Аферист Его Высочества - Евгений Сухов

– Слушаю вас, – повторился великий князь. И Всеволод Аркадьевич начал:

– Вы, Ваше Императорское Высочество, пребывая в Казани во время возвращения вашего с Урало-Сибирской научно-промышленной выставки в Екатеринбурге, изволили нанести визит известному собирателю древностей Лихачеву Андрею Федоровичу. Вас интересовало его собрание картин древних мастеров живописи. В частности – Тициана. И вы приобрели одну из двух картин кисти знаменитого художника, имеющихся в коллекции Лихачева, а именно «Портрет Карла V». Со всеми сопроводительными бумагами, доказывающими подлинность картины…

– Откуда вам это известно? – весьма недоверчиво посмотрел на Долгорукова Михаил Николаевич. – Вы, на мой взгляд, слишком информированы насчет моих личных дел. А это настораживает.

– Ничего удивительного и тем более настораживающего здесь нет, – посмотрел прямо в глаза великого князя Всеволод Аркадьевич. – Просто я знаком с Андреем Федоровичем и тоже являюсь коллекционером картин. И он мне сам все рассказал: и про письмо к вам, Ваше Императорское Высочество, и про ответ, и про продажу картины… Так вот, – Сева легонько похлопал по тубусу, – настоящий «Портрет Карла V» находится здесь…

– Хм, – так отреагировал на заявление Долгорукова Михаил Николаевич. – Покажите.

Сева достал из картонного пенала картину и развернул. Его Императорское Величество Карл V был изображен по пояс, заключенный в латы, и смотрел вдаль, скосив глаза. Похожая на шкиперскую бородка делала его подбородок не таким острым и жестким, как ежели бы он был брит…

– Хм, – снова произнес Михаил Николаевич, переводя взгляд с одного портрета на другой. – А они похожи как две капли воды.

– Специалист-эксперт, Ваше Императорское Высочество, вполне способен отличить подлинник от подделки, – заметил великому князю Всеволод Аркадьевич. – Вам нужно только приказать привести его.

– А вы знаете, я так и сделаю, – остро посмотрел в глаза Севы Михаил Николаевич.

Он взял колокольчик и тренькнул в него. Тотчас перед ним вырос адъютант, недобро смотревший на Долгорукова. Сева мило улыбнулся ему и перевел взор в окно. Там переваливал за половину хороший солнечный день.

– Скажите губернатору, чтобы нашел в городе и немедля привез ко мне лучшего эксперта по древним картинам, – наставительно и требовательно сказал адъютанту Михаил Николаевич. – Еще лучше было бы, чтобы в городе нашелся знаток работ художника Тициана. Вы меня поняли?

– Понял, Ваше Императорское Высочество, – вытянулся в струнку адъютант. – Разрешите выполнять?

– Выполняйте.

Адъютант исчез. И возникло молчание, которое прервалось лишь с приездом губернатора Баранова и Филиппа Осиповича Андреева, знатока живописи и атрибуциониста, как называли его между собой живописцы и фотографические художники.

Его превосходительству нижегородскому губернатору генералу Николаю Михайловичу Баранову повезло. Тот, которого затребовал немедля привести к себе великий князь Михаил Николаевич, кушал на террасе своего собственного дома на Муковской улице чай с вареньем и баранками. Вместе с ним сидело на плетеных креслах за большим столом все его многочисленное семейство: супруга Филиппа Осиповича, Дарья Семеновна, в девичестве Коковцева, и дети – Ольга, Татьяна, Осип, Ждан и Рафаэль. Последний, не без долгих препирательств с Дарьей Семеновной, был назван Филиппом Осиповичем в честь гения живописи эпохи Высокого Ренессанса Рафаэля Санти из Урбино. Потому что гений Ренессанса живописец Рафаэль принес в семью Андреевых первый ощутимый достаток, позволивший безбедно существовать, послужил почином для последующих удачных сделок и сотворил имя Филиппу Осиповичу в определенных кругах. Кроме того, Филипп Осипович просто боготворил Рафаэля Санти и считал его самым гармоническим художником всех времен и народов. А рафаэлевскую «Сикстинскую Мадонну» находил лучшим из всего, что создало человечество в художественной форме.

Дело в том, что Андреев последние лет семь-восемь основательно занимался только двумя делами, ставшими основными занятиями в его жизни, его стезей: художественной фотографией и атрибуцией картин. То есть определял подлинность картин старых мастеров: что это – оригинал, копия самого мастера или его учеников, или вовсе поздняя подделка, а иными словами – фальшивка. Для чего Филиппа Осиповича не столь уж и редко приглашали как признанного знатока и эксперта произвести атрибуцию того или иного полотна. Приглашали в музеи, частные коллекции и даже за границу, к примеру, в Рим и Париж. А однажды, по приглашению североамериканского миллионера Корнелиуса Вандербильта Второго, он побывал в Нью-Йорке, где из двадцати полотен голландских и итальянских художников XVI–XVII веков, приобретенных Вандербильтом из бывшей коллекции бранденбургского курфюрста, признал фальшивыми восемь. Правда, подделки тоже были старыми, причем семь из них оказались написаны в начале XVIII века, и лишь одна, совсем свежая, датировалась серединой нынешнего века. Миллионер оплатил все расходы эксперта, связанные с поездкой в Северо-Американские Соединенные Штаты, и отблагодарил Андреева гонораром в четыре с половиной тысячи российских рублей серебром, испросив разрешения у Филиппа Осиповича и в дальнейшем консультироваться с ним в вопросе атрибуции художественных полотен – естественно, на коммерческой основе. Андреев таковое разрешение с удовольствием дал и обещал миллионеру приезжать по первой же его просьбе. Естественно, за его счет.

А все началось еще в Санкт-Петербургской академии художеств, куда Филипп поступил ровно двадцать лет назад, окончив курс в иконописной мастерской в Нижнем Новгороде. На пятый год обучения в Академии художеств и в самый день получения за свой этюд с натуры малой серебряной медали от Академии «За успех в рисовании» ему на глаза попалась картина «позднего» голландца, художника и архитектора Якоба ван Кампена «Автопортрет», написанная в середине XVII века. Ее принес недавний выпускник Академии Суровцев.

– Вот, – похвалился картиной Суровцев. – Приобрел по случаю.

– А можно взглянуть? – спросил Андреев.

– Да сколь угодно, – ответил Суровцев. – А вот продать не проси. Не выйдет…

– Ты прав, – после некоторого молчания произнес Филипп. – Я не буду просить у тебя продать мне эту картину.

– Это потому, брат, что у тебя нет денег, – без тени сомнения заявил Суровцев.

– Вовсе не потому, – сказал Филипп.

– Почему же тогда? – весело посмотрел в глаза Андреева недавний выпускник Академии.

– Потому что это не Якоб ван Кампен, – твердо ответил Филипп.

– Не Якоб ван Кампен? – хихикнул Суровцев. – А кто же?

– Ну, на картине, вполне возможно, сам Якоб ван Кампен и изображен, – сказал Андреев с насмешливой ноткой в голосе. – Но вот писал эту картину кто-то другой.

– Объяснись, – посмурнел Суровцев, обиженный за столь явное, по его разумению, проявление черной зависти у товарища и будущего коллеги.

– Пожалуйста. – Андреев взял из рук Суровцева картину. – Вот, посмотри… На картине мы видим облокотившегося о большую картинную раму мужчину с длинными волосами и в шляпе. Выражение его лица насмешливо, глаза с хитринкой. Но, несмотря на это, перед нами мужественный мужчина, крепкий, сильный, наверняка битый жизнью и знающий ее со всех сторон. Так? – посмотрел на Суровцева Филипп.

– Ну, так, – согласился тот.

– Далее, – продолжил Андреев свое объяснение. – Четко и правильно, со всеми складками выписано платье мужчины.

– Верно, – согласился Суровцев.

– Верно, – подтвердил Филипп. – Но вот руки…

– А что – руки? – спросил недавний выпускник Академии.

– А ты ничего не замечаешь? – посмотрел на товарища Андреев.

– Нет, – после недолгого молчания ответил Суровцев. – Руки как руки…

– Это верно: руки как руки, – загадочно промолвил Филипп.

– И что?

– А то, что эти руки – женские. И пальцы у них тонкие и женские… Мраморные какие-то…

Суровцев буквально вырвал портрет из рук Филиппа. Повертел. Посмотрел издали… Посмотрел вблизи…

– И что? – уже не очень уверенно спросил он. – Может, такие руки и были у Якоба ван Кемпена.

– Человека, битого жизнью и мужественного? Архитектора и строителя? Женские руки с мраморными пальчиками? – один за другим обрушились на Суровцева насмешливые вопросы Андреева. А потом он добавил: – Что ж, может быть…

– Ладно, ты прав, – сказал Суровцев. – Пальчики на портрете писал кто-то другой. Не Якоб ван Кемпен. Но все остальное…

– Не успокаивай себя, – твердо проговорил Андреев. – Это Тициан бросал свои работы недописанными, и за него выписывали детали и заканчивали картины его ученики, копируя его стиль и манеру. Якоб ван Кемпен никогда так не делал. Он все прописывал сам, до последнего штриха. «Автопортрет» – не его работа…