Избранные творения - Григорий Нисский

Посему снова обращу речь к притчам, чтобы какой страстный и плотский ум, издающий еще мертвенное зловоние ветхаго человека, значения богодухновенных мыслей и речений не низвел до скотскаго неразумия, но чтобы каждый, в изступлении ума, став вне вещественнаго мира, безстрастием возвратившись некоторым образом в рай, и чистотою уподобившись Богу, в таком уже состоянии вступил во святилище проявляемых нам в сей книге таин. Если же у кого душа не уготована к таковому слышанию, то да внемлет он Моисею, который узаконяет нам не отваживаться восходить на духовную гору, не омыв прежде одежд на сердцах наших и не очистив душ приличными окроплениями помыслов. Почему теперь, в то время, как занимаемся сим обозрением, должно, как думаю, предать забвению помышления о делах супружеских, по заповеди Моисея, узаконившаго тайноводствуемым пребывать чистыми от супружеских общений, и во всем приложить к себе предписания законодателя, как скоро намереваемся приступить к духовной горе боговедения, где женственный род помыслов с вещественным их заготовлением оставляется дольней жизни. Всякая же неразумная мысль, если появится близ таковой горы, как бы камнями какими–то, побивается более твердыми мыслями. Ибо и при этом едва ли стерпим глас сей трубы, звучащей нечто великое, необычайное, превышающее силы внемлющих ей — глас, усиливаемый самою непроницаемостию мрака, в котором Бог, огнем попаляющий на таковой горе все вещественное.

Итак, вступим уже во святое святых, то есть приступим к Песни песней. Ибо как в именовании Святое святых из превосходной степени сего слова познаем некий избыток и особую силу святости, так и названием Песнь песней высокое слово сие обещается научить нас тайнам тайн. Ибо много есть песней в богодухновенном учении, из которых научаемся высоким понятиям о Боге, и которыя написаны великим Давидом, Исаиею, Моисеем и многими другими; из сего же надписания дознаем, что, сколько песни святых отстоят от песней внешней мудрости, столько же песни святых превышает тайна, заключающаяся в Песни песней в сравнении с которой чего–либо большаго к уразумению не могут ни найти, ни вместить и слух, и естество человека. И посему–то, что всего сильнее производить в нас удовольствие (разумею страсть любви), то Соломон загадочно предпоставил изложению догматов, давая чрез сие знать, что душе, возводящей взор к недоступной красоте Божественнаго естества, надлежит столько возлюбить оное, сколько тело имеет привязанности к сродному и соплеменному, переменив, впрочем, страсть в безстрастие, так чтобы, по угашении всякаго телеснаго расположения, от одного духа воскипало в нас любовию сердце, согреваемое тем огнем, который Господь пришел воврещи на землю (Лук. 12, 49).

Но полагаю, достаточно сказано о том, в каком расположении надлежит быть душе слышащих таинственные глаголы, и время уже на обозрение в слове предложить самыя речения божественной Песни песней; а прежде всего выразумеем силу надписания. Ибо не напрасно, кажется мне, книга сия по надписанию присвояется Соломону, но чтобы в читающих возбуждалась мысль от сказаннаго в ней ожидать чего–то великаго и Божественнаго. Поелику удивление каждаго человека мудростью Соломона, по свидетельству о нем, было чрезвычайно, то посему в самом начале немедленно делается упоминание об имени, чтобы читающие надеялись от книги сей чего–то великаго и достойнаго славы Соломоновой. Как в живописном искусстве, конечно, какое–нибудь вещество разными цветами выполняет подобие животнаго, но кто смотрит на изображение, искусственно написанное красками, тот не останавливается на разсматривании цветных составов, наложенных на картину, обращает же внимание только на то, что художник представил красками: так в настоящем Писании надлежит не на вещество красок в речениях обращать внимание, но видеть как бы образ Царя, отпечатлеваемый в чистых понятиях. Следующия, в ближайшем значении взятыя речения: уста, лобзание, миро, вино, названия членов, ложа, отроковицы и подобныя сим суть краски белаго или желтаго, или чернаго, или алаго, или голубаго, или инаго какаго цвета. А слагаемый из них образ есть блаженство, безстрастие, единение с Божеством, отчуждение от злых дел, уподобление в подлинном смысле прекрасному и доброму. Вот понятия, свидетельствующия об оной Соломоновой премудрости, превосходящей пределы мудрости человеческой! Ибо что было бы необычайнее сего, как очищением от собственных своих страстей соделать, чтобы в речениях, по видимому страстных, самое естество узаконяло и преподавало нам безстрастие? Ибо Соломон не говорит: должно стать вне страстных движений плоти, умертвив уды, яже на земли (Кол. 3, 5), и иметь уста, чистыя от страстных речений; но так настроивает душу, что в показывающем по видимому противное, в виду имеет чистое, и страстными речениями изъясняет самую чистую мысль.

Слово началом своим да научит нас тому одному, что вводимые во святилище таин книги сей уже не люди, но тем самым, что стали учениками Христовыми, претворились по естеству в Божественное, как свидетельствует об учениках Своих Слово, что лучшими человека были те, которых сказанное им Господом отличение отделило от людей, когда говорит: кого Мя глаголют человецы быти?… Вы же кого Мя глаголете быти (Марк. 8, 27. 29)? Ибо действительно, кто и оть таких речений, которых ближайшее значение указывает на плотское сладострастие, не поползается на разумение нечистое, но сими речениями при понятиях чистых руководится к любомудрию о Божественном, тот доказывает о себе, что он уже не человек, и имеет естество, не из плоти и крови сложенное, но, по безстрастию соделавшись равноангельным, показывает уже в себе жизнь, ожидаемую в воскресение святых. Как по воскресении тело, пременясь в нетленное, соединится с душею человеческою, страсти же, тревожащия нас ныне, не возстанут с оными телами; напротив того, для жизни нашей наступит мирное состояние, мудрование плоти не будет больше мятежничать против души, в междоусобной брани противостав закону ума страстными движениями, и, победив ее грехом, водить подобно какой–то пленнице; но естество соделается тогда чистым от всего подобнаго, и у обоих, разумею у плоти и духа, будет одно мудрствование; потому что всякое телесное расположение в естестве уничтожится. Так слово в сей книге повелевает слышащим, хотя живем во плоти, не обращаться к ней мыслями, но иметь в виду единую душу, и все, выражающия любовь речения, чистыми и неоскверненными восписывать превышающему всякий ум благу, которое одно в подлинном смысле сладостно, вожделенно и достолюбезно, и наслаждение которым служит всегдашним поводом к большему вожделению, причастием благ усиливая пожелание. Так Моисей любил Бога; так любил Илия; так Иоанн любил Жениха, говоря: имеяй невесту, жених есть, а друг женихов радостию радуется за глас женихов (Иоан. 3, 29). Так Петр на вопрос любиши ли? с дерзновением отвечаеть: Ты веси, Господи, яко люблю Тя (Иоан. 21, 15). Так и прочие Апостолы. Так Павел, прежде гонитель, возлюбив Христа, Котораго не видел, писал, выражаясь: обручих вас, деву чисту, представити Христови (2 Кор. 3, 2). Так теперь невеста — Церковь возлюбила Жениха, подобно деве, которая говорить в песни: да лобжет мя от лобзаний уст Своих (Песн. 1, 1). Так Моисей бывшею у него устами ко устам беседою с Богом, как свидетельствует Писание, приведен еще в большее вожделение таковых лобзаний, и после стольких Богоявлений, как будто не видевший еще Бога, просит увидеть Желаемаго. Так все прочие, в ком глубоко укоренена была Божественная любовь, никогда не останавливались в вожделении, все даруемое им свыше к наслаждению желаемым обращая в пищу и в поддержание сильнейшаго вожделения.

Так и ныне душа, вступившая в единение с Богом, не имееть сытости в наслаждении. Чем обильнее наполняется услаждающим, тем сильнее действуют в ней пожелания. Поелику глаголы Жениха дух и живот суть (Иоан. 6, 63); а всякий, прилепляющийся к духу делается духом, и вступающий в единение с жизнию, по Господнему слову, переходит от смерти в живот (Иоан. 5, 24), то по сему самому к источнику духовной жизни приблизить себя желает дева–душа. А источник сей — Жениховы уста, из которых источающиеся глаголы жизни вечной наполняют привлекающия их уста, как было с Пророком, устами привлекающим дух (Псал. 118, 131). Посему, так как уста, привлекающия питие из источника, надлежит приложить к воде, а источник есть Господь, изрекший: аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет (Иоан. 7, 37); то посему душе жаждущей желательно уста свои приблизить к устам, источающим жизнь, и невеста говорит: да лобжет мя от лобзаний уст Своих. И Тому, Кто всем источаеть жизнь, и всем хощеть спастися, не угодно кого–либо из спасаемых лишить сего лобзания, потому что лобзание это есть очистительное средство от всякой скверны. Посему–то, кажется мне, Господь с укоризною произносить прокаженному Симону такия слова: лобзания Ми не дал еси (Лук. 7, 44). Чистым стал бы он от недуга, привлекши чистоту устами. Но Симон справедливо не был возлюблен, оплотянев по болезни, по собственному вожделению оставаясь неистощимым в недуге. А душа, достигшая чистоты, так как не омрачает ея никакая плотская проказа, видит сокровище благ; имя же этому сокровищу — сердце. И Пророк молится, чтобы создано было в нем сердце чисто (Псал. 50, 12), из котораго подается сосцам Божественное млеко, служащее питанием душе, привлекающей благодать по мере веры (Рим. 12, 6). Почему говорит она: блага сосца Твоя паче вина (Песн. 1, 1), — сосцами по местному положению означая сердце. Конечно же не погрешит, кто под сердцем будет разуметь сокровенную и неизреченную силу Божества; да и под сосцами справедливо может иный подразумевать благия за нас действования Божественной силы, какими Бог поддерживает жизнь каждаго, снабжая приличною каждому из приемлющих пищею.