Сын Духа Святого - Алексей Хапров

Меня, конечно, не мог не волновать вопрос, чем в этот раз закончилась история с убийством Приходько. Первое время мне казалось, что все опять спишут на меня. Я страшился каждого стука в дверь дома. Мне казалось, что это пришли за мной. Но время шло. Минул год, затем второй, а милиция все так и не появлялась. Неужели все свалили на Митькина?

Как-то раз, будучи в городе, я шел по центральной улице, и вдруг увидел знакомую фигуру. Митькин! Жив, здоров, и, судя по его румяному виду, даже преуспевает. Мы поприветствовали друг друга, и зашли в ближайшее кафе. Там, за бокалом пива, я все от него и узнал. Убийцами Приходько признали Королева и Гунько. В деле фигурировал еще некто третий, который, якобы, убрал своих сообщников. Но этого "некто" так и не нашли, и имя его осталось неизвестно.

— А кто вел дело? — спросил я.

Митькин нахмурил лоб.

— Погоди, сейчас вспомню. Украинская такая фамилия. Ти… Ти… Тименко, что ли?

— Может, Тимошенко? — подсказал я.

— Точно, Тимошенко.

Все было ясно.

По словам Митькина, после этого случая шофер Чугунов вскоре навсегда уехал из деревни. Сам же Митькин отработал в совхозе три года и вернулся в город, где ему удалось довольно неплохо устроиться. Вот такой новый финал получила эта история…

— И-и-и-го-о-о-орь! — донесся до меня протяжный возглас супруги.

Я вздрогнул, и мое сознание вернулось обратно в окружающую действительность. Ира и Славик, улыбаясь, смотрели на меня.

— Ты в каких облаках витаешь? — спросила меня жена.

Я отмахнулся.

— Да так, задумался.

— Вот Слава так же, как и я, все никак не может понять, зачем ты продал свою городскую квартиру. Скоро его крестник вернется домой после учебы, ему надо будет где-то жить.

— Купим чего-нибудь поновее, новостроек сейчас много, — отговорился я. — Ведь деньги целы, никуда не истрачены.

Конечно, я не мог им сказать, почему на самом деле я продал квартиру, в которой, после смерти матери, никто не жил. Они бы этого не поняли. Причина заключалась в том, что подрастал Никита, сын моего бывшего одноклассника Андреева. Тот самый мальчик, которого я задушил в порыве безумия в своей прошлой жизни. Когда я его видел, меня неизменно пробирала дрожь, а сердце мучительно сжималось.

— Здрасьте, дядя Игорь, — всегда весело приветствовал он меня.

— Здравствуй, здравствуй, — отвечал ему я. — Как дела?

— Нормально, — бросал он, и бежал дальше.

В этот раз у нас с ним уже не было такой взаимной неприязни, как тогда. Да и с его отцом у меня в зрелом возрасте установились нормальные, приятельские отношения. Мы повзрослели, помудрели, и все глупости детства оказались забыты. Но, несмотря на это, я боялся Никиты. Это был страх убийцы перед своей внезапно воскресшей жертвой. Я знал, что его ждет смерть.

"Кому суждено быть убитым, тот будет убит".

От судьбы никуда не уйти, я уже неоднократно в этом убеждался. И мне хотелось быть от этого подальше.

— Ладно, — произнесла Ира, — вы, если хотите, еще посидите. А я пойду стелиться. Поздно уже. Пора спать.

Она ушла в дом, а мы со Славиком продолжали задумчиво смотреть на отсвет скрывшегося за горизонтом солнца.

— Славик, — произнес я.

— Да, — откликнулся он.

— Ты человек творческий, с хорошо развитым образным мышлением. Объясни мне, что такое счастье?

Славик изумленно посмотрел на меня.

— Чего это тебя на философию потянуло, словно грешника в канун Страшного Суда? — засмеялся он.

Я в ответ тоже изобразил улыбку, хотя мне было не до веселья. Славик даже представить не мог, что своими грешниками в канун Страшного Суда он угодил в самую точку.

— Да так. Вечер, наверное, такой. Побуждает о жизни задуматься. Хочу понять, могу ли я считать себя счастливым человеком.

— О жизни обычно перед смертью задумываются, — возразил Славик. — Тебе, по-моему, еще рановато. Но, если ты так хочешь…

Я кивнул головой.

— Что такое счастье? — медленно повторил Славик, задумчиво сжал губы, и немного помолчал. — Тебе как объяснить? Как объясняют проповедники, — мол, здоровье, любовь, и прочее, — или так, как подсказывает мне жизненный опыт?

— А это различается? — удивился я.

— По моим наблюдениям, да.

— Тогда опирайся на свой жизненный опыт.

— Хорошо, — сказал Славик. — Но предупреждаю, мои слова могут показаться тебе циничными.

Я согласно кивнул. Славик откинулся на спинку кресла, в котором сидел, и поднял глаза на небо.

— Счастье чувствуешь тогда, когда тебя окружает добро. А вот что следует считать добром — вопрос сложный. Добро ведь бывает разным. Если судить вообще, то добро — это действия, происходящие в соответствии с библейскими принципами: не убей, не укради, возлюби ближнего своего и врага своего, и так далее. Но для каждого оно свое. Начнем с самых истоков. Когда-то давным-давно достопочтенный Будда распространил понятие добра на все без исключения: на людей, на животных, и даже на растения. Христианство пошло по другому пути. Оно распространило понятие добра на одних лишь людей. Все, что к людям не относится, добра не достойно. Вот мы и рубим деревья, срываем цветы, давим насекомых, убиваем животных, и это не считается грехом. В религии добро выглядит единым для всех людей. Но в реальной жизни оно стало дробиться. У правящего класса свое добро, у бедных — свое. Оно не является всеобщим, оно есть понятие частное. А для достижения частного добра зачастую применяется зло. Зло во имя добра также не считают грехом. Октябрьская революция в 1917 году поставила целью облегчить жизнь рабочих и крестьян, превратить их в правящий класс. Но для этого пришлось истребить предыдущий правящий класс, помещиков и капиталистов. Гитлер, желая добра своему народу, стремился превратить его в господствующую нацию. Но для этого было необходимо поработить и истребить другие народы. Тоже классический пример зла во имя добра. И с точки зрения Гитлера, наверное, это зло не являлось грехом, ведь оно творилось во благо немецкого народа. Так что добро двойственно: для кого-то оно действительно добро, а для кого-то, наоборот, зло. Такого, чтобы частное добро являлось добром всеобщим, никогда не было, и не будет. Это реалии жизни. И они свойственны не только человеческому обществу, но и всей природе. Борьба и взаимное уничтожение существуют даже в лесу среди растений, не говоря уже о насекомых и животных. Деревья, травы, кустарники борются друг с другом за землю, за солнечный свет, за влагу. Каждый борется за собственное добро. Так же и счастье. Оно не может быть всеобщим. Счастье одного может оборачиваться несчастьем для другого. Вот представь, что ты талантливый музыкант, тебя взяли в престижный, успешный ансамбль. А вокруг — десятки не менее талантливых музыкантов, которые тоже достойны того, чтобы стать участниками этого ансамбля. Но место всего одно, и его по каким-то причинам занял именно ты. А остальные из-за этого вынуждены оставаться в стороне. Твое счастье обернулось для них несчастьем. Так же и во всем другом. Из всего этого вытекает, что счастьем можно считать то, что тебе удалось занять в этой жизни свою нишу, позволяющую тебе полноценно жить, иметь источник средств к существованию, не только физическому, но и духовному, и в целом получать от жизни удовольствие. Правильно это или нет — не знаю. Но я вижу это именно так.

Я вздохнул. Несмотря на весь цинизм услышанного, я почувствовал, что в своих рассуждениях Славик был абсолютно прав. Вся моя жизнь, все то, что я в ней наблюдал, все то, с чем мне пришлось столкнуться, это подтверждало.

— Славик, — снова спросил его я, потирая пальцами зудевший на правой ладони шрам, — а тебе никогда не хотелось прожить свою жизнь заново, чтобы что-то в ней изменить?

— Прожить жизнь заново, конечно, хочется, — ответил он. — Но чтобы что-то в ней кардинально изменить, такого желания нет. В целом я своей жизнью доволен. Если только что-нибудь по мелочи…

Глава девятая

В эту ночь я боялся закрыть глаза, и изо всех сил боролся с настойчиво атаковавшим меня сном. Мне казалось, что если я не засну, со мной ничего не случится, и я продолжу жить дальше, как жил. Но под утро мои силы все же иссякли, и я непроизвольно отключился.

Очнулся я от яркого света, бившего мне сквозь веки. Открыв глаза, я печально вздохнул. Я находился на уже знакомой мне зеленой лужайке. Рядом росли фруктовые деревья, протекал ручей с совершенно прозрачной, чистой водой, а вдалеке, в туманной дымке, виднелись остроконечные вершины высоких гор.

— Здравствуйте, — прозвучал сзади мягкий, приятный голос. Я повернулся. Сын Святого Духа смотрел на меня так же приветливо, как и раньше. Его добрые голубые глаза были наполнены теплотой. Юноша был не один. Белое, плетеное кресло, стоявшее рядом с ним, в этот раз не пустовало. В нем сидел старец, также облаченный в белоснежные одежды, как и все остальные, кто находился на этой лужайке. Его слегка прищуренные глаза светились мудростью. По чертам его лица, которые отчетливо просматривались даже сквозь густую бороду и усы, я понял, что это и есть Святой Дух. Его сын был его точной копией.