Пятое Евангелие - Филипп Ванденберг

Иезуиты Григорианы в Риме даже предположить не могли что между пергаментом и покушением на картину, совершенным Фоссиусом, существовала связь. Поэтому они не пытались эту связь найти. Однако после инцидента в Лувре они продолжили палеографические исследования оказавшейся у них в руках копии фрагмента с особой тщательностью. Именно тогда и возникло подозрение, что профессор Фоссиус мог подсунуть им подделку, в которой самые важные места текста были изменены или просто отредактированы. Несомненно, у него имелся мотив — продвинуться в собственных исследованиях и стать недосягаемым для остальных ученых. Ведь у человека, получившего новые знания, неизменно появляются и новые сомнения. А ни в какой другой сфере недоверие не может быть столь велико, как в области научных исследований.

Манцони и Лозински представляли собой лучший пример недоверия в научных кругах. Хитрый поляк старался при любой удобной возможности при помощи своих знаний спровоцировать более ленивого, но не менее одаренного итальянца или же выставить его на посмешище. Манцони же, со своей стороны, очень страдал от того, что не раз пытался проделать то же самое с Лозински, однако каждый раз его попытки заканчивались провалом. Фигура итальянца напоминала шкаф для одежды; у него был квадратный череп и коротко остриженные седые волосы. Он не только передвигался менее проворно, чем Лозински, но даже думал медленнее, что выражалось в неторопливой, не свойственной для уроженца Италии речи и нервных паузах между отдельными предложениями.

Только что прочитанный фрагмент расшифрованного поляком текста вполне мог стать основой для дискуссии относительно истинного значения всего манускрипта, состоящего из отдельных свитков. А Манцони и Лозински придерживались на этот счет разных взглядов. Хоть на данный момент перевели всего лишь десятую часть всего манускрипта — причем следует отметить, что расшифрованные куски текста часто разделяли длинные отрезки, смысл которых пока что оставался непонятным, — уже можно было с уверенностью утверждать, что речь в нем шла о жизни и учении Иисуса, а значит, текст являлся текстом Евангелия.

Лозински сложил перед собой руки, но не в порыве благочестия, а чтобы придать своим словам большее значение:

— Брат во Христе, — сказал он, обращаясь к Манцони, я согласен с вами: в тексте присутствует определенное сходство с Евангелием от Иоанна, но вы должны наконец принять к сведению, что данный пергамент на пятьдесят лет старше, чем исходный текст Евангелия, написанного Иоанном, которое датируется примерно 100 годом от Рождества Христова. Анализ же этого пергамента не оставляет сомнений в том что он возник приблизительно в 50 году. Следовательно, переписывал не наш автор, имя которого пока что нам неизвестно, а Иоанн.

— Неужели? — Манцони набрал в легкие побольше воздуха. — Общеизвестно, что существует несколько десятков апокрифических Евангелий и столько же апокрифических «Деяний апостолов». Существует Евангелие от Фомы, Евангелие от Иуды Евангелие от египтян, Писание от Петра, от Павла и от Андрея. Была даже найдена переписка между Сенекой и Павлом, а также между Иисусом и Абгаром из Эдессы[31]. И все эти набожные труды не повредили делу Церкви. Лично я считаю секретность, которой окружена наша работа, преувеличенной и ненужной.

Лозински начал размахивать руками перед лицом Манцони, и остальные иезуиты тут же сбежались, чтобы стать свидетелями спора между двумя учеными.

— Сравнивать подобные вещи просто недопустимо! — кричал поляк. — Все названные вами апокрифические Евангелии и трактаты жалким образом копируют содержание документом, из которых составили Новый Завет. Они были написаны без всякой задней мысли и желания создать подделку, а исключительно с целью прославления веры. Но самым важным является то — и данный факт является доказанным, — что все они появились гораздо позже!

Манцони в ярости поднял руку и со всей силы ударил кулаком по узкому столу.

— Я бы не стал при упоминании Нового Завета говорить о каких-то научных методах исследования. Изучение Библии является делом филологов и исследователей истории. Лично я придерживаюсь мнения, что этим должны заниматься также палеографы, криптологи и специалисты в области языкознания. Но ученые, обрабатывающие древние трактаты какими-то растворами и лучами, пусть лучше держатся подальше от четырех Евангелий!

— Пяти! — заметил Лозински с наглой ухмылкой, появлявшейся всякий раз, когда ему удавалось одержать верх над Манцони либо в моменты, которые поляк считал моментами своего триумфа. За эту улыбку другие иезуиты очень его недолюбливали.

— Что вы сказали?

— Я сказал «пяти», брат во Христе. По крайней мере, при сложившихся обстоятельствах мы не можем исключить возможности, что о жизни и учении Господа нашего Иисуса Христа повествуют пять Евангелий.

Слова Лозински вызвали замешательство среди присутствующих, и в зале послышался ропот. На самом деле это беспокойство было довольно странным, поскольку каждый иезуит с момента получения задания знал, над чем он работал. Большинство из них начали работу с мыслью, что того, чему не позволено быть, просто быть не может, а слова поляка вполне четко выражали его идеи вызвали у монахов ужас, словно греховные мысли. Но точно так же, как желание наслаждения и мучение постоянно следуют за греховными помыслами, иезуитам Григорианы не давало покоя растущее с каждым днем стремление узнать правду.

Кесслер, один из самых молодых исследователей в этой секретной группе, придерживался точки зрения Лозински и был его сторонником, одобряя желание поляка докопаться до правды невзирая на возможные последствия. Он продолжил мысль Лозински:

— Если подтвердится наше предположение о том, что существуют пять Евангелий, то автор нашего текста станет не пятым евангелистом, а первым. Значит, Марк уступит место тому, чье имя нам пока что неизвестно.

— У вас нет доказательств! — воскликнул Манцони.

— Да, пока что доказательств нет, — спокойно согласился Кесслер, — но есть одна довольно интересная деталь.

— Мы все вас внимательно слушаем.

— Как известно присутствующим, ни в одном из четырех известных Евангелий нет биографических сведений о жизни Господа нашего Иисуса Христа. Более того, во всех четыре' текстах мы не можем найти описания внешности Иисуса. Ни единого слова! Как вы думаете, почему? Мы согласны с официальным мнением Церкви, что ни один из евангелистов не зная Иисуса Христа лично, они лишь записывали сведения, доходившие до них в устном виде. Они были далеки от создания исторического документа. Единственной их целью было под держание веры. Марк стремился убедить римлян понятными словами в том, что его вера истинна. Матфей хотел обратить в христианство современников-иудеев. Лука, единственный из всех отличавшийся особым умом, воспользовался Евангелием от Марка как источником, но обращался к образованным людям и посвятил свой труд и философским вопросам, а также проблематике Святого Духа. Иоанн же, скажем так, выделялся среди всех, поскольку выбрал основной темой своего труда Откровение Господа нашего. Но ни один из четырех перечисленных выше евангелистов ни словом не обмолвился о характере и личности Иисуса,

— Ради Бога, брат во Христе, — заметил Манцони спокойно. — Все сказанное вами вовсе не ново. Я сомневаюсь, что важно знать, как выглядел Иисус: был ли его рост сто восемьдесят сантиметров, а вес семьдесят пять килограммов, или, к примеру, были ли его волосы длинными, как у большинства его современников, и темного цвета.

— Конечно, вы правы, — ответил Кесслер, и его глаза за стеклами очков хитро сверкнули. — Но если бы мы располагали подобными данными, то и вы, брат во Христе, вынуждены были бы признать: источник, в котором данная информация содержится, отличается от четырех уже известных нам тем, что его автор лично знал Иисуса.

Внезапно в зале стало тихо. Даже те, кто до сих пор был погружен в работу над своими фрагментами, заинтересовались происходящим. Кесслер держал в руке небольшой кусок бумаги, размером примерно двадцать на двадцать сантиметров — такой калькой пользовались все иезуиты во время работы. Они накладывали прозрачный лист бумаги на имевшийся документ и делали при помощи карандаша копию. Эта техника позволяет дополнять поврежденные или отсутствующие места текста, не повреждая оригинал.

— Со вчерашнего дня я пытаюсь осмыслить результат своей работы, — сказал Кесслер. — Я думал над ним всю ночь…

— Не испытывайте наше терпение, Кесслер! — Манцони не мог скрыть волнение и громко с силой выдыхал воздух. — Поделитесь же; с нами своими познаниями!

Среди работавших над фрагментами пергамента установился своего рода обычай: каждый, кому удавалось перевести фрагмент или восстановить отсутствующие места, докладывал о результатах работы, которые затем выносились на общее обсуждение, и во время него велась дискуссия о вероятности предложенного толкования, а также о содержании. Кесслер, которому выпала сомнительная честь заниматься началом текста — или тем, что по разным признакам приняли за его начало, — до сих пор ни разу не докладывал о результатах своей работы. Дело в том, что начало любого пергамента обычно повреждено намного больше остальных его частей, а разрывы, стершиеся места текста и отсутствие частей отнюдь не облегчают работу.