Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ) - Элеонор Бирке

Вдалеке едва различимо просигналила машина.

Крабову или нет?

— Вот гадство! Далеко же я забрел.

Крабов смотрел на пса, а тот нюхал воздух, точно пытался понять исходит ли угроза от человека или нет. А, когда мужчина шагнул к нему еще, пес рванул с места и запрыгнул в куст дикого розмарина.

— Трусливый… — разочарованно хмыкнул Крабов.

Следователь сложил пистолет в кобуру и застегнул ее. Быстрым шагом он направился к дороге. Обернулся и увидел — пес, высунув морду из розмариновых зарослей, провожал его взглядом.

— …трусливый и любопытный, — добавил Крабов.

Позади служебного автомобиля припарковался бежевый фургон с надписью: «Особенные дети не наказание, это — дар!» Водитель Крабова уплетал походной ложкой рыбную консерву, уложив локти на широкое рулевое колесо, но увидав шефа, начал быстренько сворачиваться.

— Ешь, Вилен, не торопись, — кинул ему Крабов и подошел к фургону.

За рулем сидела мадам Глади.

— Простите, что пришлось потревожить ваши лесные делишки. Есть разговор. Садитесь, пожалуйста, в машину, — сказала она.

Крабов изобразил харизматичную улыбочку, от которой по обыкновению млели женщины, а порой теряли наработанную опытом мудрость, способность здраво рассуждать. Хотя по правде, млели уже не все: из списка покоренных Крабовым сердец стоило исключить пару обиженных им дам… или пару десятков обиженных. Впрочем, не важно.

Глади не обратила на эту его домашнюю заготовку никакого внимания. Млеть и тупеть она явно не планировала. Слегка разочарованный мужчина обошел кабину, оттряхивая по ходу дела шинель, уселся на переднее пассажирское сидение. Оно оказалось твердым и неудобным, а вдобавок слишком уж перегретым. В машине работала печь. Крабова вновь прихватил кашель. Он раскраснелся.

— Бросайте курить. Никотин и коня убьет, — сказала Глади строго, точно учительница.

— Это точно! И коня, кхы-кхы…

— Сама-то я уже год как бросила, — вдруг добавила она. — А знаете, пожалуй… Угостите-ка меня сигареткой. Надеюсь, они с фильтром.

Наконец прокашлявшись, Крабов достал мятую пачку «В&Д» и протянул ее Глади.

— Бросили?.. — он хохотнул. — Да-а-а-а, вредное пристрастие, что тут скажешь? Нервы правда хорошо успокаивает… Так что при такой вредной работе, как у меня, курение можно считать почти полезным, — сострил он.

— Да уж… Работаааа, — она прикурила. — С такой работкой… Нервная нынче стала жизнь. Но все-равно, это лишь отговорки. Некоторые дети не вырастают, — после этой загадочной фразы она также загадочно, играя глазами, выплюнула дым вверх: — Вы ведь понимаете, зачем я здесь?

— Догадываюсь.

— Мальчик с крыльями…

— Естественно! Кхе-кхе.

— Да закурите же вы, иначе так и будете тут кашлять! — Крабов повиновался и закурил. Отказываться от «закурите» он не умел… то есть не любил.

Кабину быстро заволок дым. Крабов опустил стекло, и сквозняк унес часть табачного смога.

— Я заберу его! Завтра же! — выпалила Глади.

Крабов вновь кашлянул, но теперь это означало недоверие. Заберет? Как же! После его сегодняшнего отчета начальству, от мальчишки уже не отстанут.

Напряжение в солнечном сплетении следователя не ослабевало аккурат с последнего допроса Харма, а к затылку присосался воображаемый краб-кровосос. Следователь попытался заставить себя отключить совесть, отстраниться от реальности. Это была профессиональная практика — вжиться в новую «шкуру». Он не раз использовал это умение — думать и действовать так, будто действительность не та, что есть на самом деле.

Крабов продолжил разговор, будто не было сегодняшних «прорывов в расследовании», «отлично проделанной работы»; будто есть хоть малейший шанс мальчишке выкрутиться; будто он сам не такой уж подонок.

— Да и кто ж вам позволит? — спросил он.

— Вы правы, это непросто, но нет ничего невозможного.

— Интересно, а можно поподробней?

— Вам жить расхотелось?

— Кхе, шутить изволите?

Глади глянула на Крабова так, что опытный проныра вмиг съежился. Она точно не шутила.

— Зачем он вам? — почти пискнул Крабов и тут же прочистил горло, намереваясь впредь говорить чуть уверенней.

— Я помогу ему! Я решила, что смогу помочь.

— Найдете ему приемных родителей?

— И это тоже! А знаете, чем меньше вам известно, тем лучше.

— Если вы такая всемогущая, зачем я вам нужен? К чему вообще этот разговор?

— Это конечно формальность, но лучше вы, чем кто-то другой. Вы не маньяк, готовый ради новой желтой ленточки на погонах угробить ребенка.

Крабову будто поддых дали, а ведь именно это он и планировал сделать! Ну, не совсем, но выслужиться в подобных обстоятельствах казалось приоритетной целью.

Если все пройдет как надо, Крабову назначат преференции за участие в особо важных государственных делах, по которым год госслужбы идет сразу за три. Так ему удастся пораньше свалить на пенсию. Он сможет поскорей забыть гнилье госслужбы, получит недурные по меркам простых служащих ежемесячные выплаты, пребывая в еще приличном состоянии здоровья и мужских возможностей. И тогда, без всяких витиеватых конспираций, он наконец махнет в объятия Нелли, а может быть даже разведется с женой или заведет еще парочку любовниц. Впрочем, Элен Крабова была матерью его детей. Развестись он вряд ли бы решился. Но зачем в мечты пускать неподъемное? План есть, и о нем приятно думать! Но все пошло не так. Он уже успел загнобить себя за привязанность к мальчишке и за то, что собственно не собирался ему помогать.

— Что именно вы хотите от меня? — спросил он.

— Это смешно, но, как и всегда, все дело в банальной бумажке. Вы напишите о полной бесполезности мальчика… как в расследовании, так и в научно-исследовательском плане. Я смогу убедить нужных людей, что не стоит препарировать ребенка. Я откуплюсь его крыльями. Мы их, конечно же, ампутируем. — Она покачала головой: — Он сможет жить обычной жизнью.

— Все это очень благородно и тэ дэ и тэ пэ, но вы слышали о фантомных болях? Его крылья сплошь нервные окончания. Он будет постоянно испытывать боль, если их удалить оперативным путем.

— Я читала ВСЕ отчеты и знаю об экспериментах. Дорбсон просто маньяк! — артерия на шее Глади вдруг запружинила. Мадам гневалась. — Зажать крылья в тисках, дергать из них перья, прищемить дверью… Боже, бедный ребенок, «он каждый раз кричал и это явно свидетельствует о том, что крылья являются частью его тела», — Глади с точностью до слова озвучила написанное в отчете Дорбсона.

Она оказалась в курсе некоторых, если не всех, «тонкостей» следствия. Мадам умолкла и задумалась. Крабову это помогло еще дальше зарыть свою уверенность, что убедить начальство «в бесполезности ребенка» теперь уже невозможно. Он сработал хорошо. Опять. Его уже похвалили и многое пообещали.

Наконец Глади вышла из раздумий и продолжила:

— Вы знаете, Крабов, ответьте-ка мне на один вопрос, — теперь она была расслаблена. — Вы когда-нибудь слышали о Воллдриме? Я имею ввиду раньше, до всего этого?

— Маленький городок, затерянный в предгорье, окружен лесами… Кхы, нет, не слышал.

— Вы знаете, мне очень много лет, — она с явным удовольствием тягала дым сигареты и не спеша продолжала: — Я сталкивалась со всяким, побывала в разных местах, в весьма занятных ситуациях… Я жила в столице, а до этого с отцом-военным пару десятков раз переезжала. С покойным ныне мужем тоже помотала меня жизнь по нашей стране. Я бывала и в заграничных гарнизонах. Да я не об этом… Я никогда даже не слышала о Воллдриме, а ведь он не деревня. Тысячи жителей, какая-то сотня километров от столицы…

— Ну что ж бывает.

— Нет, милок, — покровительственным тоном вещала Глади. — Я провела маленькое расследование. — Она пялилась на задний бампер служебного автомобиля Крабова, который стоял впереди, и медленно докуривала свою сигарету. — Никто, буквально никто, вы понимаете, ни одна душа, ни один чиновник или солдат, офицер — о Воллдриме никому из обычных людей не известно. Не о том, что тут творится, вообще о его существовании. Вы понимаете?