Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

– Да разве может сравниться Ленинградский с моим дорогим Ленинским? – затянула она излюбленный куплет.

– Ну что ты вцепилась в этот Ленинский? Я понимаю, детство, юность (я специально уводила ее в доможжухинские времена). Посмотри на меня: с пеленок на Большой Полянке росла, начальная школа в Старомонетном переулке, и ничего, сменила в Москве уже пять адресов.

– Ла-адно, давай глянем, – внезапно снизошла она. – Но это же ни к чему меня не обяжет? Если категорически не понравится, будем дальше смотреть?

«О господи!» – подумала я. И сказала:

– А куда мы денемся-то…

С таким предложением я позвонила Юле. Юля обсудила возможности с мадам. Мадам, утомленная ожиданием, подхватила идею: «Там конфетку можно сделать! Я подъеду, сама покажу квартиру, чтоб отца лишний раз вопросами не волновать».

От «Динамо» мы с Томой шли пешком, измеряя расстояние в минутах. Тома двигалась нарочито медленно. По дороге у нее разболелось все, что можно. Замер показал тринадцать минут ходу. На подступах к дому прозвучало: «Далековато, согласись, как я буду…» «Даже не начинай! Не соглашусь! – категорично ответила я. – От «Университета» до твоего дома еще дольше, если плестись таким аллюром. Существует, в конце концов, наземный транспорт. От «Динамо» полторы остановки на автобусе, если уж у тебя ноги, пардон, совсем откажут».

Кирпичный восьмиэтажный дом был хорошо утоплен в глубину двора. Автомобильный шум с Ленинградского проспекта не доносился. Потертого дерматина на четвертом этаже не оказалось. Деревья и кусты, коих было достаточно, не застили выходящих во двор окон. Балкон присутствовал. С кухней граничила самая маленькая комната. Дальше шли две смежные. «Маленькую мы к кухне и присоединим, сломав стену, а эти две изолируем, немного продлив коридор и установив дополнительную дверь», – вслух распланировала я, когда с мадам втроем мы заглянули в дальнюю комнату. Там в постели лежал миловидный сухопарый старик. Увидев нашу чисто женскую компанию, он заметно взбодрился. Приподнявшись с подушки на локтях, порывался рассказать о славном прошлом в авиационной промышленности: «Живы, живы еще на парочке этажей могикане самолетостроения! Не все корифеи ушли в мир…» Но был резко оборван дочерью: «Папа, давай без этого».

Мы ехали с Томой в метро до «Охотного ряда», где нам предстояло разбежаться в разные стороны. Она сурово молчала.

– Зря ты так, – не выдержала я, – ты же умный человек, не можешь не понимать, что твое сопротивление – абсолютный тупик.

И Тома сдалась. Наверное, ей стало меня жалко.

Мадам на радостях подвинулась в цене за отцовскую квартиру – на ремонт Томе. Согласилась она и на дополнительное условие: Тома освободит квартиру на «Университете» после окончания ремонта на «Динамо». Благо у мадам с отцом имелись загородные родственники, готовые на время принять авиационного корифея с его чемоданами. Вскоре в освобожденную квартиру на «Динамо» ступила знакомая мне бригада белорусов. Ремонтные жернова закрутились.

Всю университетскую мебель Можжухин оставил Томе с Лёнчиком. Сам он исчез в неизвестном направлении. Что, конечно, не давало Томе покоя:

– Конспиратор! Он моей реакции боится!

– В каком смысле?

– Ну, если имел глупость съехаться с Пергидролем и ее оглоедами. Будет самой страшной ошибкой в его жизни!

Попутно она волновалась, что в ее новую квартиру не встанет любимый шкаф-купе.

– Купишь себе новый, в конце концов.

– Ты что! Знаешь, какая у этого шкафа шикарная немецкая фурнитура и ящиков сколько? Сейчас такого качества не делают. Можжухин специально для меня в тучные годы заказывал. Замеры до миллиметра на моих глазах делались, я только пальчиком указывала, в какую сторону штанги должны выезжать, куда буду лифчики складировать, куда трусы, куда колготки.

Каждые два-три дня мы с ней наведывались контролировать ремонтников. Окунувшись в знакомую стихию, я с удовольствием несла ответственность, отдавала распоряжения по перепланировке и прочим отделочным нюансам. Дотошные ребята справились. В день Томиного переезда дождались грузовую машину с мебелью, в качестве бонуса ювелирно подрезали шкаф, вставший в ее комнату как влитой. Дальняя комната, что побольше, была отдана Лёнчику.

И мы с Томой регулярно стали ездить друг к другу в гости.

Как-то, продолжая при мне разбирать вещи, она извлекла из упаковочной коробки плотный картонный лист формата А4 в деревянной рамке:

– А-а-ах, как он ко мне попал?!

– Что такое?

– Ты не представляешь! Это же фамильный можжухинский диплом! В двухтысячном его заказывал. Хотел восстановить свое генеалогическое древо. Оказалось, у него редчайшая славянская фамилия. Докопались там до древнего Мурома, до шестнадцатого века. Пращуры из знатного муромского духовенства! Уважуха со стороны Ивана Грозного! Род их всячески поощрял, с занесением в почетную книгу знатных особ. Можжухины – привилегированное сословье! Духовенство! – родовитостью Можжухина она упивалась как своей собственной, хотя носила фамилию Павленко, доставшуюся от первого мужа.

– А что представляет собой сын великого потомка Ивана Грозного Виталик? – рассматривала я стилизованный текст с вензелями, увенчанный когтистым двуглавым орлом. (Посвящать Тому в мерзопакостное предложение Виталика, касающееся полутрупа на Крапивенском, я не хотела.)

– Сейчас покажу! – Тома продолжила энергичные раскопки в коробке.

На фоне австрийского горнолыжного курорта – она, в обнимку с Можжухиным и юным Виталиком, – красивая, загорелая, беззаботная, в лихо поднятых на лоб горнолыжных очках, в дорогом горнолыжном костюме, слегка щурится от ослепительного солнца.

– Тома, ты офигенно фотогеничная! Даже косоглазие тебя не портит, напротив, пикантности придает. Оно всегда у тебя было?

– Ой, я так просила одну известную профессоршу-офтальмолога прооперировать меня, просто умоляла. Она отказалась наотрез. На микрон, говорит, перетянем, и уплывет зрачок к переносице. Получишь обратный эффект – глаза в кучку. А сейчас у тебя прекрасный угол обзора. Широко глядишь, голубка.

Что-то необычайно манкое было в ее улыбке на фото.

– Мне кажется или у тебя зубы отливают немного голубоватым?

– Нет, не кажется. Мне многие говорили: «У тебя зубы как предвечерний снег в Альпах». Можжухин зачем-то уговорил вместо них фарфор вставить в Швейцарии за бешеные деньги, я, дурында, согласилась. Нет, ты вглядись, какой Виталик здесь красавец! Конечно, он и мой сынок. Он же с детства у нас околачивался, дневал и ночевал. Поставил меня потом на лыжи! Мы так здорово рассекали, сначала в немецком Винтерберге, там щадящий на трассах режим, затем в итальянских Альпах в Червинии, там покруче будет. Он классным инструктором был. Его и знаменитости частным образом нанимали, платили долла́рами. – Тут прозвучало несколько фамилий, в том числе двух бывших спикеров Госдумы. – Лёнчику успел азы преподать. Потом, правда, наркотой прилично увлекся. Сынок мой старшенький, конечно.

Парадоксальность этой женщины не переставала меня удивлять.

– Нет, ну ты мне скажи, вот он (Можжухин) мебели совсем себе не взял. А обставить-то квартирку по нынешним временам ого-го сколько стоит. Неужели все-таки съехался с Пергидролем? Я его знаю, он и тюфяк может