Сын Духа Святого - Алексей Хапров

Глава седьмая

Стоял август 1990 года. Последний месяц лета выдался жарким. В воздухе царила знойная безветренная сушь. Беспощадное солнце целыми днями полыхало над головой, сжигая землю и все, что на ней росло. Деревенская детвора носилась по улицам с содранной лохмотьями кожей, и спасалась от зноя в речке, плескаясь в ней с утра до вечера. Нам же, взрослым, оставалось только с завистью наблюдать за ребятней, и горько сожалеть, что наше детство уже прошло. Нам было не до купания. Нас полностью поглотила уборочная страда.

Мы с Ирой жили в Екатериновке уже три года. После окончания института мы сами попросили распределить нас именно сюда. Поскольку Екатериновский колхоз ходил в отстающих, и остро нуждался в молодых специалистах, нам с радостью пошли навстречу.

Председатель колхоза, невысокий, сухонький, но все же еще достаточно крепкий старичок, которого звали Никифор Авдеевич, нашему приезду был искренне рад.

— Ну вот, наконец, моя смена пожаловала, — проговорил он. — А то ведь вся молодежь в город сбежала. Работать стало некому. Одни старики да старухи. Вот введу вас в курс дела, подучу маленько, а после со спокойной душой уйду на пенсию.

Меня направили трудиться в ремонтную мастерскую, а Иру — в сельсовет.

Моя супруга рьяно взялась за работу. Работа ее совершенно преображала. Ира дома и Ира в сельсовете — это были два совершенно разных человека. Из тихой, скромной, доброй женщины она превращалась в энергичную, уверенную в себе, напористую мадам, перед которой рушились все преграды. Все, за что она бралась, неизменно приносило положительный результат. Требовалось построить водокачку — Ира ехала в облисполком и добивалась выделения средств. Сломался комбайн — она снова мчалась в город, каким-то чудом доставала дефицитные запчасти, и привозила мне в мастерскую. Колхоз не выполнял план по сдаче зерна — Ира пробивалась на прием к первому секретарю обкома партии, и в результате происходило то, что казалось невероятным — нам снижали план, давая возможность сохранить зерно для весеннего сева.

Вот такой была моя жена. У нее проявился недюжинный организаторский талант, который ранее никто не замечал. Она каким-то образом умела убеждать и вести за собой. На первых порах над ней, правда, посмеивались. Ее энергия и энтузиазм многим казались странными. Мол, молода еще, неопытна, жизни не знает. Со временем помудреет и успокоится. Но увидев, что ее усилия приносят результат, люди изменили к ней свое отношение. Ее стали воспринимать серьезно. Ее стали уважать. Ей стали верить. На нее стали полагаться. И она никогда никого не разочаровывала в себе.

В мае месяце Никифор Авдеевич, уходя на долгожданную пенсию, предложил избрать на свое место именно Иру. Все единогласно проголосовали "за".

— Ну смотри, Ирка, — напутствовал он ее. — Огромный груз ложится на твои плечи. Посевную я провел. А собирать урожай — тебе. Нелегко это будет. Очень нелегко. Времена нынче смутные. Чем больше я смотрю, тем больше убеждаюсь, что наша страна катится в тар-тарары. Ничего хорошего я не жду. Дальше будет только хуже. Но я верю, что ты справишься.

В оценке политических и экономических процессов, происходивших в те годы в Советском Союзе, умудренный опытом Никифор Авдеевич был абсолютно прав. Я мог об этом судить. Ведь эти времена были мне хорошо знакомы. Помня, что скоро наступит эпоха повального дефицита, я, невзирая на все протесты жены, забил наш погреб сахаром, мылом, стиральным порошком, и многим другим. Ира смотрела на меня ошарашенными глазами и испуганно спрашивала:

— Игорь, ты хорошо себя чувствуешь? По-моему, ты заболел. Может, тебе отдохнуть?

Мне оставалось только отмахиваться.

— Скоро сама все поймешь.

И точно, этим летом, когда прилавки магазинов засияли пустотой, Ира все поняла. Она по-прежнему смотрела на меня ошарашенными глазами, но только в этот раз причина ее удивления была другая.

— Игорь, да у тебя просто пророческий дар!

— Это не пророческий дар, — отговаривался я. — Это простое умение мыслить логически. Та болтовня, которую ты постоянно смотришь по телевизору, ни к чему другому привести не могла.

Конец восьмидесятых — начало девяностых годов было временем не только повального дефицита, но и повальной болтовни. Страна словно одурела от появившейся свободы. Никто не работал, все только говорили. Нашлось немало предприимчивых людей, смекнувших, как на этом можно сделать политическую карьеру, и резко повысить свое материальное благосостояние. Съезды народных депутатов смотрели, словно развлекательные ток-шоу. Депутаты стали сродни артистам. Гастролируя по стране, они собирали на своих "концертах" полные залы народу. Общественность ужасалась рассказам о культе личности Сталина, иронизировала по поводу дряхлости Брежнева, восторгалась Америкой, гневно сотрясала кулаками в борьбе за демократию, а тем временем из магазинов стали потихоньку, постепенно, один за другим исчезать товары. Сначала исчезли сахар и одеколон, затем спички, потом мыло и порошок, после продукты питания, а в конечном итоге и все остальное. Объявленная двигателем прогресса перестройка отбросила страну к давно забытой талонной системе, и сплошной морской капусте в гастрономах.

Я старательно держался в стороне от разговоров на политические темы. Меня нередко пытались в них вовлечь, но я только отмахивался. Я слишком хорошо помнил, чем все это закончилось. Люди были опьянены вседозволенностью, и отрезвить их было невозможно. Те немногие, кто правильно понимал глубинную сущность происходящего, и пытался донести свое понимание до общества, воспринимались как реакционеры, враги демократии, а то и просто, как дураки. Я знал, что не пройдет и двух лет, как люди поймут, что их жестоко обманули. Что те, кому они верили, и в ком видели борцов за народное счастье, на самом деле заботились лишь о своем личном счастье, и о своих личных, корыстных интересах. Увы, но осознание этого пришло слишком поздно, когда изменить что-либо было уже нельзя.

Сколько же мы навлекли бед из-за собственной глупости!

Никифор Авдеевич как в воду глядел. Уборочная проходила очень тяжело. Не хватало всего: техники, топлива, людей. Времена изменились. Если раньше на уборку урожая из города присылали студентов, солдат, инженерно-технических работников, то теперь нам приходилось рассчитывать лишь на собственные силы. А собственных сил было немного. Пришлось даже мобилизовать пенсионеров и школьников. Ира лично прошлась по домам, и попросила помочь колхозу. Люди не отказались. Старики, старухи, дети вышли в поле и работали наравне с остальными. Во многом благодаря им, мы смогли полностью убрать урожай. А в других хозяйствах, где руководство по привычке уповало на помощь из города, он так и остался лежать на полях. Я просто поражался этому торжеству абсурда. В стране царила нехватка продовольствия, правительство влезало в долги, закупая его за границей, а это самое продовольствие гнило неубранным на полях!

Приближалось 27-е августа, самый страшный день моей прошлой жизни. Ведь именно в этот день она окончательно рухнула под откос. Именно 27-го августа был убит главный бухгалтер совхоза "Заветы Ильича" Приходько, вину за что впоследствии свалили на меня. Я старался об этом не думать. Внушал себе, что у меня сейчас другая жизнь, что прошлое уже не повторится. Но чем ближе подходила эта дата, тем беспокойнее становилось у меня на душе. Жажда мести, боль от несправедливости порождали во мне мучительное желание разобраться во всем этом деле, и покарать действительных убийц. Нет, я не надеялся спасти Приходько от смерти. Это была его судьба.

"Кому суждено быть убитым, тот будет убит".

Но мне хотелось защитить от несправедливости того, кто в этот раз окажется на моем месте.

Сколько раз во сне я снова ехал по трассе на тот самом злополучном "бычке". Вот меня останавливает инспектор ГАИ. Вот я открываю двери фургона. Вот я начинаю выгружать ящики с яблоками. После этого я неизменно просыпался в холодном поту.

В конце концов я не выдержал. Утром 26-го числа я сказал жене.

— Мне сегодня вечером нужно уехать в город. Завтра меня не будет.

Ира осуждающе посмотрела на меня.

— Может, давай отложим личные дела на потом, и сначала закончим уборку? Уже конец августа. Времени осталось в обрез.

— Я понимаю, что времени в обрез, — ответил я. — Но я не могу отложить это дело на потом. Это очень важное для меня дело.

Ира вздохнула.

— Ну, если очень важное, тогда езжай. Но только на один день. Сам видишь, работать некому. Каждый человек на счету. Кстати, если будешь в городе, зайди в "Детский мир", посмотри Насте фломастеры. Может, выбросят перед учебным годом.

— Хорошо, зайду, — пообещал я. — Хотя сомневаюсь, что там вообще что-то выбросят.