Макиавелли - Жан-Ив Борьо

По форме она напоминает спор и даже многоголосый «диалог», видимо напоминающий беседы, проходившие в садах Оричеллари. Тематика всех трех книг, по собственному признанию Макиавелли, довольно широка: первая посвящена внутренней римской политике; вторая – международным отношениям, третья – вопросам «морали» и беспристрастному разбору успехов коварного Ганнибала и великого Сципиона. Стилистически они выдержаны в духе sermo – беседы; повествование пестрит ссылками на разговоры автора с теми или иными персонажами, цитатами из Тита Ливия и фрагментами из писем; характерны названия глав, представляющие собой морализаторские сентенции (кн. III, гл. XLII: «Как легко люди поддаются подкупу»; кн. III, гл. XLIII: «Доблестный солдат – тот, кто сражается за свою славу») явно полемической направленности. Но главное – это назидательный тон. Автор говорит с читателем как умудренный жизнью наставник, прекрасно изучивший историю и стремящийся поделиться ее уроками с «учениками».

Зададимся вопросом: к какой традиции принадлежат «Рассуждения»? Это явно не комментарий и не толкование, скорее свободная «речь»: Макиавелли использует античный источник как опору. Кстати, за несколько десятилетий до него то же самое сделал Джероламо Кардано, автор знаменитых «Сновидений Синезия» (Somniorum synesiorum omnis generis insomnia explicantes), построивший собственное учение о толковании снов на основе некоего античного трактата. Вот и Макиавелли примерно в половине глав обращается к тому или иному эпизоду, описанному у Тита Ливия, чтобы извлечь из него урок для современности, – прежде всего потому, что верит в постоянство человеческого поведения. Эту мысль он высказывал еще в трактате «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны» (Del modo di trattare i popoli della Valdichiana ribellati, 1503) и многократно повторил в «Рассуждении»: «Тот, кто хочет знать, что произойдет, должен поинтересоваться, а что уже произошло; и правда, все, что случается в мире, уже случалось в древности. Это объясняется тем, что все в мире делается людьми, а люди всегда одержимы одними и теми же страстями; потому-то все их действия приводят к одному и тому же результату». С другой стороны, Макиавелли сознательно выбирает те сюжеты из древней истории, которые, по его мнению, способны дать ему аргументы в споре.

На «зеркальное» сопоставление римской и итальянской истории накладывается взгляд Макиавелли-дипломата, который, по его собственному выражению, «смотрит на историю как дипломат, а на настоящее – как историк». Он опирается на свой опыт общения с сильными мира сего и свое знакомство с порядками, царящими при том или ином дворе; везде, считает он, управляет один закон – закон силы. Однако сводить дело к этой двоякой интерпретации было бы упрощением; автор «Рассуждений» в свою бытность секретарем Второй канцелярии часто выполнял дипломатические поручения, в том числе вел переговоры с Людовиком XII или герцогом Валентино, и в ходе этих переговоров сознательно тянул время и напускал туману: нам известна патологическая нерешительность флорентийской дипломатии, всегда уступавшей другим державам, куда лучше вооруженным. То же самое повторялось даже в ситуациях, когда речь шла о выживании Флорентийской республики. Поэтому, размышляя о средствах, позволивших Риму «сохранить государство», Макиавелли не просто теоретизирует – он пытается понять, какие античные тактики можно было бы использовать, чтобы продлить жизнь Флоренции.

Важен и выбор труда Тита Ливия «История от основания города» (Ab Urbe condita), хотя нельзя сбрасывать со счетов и заимствования из Полибия.[84] Макиавелли лучше всего знал это произведение, с которым познакомился еще в юности. Именно в нем Возрождение пыталось искать для себя героические образцы – Тит Ливий оставил незабываемое описание великих героев прошлого (Сципиона, Ганнибала и других) и воспроизвел речи лучших ораторов, посвященные заслуженным победам и таким же заслуженным поражениям в битвах. В этом произведении упорно поднимается один и тот же важный для историков эпохи Возрождения вопрос о связи Фортуны и добродетели, иначе говоря, вопрос о том, способен ли человек за счет личных достоинств преодолеть превратности судьбы. Все эти проблемы анализируются в конкретном политическом контексте Римской республики, находящейся в расцвете, но не свободной от постоянной угрозы тирании, страшнее которой нет ничего, и на фоне бесконечных войн, как, впрочем, и в современной Макиавелли Италии. Но если Римская республика отличается, несмотря на противостояние популяров и оптиматов, внутренним единством, то этого нельзя сказать о Флоренции и ее недавней истории.

«Рассуждения» – это первый опыт политического прочтения древнеримской истории с намерением извлечь из нее выводы и уроки, пусть и не бесспорные (о явной противоречивости некоторых утверждений автора сказано немало), зато конкретные и применимые на практике – в «Государе» Макиавелли называл их «действенными истинами». В самом деле, «Рассуждения» мало напоминают теоретические трактаты, характерные для политической культуры того времени (вспомним «О монархии» Данте, «Республику» Платона или «Политику» Аристотеля). Если это история, то динамичная, движимая противоборствующими силами – доблестью и фортуной. Для человека Возрождения образ фортуны был наполнен глубоким смыслом: с помощью метафор он пытался понять, как можно смягчить или предотвратить ее воздействие; Альберти сравнивает ее с бурным потоком, усеянным подводными рифами; кстати сказать, древнегреческий бог счастливого мгновения Кайрос изображался в виде лысого мужчины с единственной прядью волос на голове – кто сумеет ухватить за нее бога, тому и улыбнется удача. Этот подход обозначал изменение традиционного понимания того, что такое время: не только последовательность больших циклов, но и их резкий разрыв, когда происходит нечто неожиданное. «Рассуждения» Макиавелли – это попытка осмыслить хаос и непостоянство и в меру возможного предугадать, к чему они приведут. Образцом для этих размышлений служит Римская республика, героический образ которой представил Тит Ливий.

Свобода и народ

Первым по значимости, бесспорно, являлся вопрос о свободе, вокруг которого шли идеологические споры внутри республиканских факций как в Древнем Риме, так и в современной Макиавелли Флоренции. В практической плоскости он приобретал следующий вид: каким образом, ориентируясь на римскую модель, создать во Флоренции «правильную» республику? Какое нужно правительство – узкое (stretto) или широкое (largo)? Иными словами, что станет лучшей гарантией сохранения свободы? Выбор был небогат: в Спарте и «у венецианцев охрана свободы была отдана в руки нобилей; но у римлян она была поручена плебсу» (кн. I, гл. V). Но если доверить свободу народу, где гарантия, что он не ошибется, участвуя в выборах и определяя основные направления политики? Макиавелли успокаивает читателя: как в разгар Пунических войн показал хитроумный Пакувий Калавий, сумевший примирить в Капуе сенат с народом, «осмотрительный человек никогда не должен отмахиваться от народного мнения в таких особых вопросах, как распределение прав и обязанностей. Как раз в этом народ никогда не ошибается».

Еще более определенно Макиавелли высказывается по этому поводу в ключевой главе, озаглавленной «Народные массы мудрее и постояннее государя». Он вполне отдает себе отчет, что нарушает устоявшееся табу: «Не знаю, может быть, я взваливаю на себя тяжелое и трудно исполнимое дело, от которого мне либо придется с позором отказаться, либо нести его под бременем порицаний, но я хочу защищать положение, отвергаемое, как мною только что говорилось, всеми историками. Впрочем, как бы там ни было, я никогда не считал и никогда не буду считать пороком готовность отстаивать любое мнение, опираясь на разум и не прибегая к помощи авторитета и силы». Провокационно не только название главы, провокационны и первые же ее строки: «Нет ничего суетнее и непостояннее народных масс – так утверждает наш Тит Ливий, подобно всем прочим историкам». Но, заявив это, Макиавелли прикладывает все усилия к тому, чтобы реабилитировать народ: любой не управляемый законами человек, включая государя, «совершил бы те же самые ошибки, которые допускают разнузданные массы». У государей и народов одна природа: «Различие в их действиях порождается не различием их природы – ибо природа у всех одинакова, а если у кого здесь имеется преимущество, то как раз у народа, – но большим или меньшим уважением законов, в рамках которых они живут». Государь часто подвержен страстям, «каковые по силе много превосходят страсти народа»: «Что же до рассудительности и постоянства, то уверяю вас, что народ постояннее и много рассудительнее всякого государя». Подтверждением тому могут служить выборы римских трибунов плебсом, ведь «народ ни за что не уговоришь, что было бы хорошо удостоить общественным почетом человека недостойного и распутного поведения, а государя уговорить в том можно без всякого труда». Мало того, народ, даже заблуждаясь, способен прислушаться к гласу разума, тогда как «с дурным государем поговорить некому – для избавления от него потребно железо». Защищая способность народа быть субъектом политики, Макиавелли производит ревизию римских институтов и практик, одобряет одни и критикует другие, чтобы прийти к выводу, что если не идеальным, то хотя бы удовлетворительным государственным устройством является «широкое» управление с противостоянием фракций, оказывающим благотворное влияние при условии, что они действуют в законным рамках: «К совершенству Рим пришел благодаря раздорам между сенатом и плебсом». Он настаивает на этой мысли, подчеркивая, что только таким образом достигается свобода: «В каждой республике имеются два различных умонастроения – народное и дворянское, и все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами» (кн. I, гл. IV). Многие, в том числе друг Макиавелли Гвиччардини, упрекали его за приверженность идее о необходимости противостояния между разными партиями внутри республики, но он твердо стоял на своем, считая, что бесконечная борьба двух господствующих «классов» в итальянских городах-государствах служит движущей силой всего политического процесса.