина в США стала новостью № 1 прошлой недели. И это неудивительно.

Чуть раньше Максима в России, в Мытищах, в аквапарке утонул мальчик. Несчастный случай. К сожалению, не первый несчастный случай с детьми в аквапарках. Но – тишина. Молчит Астахов. Молчит Госдума. Хуже того, даже после трагедии в аквапарке продолжала плескаться публика.

То есть ребенок погиб, а мытищинский аквапарк продолжил работу, и если, скажем, моральный ригорист номер раз Клинт Иствуд взялся бы об этом снять кино, это кино было бы безвоздушное, черно-белое (где черноты было бы больше), размеренное, с тихим, без визгов, нарративом. У Иствуда всегда получается кино, если он говорит о болезни, такое, из которого ты узнаешь то, о чем давно догадывался: нас уже не вылечить.

Все кругом ничтожно до обидного, все похоже на мерзкий сон.

Случилась страшная, страшнее нет, трагедия – ребенок умер! Но, пока искали причину, кругом все веселились, ныряли, носились туда-сюда. Не прерывать же карнавал, мы ж так любим карнавалы! К тому ж деньги уплочены и не мы ж виноваты, что ребятенок утоп. Не надо ничего останавливать!

Я все ждал, когда кто-нибудь что-то скажет на эту тему, проорет, что тоже видел эту бегущую строку про продолжающий работать веселый парк и тоже прибит, потерян, унижен… Но кругом тишина. Обволакивающая. Она душит сердце жаром стыда за себя и за других. И даже за тех, которые выходят на трибуну Государственной думы и призывают почтить память умершего в Америке нашего мальчика…

Фарисейство, какое кругом фарисейство! Мы долгое время выбирали между отстраненностью и равнодушием, на выходе получили бал монстров, накачанных веселящим газом, которым и конец света – тематический дискач.