Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

С директором по его возвращении мы расстаемся без скандала. Поскольку я старше и под моим началом состоялось немало сделок, принесших агентству приличную прибыль, генеральный стесняется распекать меня и требовать возврата изъятых из сейфа денег. «Сотрудничать дальше мы вряд ли сможем», – говорит он, вызвав меня к себе в кабинет. По опечаленным лицам двух его сателлитов я понимаю, что с фермой они потерпели фиаско. Я тут же соглашаюсь на увольнение. Не исключено, что генеральный не против моих оправданий и извинений. Но свиной дух от комбината и провальные фермерские перспективы доконали меня.

Риелтор Марина из моей группы находит нам под новую фирму бесплатный офис на 2-й Тверской-Ямской. Две небольшие комнаты на третьем этаже в старинном четырехэтажном здании – представительстве в Москве то ли Казахстана, то ли Узбекистана, точно не помню. Люди на этажах здания попадаются крайне редко. Совершенно непонятно, чем они тут занимаются. Внизу, однако, вечно полудремлет охранник с плоским лицом. Откуда Марина знает руководителя представительства – пожилого седовласого неулыбчивого человека с солидным животом, – неизвестно. Он выглядит истинным ханом. Кабинет в ярких мягких коврах, глубокие кожаные кресла, ароматный чай из золоченых пиал, бессменная пахлава и сухофрукты на покрытом пурпурной бархатной скатертью огромном столе. Не хватает только наложниц. С барского плеча он одаривает нас возможностью пользоваться комнатами без арендной платы. Комнаты все равно пустуют. Не исключено, что привлекательная Марина в его вкусе.

Мы регистрируем новое агентство. Вешаем жалюзи, перевозим, собрав по сусекам, необходимую оргтехнику – два компьютера, факс, ксерокс, находим даже б/у сейф для хранения ценных бумаг. В день новоселья Женя приносит изумительный торт, испеченный его талантливой в кулинарном отношении женой. Мы откупориваем пару бутылочек спиртного. Компанией из семи человек отмечаем переезд. И до определенного момента все идет хорошо.

Глава IV

АДАЖИО, или Тома

На тот момент я была уже вольным стрелком. Прикрыла лавочку на 2-й Тверской-Ямской, распустила своих риелторов, обрела полную свободу. Покончить с руководством меня подтолкнули три фактора: во-первых, смена настроения у местного хана (он как-то резко, по неведомым причинам посмурнел и начал требовать с нас арендную плату); во-вторых, усталость от ответственности; в-третьих, откровение Марины, с которой со времен полуподвала на Таганской улице у нас сохранялись доверительные отношения. По ее чистосердечному признанию, Храпченко за моей спиной подписала два договора об услугах, беззастенчиво подделав мою подпись и воспользовавшись хранящейся в сейфе фирменной печатью. Меня, если честно, это не особенно удивило. Тот, кто поначалу проявляет повышенное рвение и поет тебе громкие дифирамбы, обычно подставляет тебя при первой возможности. Открыв мне глаза, Марина попросила не выдавать ее. Придумать сеанс с разоблачением Храпченко не составило для меня труда. После тягостной беседы левые договоры были аннулированы, Храпченко уволилась. Марина, Женя и остальные риелторы просили меня не разрушать налаженную структуру. Но мое выгорание в качестве руководителя достигло апогея.

* * *

Я исполнила давнишнюю мечту – поступила в институт психоанализа при МГУ. Кроме заядлых преподавателей-фрейдистов (тайно мною не очень почитаемых за однобокость взглядов и узость мышления), лекции там вели замечательные люди. Любимым, пожалуй, стал психотерапевт Геннадий Владимирович Старшенбаум. Основное его направление – суицидология и кризисные состояния. У него издано много толковых книг в широком профессиональном диапазоне. Но и в своем, сугубо профессиональном кругу Геннадий Владимирович слыл белой вороной, поскольку не подсаживал всех подряд пациентов на психотропные средства (чем грешит основная психотерапевтическая братия). Категоричным противником лекарств он не был. Считал, что порой без них не обойтись, но бо́льшую часть расстройств, был уверен, можно убрать иными методами.

Иногда в перерывах между лекциями наша студенческая группа курила в пролете между этажами. Двое-трое мужчин, остальные – женщины. Если Геннадий Владимирович проходил мимо и видел это безобразие, говорил:

– Дорогие женщины, зачем вы курите? Лучше бы выпили.

– Так ведь женский алкоголизм не лечится, – отвечали мы.

– На все воля Божья, – отшучивался он.

* * *

Я люблю собак, они тоже, пожалуй, в большинстве своем меня любят. Но – проклятая аллергия. Правда, на ее фоне желание иметь собаку никуда не исчезает. Моя знакомая, многоопытная заводчица йорков, решила провести надо мной эксперимент. «Приезжай, – сказала она по телефону, – я вечно тебя ограждаю, а на этот раз в комнату к выводку запущу, в самый эпицентр, пусть тебя хорошенько оближут, они это занятие любят. Вот и посмотрим. Аллергия, хочу тебе сказать, бывает не на собачью шерсть, а на белок в их слюне и прочие выделения. Йорки считаются почти неаллергенными, особенно сучки».

«А и вправду, пусть оближут, – подумала я, – пан или пропал». Хотя импонируют мне, конечно, собаки покрупнее.

В гостях у заводчицы оказалась некая Дарлинг, ее давнишняя приятельница. Вдвоем они пили на кухне чай и немножко водку. «Сначала эксперимент, потом все остальное, не возражаешь?» – спросила меня хозяйка. Я не возражала. Сидя в комнате со щенками и их веселой матерью Долли, наблюдая жизнерадостную собачью возню, я слышала через дверь обрывки горячей истории про чью-то онкологию груди. Эксперимент с облизыванием, естественно, ничем хорошим для меня не кончился. Отдраив в ванной руки и промыв покрасневшие глаза, я присоединилась к компании на кухне.

– Тебе сейчас рюмка просто необходима для нейтрализации аллергена, – налила мне водки хозяйка. – Кстати, Дарлинг, а как там Тома? – сменила она затянувшуюся онкологическую тему. – Сто лет с ней не созванивалась. По-прежнему химикатами в патоморфологии дышит?

– Химикатами-то она дышит, – охотно переключилась симпатичная Дарлинг, – но ей теперь надо за эту лабораторию зубами держаться.

– Почему? – заинтересовалась хозяйка с некоторой, как мне показалось, обидой за неведомую Тому.

– Потому что Можжухин с ней разводится. Надоело ему. Завел себе новую пассию, затеял квартирный размен, а Тома сопротивляется. Ты же Можжухина знаешь, если решил, уже не отступит, но Тома конкретно заартачилась. Не буду, говорит, иметь дело с его риелтором, сука она редкостная.

– Ого, неожиданный поворот. Можжухин, помню, Томку так баловал, любил очень. Она сама, конечно, все подпортила. Как бы теперь он не кинул ее в столь шатком положении, с ее-то доверчивостью к жизни. Слу-ушай, Окса-ана, может, ты ей поможешь? Ты же у нас риелтор, на этом деле не одну собаку съела! Ее интересы как раз соблюдешь.

Ни о Можжухине, ни о Томе я слыхом не слыхивала; без особого энтузиазма опустошив рюмку, сказала:

– Бывший, бывший риелтор.

– Брось, бывших риелторов не бывает, – отмахнулась хозяйка.

– Риелтор?! Правда?! – восхитилась Дарлинг. – Ой, Оксаночка, можно я ей вас порекомендую? Для нее