Пишите письма - Наталья Галкина

– Откуда вы это взяли? От Константина нашего? Кстати, я все в толк не возьму: он своих покойников по-христиански с отпеванием перепогребает или просто с почетом с места на место перезакапывает? Ох, забыл, забыл про ваши отношения с будущим временем… Кстати, вы не замечали, что кладбище – место, где адресом человека является время?

Наумов ушел.

– Какие мрачные беседы ведешь, Инна! Пойдем в рюмочную, в “Шоколадницу”, коньячку выпьем для веселия души.

– Нет, мне некогда, Ширман, в шапито иду лилипутов смотреть. Хочешь, вместе пойдем? Контрамарка у меня на два лица.

– Ну и иди, как та сумасшедшая, что всегда брала два билета и говорила: “Он со мною”. Лилипуты? Был я с цирком лилипутов одновременно на гастролях в Красноярске. В одной гостинице жили. Главный исполнитель их, прима, постоянно к представлению напивался. Стали его запирать. И что же ты думаешь? Дверь отопрут, а он опять в стельку. Окна задраены, третий этаж. Стали следить, выследили: лилипут коридорному из номера под дверь деньги подсовывал, тот шел, покупал “маленькую”, выливал в блюдечко, в номер под дверь и задвигал. Правда, правда. И еще помню, как две лилипутки по коридору один утюг тащили. Страшная картина. А ведь им еще гладить этой одороблой надо было. Ой, а Толика, фотографа, помнишь? Видела у него фото – лилипут у Медного всадника? Полное размасштабирование.

Ширман улыбался, такой же, как прежде, узкий, худой, в длинной черной шинелке, красивый, с баками, похожий на Пушкина из кино.

– А где Рома?

– Какой Рома?

Романом звали ширмановского друга и сокурсника; как они играли на двух гитарах, пели на два голоса!

– Твой друг-приятель.

– Ты что-то путаешь, Инна.

– Да, должно быть, путаю. Ну, пока, Шура, я пошла.

Я чмокнула его в щеку, он поцеловал мне ручку. Чао, двухголосое пение, поручик Голицын, две гитары за стеной, прощайте.

Из припрятанной “Латерна Магики” возник посередине арены голографический призрак расставившего ноги в сапогах с ботфортами огромного Гулливера, надвинувшего на лоб треуголку бермудскую времен петровских. Сколько я ни расспрашивала потом знакомых и незнакомых, никто этого номера не видел. Под странную музыку с колокольчиками в лучи прожекторов, окруживших Гулливера, въехали в каретах, запряженных собачками, вбежали предваряемые розовой принцессой на страусе маленькие человечки.

Сверкали глаза их, точно стразы, сверкали блестки на одеждах, мелькали башмачки. Бегал по кругу вокруг арены маленький золотой (золотые доспехи скифского мини-царя) вояка, свирепое личико, грозные выкрики, все золотым мечом потрясал, нападал на Гулливера, призывал войско; наконец розовая принцесса очаровывала и успокаивала его, они уезжали на страусе, маленький народец во тьме танцевал, перебрасываясь светящимися мячиками, выходил маг, вывозили огромный золотой шкаф, лилипуты входили в него, шкаф закрывали, маг махал плащом, таял в воздухе Гулливер, униформисты распахивали створки шкафа, разумеется, вместо пропавших лилипутов из шкафа выпархивали голуби, музыка, туш, аплодисменты. Уходя с арены, маг забывал на опилках черный плащ с белым подбоем, униформист поднимал плащ, из-под которого выскакивал золотой неуемный воинственный малыш, делал круг почета, освещаемый лучом оранжевого прожектора, и убегал за кулисы.

Представление закончилось. С толпой счастливых зрителей перешла я проспект, на ближайшей скамеечке вечернего Парка Победы выкурила вторую (отвратительную) сигарету и вернулась к вагончикам за шапито, где уже суетился карлик, разведший костерок, разложивший на деревянных ящиках нехитрое угощение. Вагончики заслоняли костерок стеною, чужих не ждали, не звали, да их и не было.

– Понравилось? – спросил карлик.

– Чудо! – вскричала я.

– А кто больше всех понравился?

– Розовая принцесса.

– Ее зовут Александрина Прокофьевна, – сказал карлик. – Я вас сейчас познакомлю.

– А маленького золотого как зовут?

– Петрик.

– Без отчества?

– Да ведь он еще ребенок, – сказал карлик. – Его недавно приняли, вместо дяди. Дядя, знаете ли, спился.

Лилипуты сидели вокруг костерка на ящиках, пили ликер из маленьких стопариков голубого стекла; тамадой, был, разумеется, их шпрехшталмейстер, тоже переодевшийся в партикулярное, однако отсутствие черно-золотой ливреи с немасштабной хризантемой в петлице важности и презентабельности ему не убавило ничуть. Он произносил тосты поставленным тускло-звонким голосом, раскатисто подчеркивая “р”. “А сейчас поднимем бокалы, – и все подняли голубые стопарики свои, – за здор-ровье нашей очар-ровательной др-рессир-ровщицы Р-розочки!” – “И за моих собачек!” – “За собачек отдельно”. Выпили и за собачек. Шпрехшталмейстер вынес из фургона (под аплодисменты) маленькую гитару (“мне ее мастер из Сыктывкара из распиленных ружейных прикладов вишневого дерева выклеивал”) и, картинно настроив ее, запел:

Где вы тепер-рь? Кто вам целует пальцы?Куда ушел ваш китайчонок Ли?Вы, кажется, потом любили пор-ртугальца,А может быть, с малайцем вы ушли.

Старый клоун дядя Вася утер слезу.

– Красота… – шепнул он мне. – Ну, точно как на довоенных гастролях в саду “Александрия”!

В последний р-раз я видел вас так близко,В пр-ролеты улиц вас умчал авто.Пр-риснилось мне: тепер-рь в пр-ритонах Сан-Фр-ранцискоЛиловый негр-р вам подает манто.

– Браво, Иннокентий! – закричал старый клоун. – Если бы ты был с нами на гастролях по садам, ты бы пел непременно, специально репризу бы придумали! Народ бы валом валил тебя послушать. Почему ты не поешь на арене, кстати?

– Повода нет, – отвечал Иннокентий.

– Так найди!

– А что за гастроли по садам? Загородные? – спросила я.

– По всей стране, – старый клоун выпил перцовки из граненого стакана. – Раньше, дорогая моя медно-золотая головушка, в каждом уважающем себя городе имелся городской сад с названием, личным именем. Сад “Буфф”, например, “Олимпия”, “Александрия”… – “Альгамбра”!

– О, это в Сибири, помню, помню! Начинал-то я в одесском саду пивоваренного завода, в саду “Енни”. Музыкальная клоунада, три рубля за выступление, ситцевый фрак себе сшил в кредит. Таким успехом пользовался мой номер! А в Киеве в саду “Эрмитаж” я, увы, провалился; зато после провала отправился в свое первое гастрольное турне, пять рублей за вечер, Стародуб, Брянск, Вязьма, Ржев, Торжок, Вышний Волочок, Валдай, Старая Русса, Новгород. Про меня в афише было написано: “Непревзойденный клоун”. Но, знаете ли, я всегда ждал конца зимнего сезона, чтобы получить ангажемент в один из летних садов. В Петербурге впервые выступал в Измайловском саду. Со мной в Измайловском тогда легендарный канатоходец Федор Молодцов выступал; он вызвал на соревнование иностранца Эмиля Блондена, перешедшего по канату через Ниагарский водопад: договорились перейти через Неву. И что же? Блонден перешел по канату через Неву против Кадетского корпуса, а Молодцов – в более широком месте – и победил! Публика прямо с ума сходила. Я с Молодцовым на пари взялся без тренировки в цирке по канату пройти, дурак; чуть не сорвался, могли оба разбиться, сетку Молодцов никогда не натягивал, да Бог спас. Потом зимой в цирк Чинизелли перешел и три года каждое лето, верите ли, в лучших садах Петербурга подвизался: “Аквариум”, “Аркадия”, “Помпей”, “Ливадия”, “Зоологический сад”, “Олимпия” – все были мои! Сад “Аркадия” в Новой Деревне находился, в нем Шаляпин певал. Сад был регулярный, для семейной публики. Цыгане особым успехом пользовались; из цыган свел я знакомство с гитаристом-виртуозом Николаем Ивановичем Шишкиным. Бывало, поют с братом Дмитрием, слушаю, слезы текут, верите ли, хоть и сам музыкант – чудо!