Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ) - Элеонор Бирке

Глади немало еще говорила. Смеялась, сочувствовала, инструктировала и предостерегала. Следователь слушал и не особо возражал, но кстати и не особо-то соглашался. Надо было крепко выпить, чтобы на время обмануть стресс. Сейчас он был не в состоянии сопоставлять и анализировать. Мадам Глади грамотно подошла к разговору с Крабовым: нижняя печь на максимум, приоткрытие души в пределах разумного, а напоследок прибить «врага» кузиной-генеральшей, предложив подсобить в выпутывании из объятий родственницы. Мужчина не с маху, но по итогу «сдался», растеряв все свои защитные приспособления.

Наконец она закончила и спросила:

— Вы поняли?

— Мне надо подумать, — поперхнулся собственными словами Крабов. — Кхы-кхы!

— Подумайте, а я еще до обеда свяжусь с вами. Знаете, мой дорогой, оставьте-ка мне ваши сигареты. Для пользы дел наших… а у вас, уверена, найдутся еще.

— Конечно! Курите на здоровье! — он вынул из кармана шинели нераспечатанную пачку и кинул ее на торпеду фургона. Начатую схватил и сжал в кулаке, вылез из кабины. В голове билась нецензурная брань, но он лишь хлопнул дверцей, которая поделилась с ним статическим электричеством. Шаркая, он добрел до своего служебного автомобиля, сел на переднее сидение. Крабов молчал, мял пачку «B&D»…

— Домой! — сухо сказал он. Водитель завел мотор и стал выруливать. Машина Глади уже отъехала от «явочной» обочины. Глади, как и ожидалось, направилась в сторону изолятора.

— Хотя, нет, — сказал Крабов. — Сначала к Нелли заскочим, а потом уж домой… если время останется.

Водитель кивнул и повторил приказ:

— К Нелли, а потом домой…

Автомобиль мчался по лесному тоннелю. Крабов смотрел в окно, но не любовница занимала его мысли. Треск щебня и разбивающиеся о лобовое стекло насекомые, крики птах — лес стучался в его сознание, но Крабов был будто не здесь. Хвойный запах, сырость и одновременно свежесть… Крабов вдыхал насыщенный сосновыми феромонами воздух, но не ловил блаженства. Тревога дербанила горло, он мял вспотевшие ладони и пытался думать.

Его работа и принципы… Он смирился строить карьеру на сломанных жизнях своих сограждан. Крабов прекрасно понимал, что далеко не все они были виновны, но каждый получил срок, согласно тяжести вины, присвоенной распоряжениями «сверху». Что поделать?.. Госслужба! А что с семейными ценностями? Супружество следователя наполняли бесчисленные измены. Иногда у него бывало сразу три любовницы. Одна на севере столицы, другая — на юге, третья еще черт знает где. Он выбирал места на периферии, стараясь чтобы его «любовные линии» не пересекались. Сам же проживал в центре, в служебной квартире напротив дома правительства. Государственный человек… Государственный! В каждой нервной клетке военной единицы го-су-дар-ст-вен-ный!!!

Но планы и мечты летели к чертям. Он пустил в свою жизнь сочувствие…

«Ты слабак, Крабов, самый настоящий слабак! До пошляка тебе еще расти и расти!» — крутилось в голове.

Вдруг на мгновение Крабову показалось, что по лесу кто-то мчится. Пес? Пытается угнаться? Через секунду тот выскочил на дорогу и еще какое-то время бежал рядом с машиной, но вскоре отстал. Следователь обернулся: во влажной завесе исчезала фигура собаки. Того самого трусливого пса, что встретился следователю в лесу; пса, убийства которого никто бы не заметил.

«Так долго мчался следом… летел… словно крылатый… — подумал Крабов и отвернулся. — Ладно, живи!» — и прикурил пятьдесят третью за эти сутки сигарету.

Глава 10. Два или четыре?

Из-за двери доносились шаги, слышалась суета и возбужденные голоса. Вдруг мимо кто-то пробежал. Удар, грохот, чей-то стон. Бьют что-то мягкое… бьют человека. Крик, опять удар, и за ними мольба.

Харм закрыл глаза и приложил ладошки к ушам.

Чудом казалось ничего и никого не слышать, ведь чужая боль прикасалась и к нему. Харм знал каково это, когда тебя бьют. Он вспомнил предыдущего «исследователя» и ему сдавило горло. Харм уже научился, что делать в такой ситуации, понял, как забыться. Надо вслушаться в собственный ритм, бьющий внутри… Харм сосредоточился. Стук сердца бегал по кровеносным сосудам.

Получилось не то, чего добивался мальчик. На этот раз тревожные мысли не уходили, они хватались за ругань и всхлипывания за дверью, а каждый удар сердца представлялся ударом по чьему-то телу. Харм не сдержался. Опять потекли слезы. Слезы о ком-то там, кому больно… о себе… о родном доме… о Стиве…

Дядя Крабов так и не вернулся. Уже больше часа Харм сидел в тишине кабинета. Шуршание диктофона давно прервалось, когда звонко переключилась одна из его кнопок. Все это время за спиной стоял молодой мужчина. Он молчал и не шевелился. Порой казалось, что солдат не дышит вовсе. Харм пару раз даже забыл о его присутствии.

Звяк ключей, кто-то открывал «Допросную».

— Вставай! Идем! — прозвучал уже знакомый голос. Это был конвоир, один из тех, что приводил Харма на допросы. Харм знал всю процедуру.

Он встал, вышел в коридор и повернулся к стене, расставил ноги, положил руки на стену, аккуратно, чтобы никого не задеть, сложил крылья. Его обыскали, сторонясь области лопаток и чуток ниже — места, откуда росли крылья. Конвоир давал указания, которые итак были известны мальчику. «Повернуться, вперед, к стене!.. Повернуться, вперед, направо, к стене…», — очередная дверь, и каждый раз одно и тоже. Череда однообразных приказаний, и вот Харм уже в своей камере. Принесли постельное белье. Харм обрадовался. Наконец-то! Еще на днях разрешили сидеть на кровати не только вечером и ночью. Наверное, дядя Крабов позаботился о нем, попросил этих людей не кричать так часто, а завтра обещали отвести его в комнату с узкими дождиками.

Оконце без стекла пропускало в комнату холод, однако, как чудесно, что оно не было глухим, ведь так Харм мог слышать Кайгы. Его лай давал сил, не позволял расстаться с надеждой. Сейчас отчего-то друг молчал.

Харм по привычке сел на пол. Крылья, собственной волей ли, но взлохматились и укутали его. Мальчик закрыл глаза.

Белые стены коридора и двери с замочными скважинами. Грязь повсюду и тянет гнильем. Харм заткнул нос, остановился. Эта тюрьма походила на ту, в которой он сидел, но здесь висело запустение. Казалось прошли годы и сменились поколения конвоиров и заключенных. Странное безлюдье и гудящая тишина.

«Это сон», — метнулась мысль. На этот раз Харм слишком быстро осознал, что спит. Он все чаще и быстрее понимал это, отчего лишь редкие сны оставались не подвластны его разуму. Вдруг потемнело. Он мог разглядеть лишь нечеткие контуры коридорного тоннеля.

Харм сложил ладони в чашу, приложил их ко рту и медленно подул в них. Что-то невидимое глазу он переложил в одну из ладоней и протянул руку перед собой, и вот крохотное пламя уже разгорается. Сон — не явь, в нем возможно все! Мечты здесь другие, но и они воплощаются. Главное верить, что это всего лишь видение.

Свет слепил глаза, и Харм отвел руку в сторону, поднял ее повыше.

Коридор и множество дверей. Мальчик подошел к ближайшей и сосредоточил мысль на замке. Щелчок — дверь открыта. Харм толкнул железное полотно, и оно, царапая пол, заскрипело. Он бросил комок света внутрь, и тот поплыл по комнате.

Камера оказалась пустой. Тюфяк непонятной расцветки и грязная рубаха, или халат, на нем. Тут давно никого не было. Харм вышел, позвав пламя назад, и оно прыгнуло в его руку. Он понес пламя дальше. Харм подошел к следующей двери, открыл ее, но не руками — мечтой. Опять никого, однако Харм учуял свежий запах пота. Недавно тут точно кто-то был! Харм вышел в коридор. Пламя погасло. Нечаянно — он отвлекся.

— Где же ты, Стив? — позвал он.

Харм остановился и вновь разжег в ладони огонь. Он попытался нарисовать в разуме свою камеру. Вспомнить откуда пришел. Стив в соседней камере, а значит Харму надо найти свою! Он думал, представлял, но сон не поддавался, будто им управлял кто-то еще. Харм четко уловил момент, когда пришло понимание — ему не найти Стива, не сегодня. Брат сам ищет его! Было ли это правдой или всего лишь надеждой мальчика? Трудно сказать.