Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

гор, была и есть изумительная липовая аллея. Запах цветущих лип – один из полюбившихся навсегда. Да и люди в редакции были неплохие. И молодость, молодость… Короче, пройтись лишний раз университетскими закоулками мне всегда в удовольствие. И еще мне хотелось повидать Тому. Успокоить, что никто не собирается ее кидать. Я уж точно этого не допущу. Меня накрыло необъяснимое сочувствие к ней.

На сей раз Тома открыла дверь аккуратно причесанная, с предназначенной исключительно мне лучезарной улыбкой. Она как будто просканировала мое желание повидать ее. Мы снова расположились на диване в гостиной (Можжухин отправился заваривать чай, как он выразился, «особо редкой английской породы»). Я всячески старалась придать словам мощную ноту оптимизма. Тома слушала доверчиво, почти восторженно, с ожиданием мгновенного чуда, что по окончании нашего с ней разговора побудило меня к разговору с Можжухиным тет-а-тет на кухне. (Тома от чаепития категорически отказалась.) Почему они с Лёнчиком не лечат ее от зависимости? Нужно же испробовать все возможности. Прекрасный ведь она человек!

На этот раз Можжухина пробило на откровение. «Послушайте, – сказал он, – вы ничего не знаете. Я на нее целое состояние угрохал за последние шесть лет. Ни разу ни в одну клинику на принудительное лечение не сдал, хотя имел тысячу возможностей. Капельницы только на дому. Известно вам, сколько стоит квалифицированный врач, сидящий с ней по полдня, меняющий ей препараты, пока все не прокапает, с ее-то, черт бы их подрал, рвущимися, как папиросная бумага, венами? Минимум пять-шесть препаратов в капельнице. Коктейли самые лучшие, отборные. Медбрат или фельдшер ей не годятся, иначе скандал: руки расковыряли, кровоподтеки оставили, денег на ней сэкономили. Капризная, подозрительная, ампулы требует проверять, только голову от подушки оторвет и язык во рту зашевелится. Случайно осколки от ампул выбросил – снова скандал: скрыл препараты, хочу ее умертвить. Не в деньгах, конечно, дело. Просто все без толку. Лёнька измотался вконец. Конечно, жаль обрекать парня на дальнейшую с ней жизнь. Но мое терпение не безгранично. Так что давайте закроем сентиментальную тему».

Вечером того же дня позвонила Тома. Будто мы знакомы с пеленок, спросила:

– Грязью обливал?

– Нет, был вполне корректен, – ответила я.

– Жа-аловался, знаю. Видела пару раз его Элеонору (новую пассию). Плебейка с пергидрольными волосами. Бухгалтер с его фирмы. Теперь содержит ее домашний колхоз с двумя школьными оглоедами. (Эта фраза – краеугольный камень отношения к Элеоноре – будет в ходу неоднократно.)

Информацию про школьных оглоедов я выслушала молча. Тома, надо отдать ей должное, быстро свернула с темы. Она и в дальнейшем (придя в себя после развода с Можжухиным) удивительным образом чувствовала грань между ценным смысловым ресурсом и пустым перемалыванием чьих-либо костей. Чужие слабости и недостатки подолгу не пережевывала. Могла выразить отношение к кому-либо в одной фразе. Но в какой! Ее способность пускать словесные стрелы в десятку приводила меня в восторг.

Вскоре прилетело известие от Юлии: первая клиентка хочет посмотреть квартиру. Мне, естественно, лучше присутствовать на показе.

Конечно, я приехала. И увидела Виталика. В первую встречу Тома обронила фразу о некоем сыне Можжухина от предыдущего брака, почти безвинно посаженном в тюрьму за хранение и сбыт наркотиков. «Ничего-о, скоро выйдет, во все-ем разберется…» – туманно резюмировала она. Формулировка «почти безвинно» в связи со статьей 228 УК РФ меня впечатлила. Но поскольку Виталик не состоял в собственниках и юридически не мог претендовать на квартирные метры, из моей головы он тут же улетучился. А обычно, если начался в семье судьбоносный тектонический сдвиг, события нарастают подобно снежной лавине. Освобождение Виталика из мест не столь отдаленных состоялось аккурат на днях.

Дверь мне торопливо открыл Можжухин с половником в руке: «Проходите, знакомьтесь там с моим старшим, Юля с мадам еще не прибыли, я занят на кухне».

Мизансцена в гостиной была такова: Тома лицом к стене в полном нокауте вросла в диван. Шелковая малиновая пижама скрутилась на ней, как при отжиме, оголив поясницу, верхнюю часть ягодиц и матово-гладкие, будто наканифоленные, икры. Ниспадающий к полу плед волшебным образом цеплялся краем за выступ ее позвоночника. На ее затылке намечался свежий колтун. То, что она крепко ознаменовала освобождение Виталика, сомнений не вызывало. Я присела на угол дивана. Никто из присутствующих не обратил на меня особого внимания. В пространстве объединенных комнат кроме пребывающей в забытьи Томы было еще два человека. В отсеке не обремененного мебелью кабинета на брошенном на пол поролоновом матрасе сидел, вытянув длиннющие ноги, Лёнчик и со взглядом зомби из-под нависших волос остервенело лупил по клавиатуре вздрагивающего на его коленях ноутбука. Бритый наголо новоявленный Виталик в застиранном костюме Adidas крепкой задницей врос в неизвестно откуда взявшийся высокий барный стул у стены. «У нас прекрасная семья, – не обращался он конкретно ни к кому, возведя глаза к люстре, – батя – крутой бизнесмен, родословную ведет от Ивана Грозного, ро́дная мать Татьяна – ценнейший кадр, кандидат философских наук, вторая моя мать Тома – единственная дочь летчика-полярника, Героя Советского Союза с “Золотой Звездой”, мой названный брателло Лёнчик – сын дизайнера, сам подает творческие надежды, я – горнолыжный гуру высшей лиги и бизнесмен в одном лице». Монолог сопровождался литаврами с кухни, где Можжухин, не церемонясь с кастрюлями, варганил семейный обед. «Гоголь-центр» с Кириллом Серебренниковым отдыхали. То ли Можжухин не успел посвятить Виталика в надвигающиеся перемены, то ли Тома за заздравными рюмками с присущим ей душевным энтузиазмом настроила Виталика на попытку сохранения семьи… Мог существовать и третий вариант: Виталик успел осознать неотвратимость перемен, но в качестве антистресса после отсидки ему требовался самогипноз. (Потом-то открылось, что все сказанное Виталиком абсолютная правда, но об этом позже.) Сидя на краю дивана, я подняла окончательно сползший к моим ногам плед, накинула его на мраморные икры Томы и невольно залюбовалась кожей этой женщины. Абсолютно юной, прекрасной, смуглой и нежной кожей, беспардонно выставленной на всеобщую зависть. В моем восхищении не было пресловутой сексуальной подоплеки. Просто я люблю красоту в каждом ее проявлении. Всецело отдаться театру абсурда не удалось, поскольку раздался звонок в дверь. Можжухин впустил в квартиру Юлю с одетой в деловой костюм женщиной средних лет. Пространство квартиры позволяло видеть друг друга от входной двери; мы обменялись кивками, я осталась сидеть на диване, дабы не мешать осмотру мест общего пользования. Виталик, неожиданно грациозно спрыгнув с барного стула, ретировался в кухню. Мадам (будем называть ее так с легкой руки Можжухина) с порога проявила деловую хватку и компетенцию. До меня долетали голоса с преобладанием Юлиного: «…более трех лет… особых притязаний нет… я проконтролирую…» Голоса приближались.