Пятое Евангелие - Филипп Ванденберг

— Не он сам был свет, — читал Лозински с видом триумфатора, указывая пальцем на место в тексте лежащей перед ним рукописи, — а лишь хотел он о свете свидетельствовать. Был свет истинный, что просвещает всякого человека, в мир пришедшего. И был он в мире этом, и мир благодаря ему начал быть, но не признал мир его, и так было лучше…

Манцони, один из четырех ассистентов главы ордена, руководивший рабочей группой, существование которой хранилось в строжайшей тайне, раздвинул собравшихся, протиснулся к столу, склонился над бумагами на рабочем месте Лозински и начал сравнивать их с приклеенной к столу копией. Он некоторое время шевелил губами, не произнося ни слова, а затем сказал высоким, неприятным голосом:

— Проклятье, да это же почти слово в слово Евангелие от Иоанна, первая глава, стихи восемь — одиннадцать![26]

— Но это не Евангелие от Иоанна, — возразил Лозински с насмешкой. — Вам это известно так же хорошо, как и мне.

Манцони кивнул. Они уже давно стали непримиримыми противниками, хотя поляк был простым коадъютором[27], а итальянец профессом[28], и к тому же одним из пяти самых высокопоставленных лиц ордена, а значит, никак нельзя было сказать, что они находились в равном положении. Их соперничество касалось научной деятельности. Лозински был великолепным знатоком Библии — по крайней мере, Нового Завета, — что не раз давало ему возможность уточнять высказывания Манцони и даже исправлять его ошибки, которые были порой настолько грубы, что давали повод задуматься о соответствии Манцони занимаемой должности и могли даже бросить тень на весь орден, члены которого часто называли себя элитой христианской веры и науки.

Присутствовавшие при этих перепалках лишь усмехались про себя — они привыкли к постоянным спорам между этими двумя, которые часто напоминали бойцовских петухов и осыпали друг друга ругательствами на смеси итальянского и латыни. Как, например, «Caveto, Romane!», значившее «Отстань от меня, римлянин!», на что противник постоянно отвечал словами «Nullos aliquando magistros habuis nisi quercus et fagos» — «О ты, y которого не было других учителей, кроме дубов и буков!».

Странный тон, характерный для обоих свободомыслящих монахов при общении друг с другом, не оставлял, однако, сомнений в том, что они работали над заданием высшего руководства, которое вызвало невиданное ранее замешательство, сравнимое, возможно, только со строительством Вавилонской башни. Институт изучения Библии университета Григориана наложил на данное исследование гриф secretum maximum, то есть «высшая степень секретности». Ранее подобное случалось лишь однажды — с тайной, скрывавшей причины, по которым Папа Григорий вычеркнул из календаря десять дней и ввел новый календарь, названный в его честь. Манцони собрал в свою группу коптологов, специалистов в области классических языков, а также экспертов по библейским текстам и лучших палеографов из школ «Траубес» и «Шиапарелис» и, даже не посвятив предварительно в детали, взял со всех клятву молчать о результатах и содержании их работы.

Если говорить более точно, то работа тридцати иезуитов основывалась пока что исключительно на одной теории, но ведь в основе существования Церкви лежат именно гипотезы, поэтому курия очень серьезно относится к каждой теории. В этом случае речь шла о разрозненных фрагментах пергамента, которые возникли словно из ниоткуда и стали настоящим зловещим предзнаменованием для матери Церкви, подобно письменам, явившимся вавилонскому царю Валтасару во время пира — это видение имело трагические последствия[29]. Ни один из ученых мужей не отваживался сказать вслух, в чем, собственно, состояла суть дела, хотя в их распоряжение попадало все больше новых листов и фрагментов того же источника. И содержавшиеся в них намеки вызывали достаточно серьезные опасения.

Еще больше исследование осложнялось тем фактом, что результаты радиоуглеродного анализа показали: рукопись возникла в первом столетии нашей эры. А любые письменные свидетельства этого периода по непонятным причинам вызывали сильнейшее беспокойство со стороны римской курии. Известно множество случаев, когда обнаруженные во время несанкционированных раскопок реликвии попадали в руки людей, стремившихся исключительно к наживе, которые ради прибыли продавали рукописи в разрозненном виде, даже не подозревая, что это были за свитки, после чего те оказывались в разных странах.

Сначала единственной достоверной информацией было то, что речь шла о коптской книге, пока около пяти лет назад ученые не предприняли попытку расшифровать значение отдельных частей текста. Во время работы над фрагментами установили, что они удивительно похожи на тексты Евангелий от Матфея, Марка. Луки и Иоанна. Однако иногда находили странные несоответствия сравнимые, например, с противоречием, возникающим между Евангелиями от Матфея, Марка и Луки и отличающимся от них Евангелием от Иоанна, из-за которого Церковь до сих пор испытывает трудности, как, скажем, с догмой непорочного зачатия.

Принимая во внимание все вышесказанное, можно понять, почему настоятель ордена Пьеро Рупперо получил секретное поручение от самого Папы при помощи братьев по ордену Societatis Jesu[30]приобрести все фрагменты, которые было можно, поместить их в тайное хранилище и перевести. Если же представлялось, но возможным получить оригинал фрагмента, следовало добыть его копию. Настоятель Рупперо, в свою очередь, передал управление этой тайной миссией своему заместителю Манцони, который при поддержке ассистентов в шестидесяти трех провинциях получил список необходимых экспертов и специалистов. В их числе оказался и поляк Лозински, внешность которого могла ужаснуть самого дьявола.

Лозински обладал необходимыми для успешного завершения миссии качествами: однажды взявшись за что-то, он обязательно доводил дело до конца, а в общении с Манцони порой говорил настолько прямо, что присутствующим становилось не по себе. Впервые глядя на Лозински, никто бы не сказал, что видит перед собой члена ордена иезуитов. Даже при более близком знакомстве вряд ли можно было сделать подобный вывод. Он, наоборот, при необходимости вполне успешно играл роль представителя криминального мира, который зарабатывает на жизнь, приторговывая антиквариатом. Лозински любил повторять, что действительно благочестивы лишь те, по внешнему виду которых нельзя сказать, что они таковыми являются. В первую очередь данная формулировка была направлена против Манцони, на лице которого постоянно было отрешенное выражение. И даже если он надевал обычный костюм, любой прохожий на улице узнавал в нем иезуита.

Одна из особенностей и в то же время сильных сторон Лозински состояла в том, что он был очень разносторонне развит и прекрасно ориентировался в любой ситуации, чего нельзя сказать о многих братьях-иезуитах. Лишь благодаря невероятной ловкости он сумел вернуться из поездки в Америку сразу с тремя фрагментами упомянутого выше пергамента. Один из них он смог выторговать у коллекционера, и, хотя за него пришлось выложить приличную сумму, это был настоящий успех. Второй фрагмент Лозински обменял на другой древний пергамент в Институте изучения Библии университета Филадельфии. Оригинал третьего, возможно наиболее важного из всех фрагмента пергамента, находившегося в Сан-Диего в Институте компаративистики тамошнего университета, ему получить не удалось. Однако Лозински привез вполне пригодную его копию. Итак, все эти части головоломки он привез в Рим, даже не подозревая, какое значение имеет каждая из них.

За исключением того, что при помощи первых двух фрагментов удалось восстановить многие части текста, отсутствовавшее на других свитках, они не имели серьезного значения. Лишь третий привезенный Лозински фрагмент, который, однако, оказался в распоряжении иезуитов всего лишь в виде копии, задал им настоящую загадку, содержавшуюся в его тексте. Кроме того, возникал вопрос, в каком порядке следовало расположить имевшиеся в распоряжении курии фрагменты, чтобы они имели смысл. Рассматривались три возможных варианта, от чего работа не становилась легче.

По указанию Манцони Лозински начал переписку с Калифорнийским университетом и попытался получить оригинал, предложив в обмен подлинную рукопись Леонардо об исследовании анатомии человека. Ответ так и не был получен. Из сообщений в газетах Лозински с удивлением узнал, что руководитель института, с которым он вел переговоры, был арестован после того, как совершил покушение на картину Леонардо в Лувре, и оказался в психиатрической лечебнице.

Эта новость сильно расстроила Лозински. Когда он познакомился с профессором Марком Фоссиусом, тот показался ему жизнерадостным, образованным человеком, который должен был вызывать симпатию у всех, кто его знал. Он сразу понравился Лозински, хотя и отказывался отвечать на вопросы относительно цели своих исследований. Иезуит никак не мог понять, что могло стать причиной умопомешательства и заставить Фоссиуса совершить столь странное преступление. Лозински решил, что это его последний шанс, и отправился на поиски профессора в Париж, чтобы задать ему вопросы о значении фрагмента находившегося в его институте. В психиатрической клинике он нашел человека, коренным образом отличавшегося от того Фоссиуса, с которым он познакомился в Калифорнии. Лозински решил, что во всем виновато помешательство профессора. Во всяком случае, Фоссиус разговаривал с ним довольно неохотно и подчеркивал, что с подобными просьбами следует обращаться непосредственно в институт университета. Поэтому после короткой дискуссии иезуит решил прервать разговор и, благословив профессора, покинул клинику.