Сын Духа Святого - Алексей Хапров

Каждый дюжий ему господин.

Даже слабые, если двое.

Я не хочу сказать, что я раньше этого не понимал. Конечно, понимал. Но ничего поделать с собой не мог. Такой уж был у меня, если так можно выразиться, менталитет. Эх, амбиции, амбиции! Сколько же вы, порой, приносите невзгод!

В этот раз служба в армии не оказалась для меня такой трудной, как раньше. Я был к ней готов. Готов к физическим нагрузкам, к армейским порядкам, к солдатскому быту. Если прежнюю свою службу я впоследствии вспоминал с содроганием, то эту — даже с некоторой ностальгией.

Сморкачев в этот раз был для меня уже не врагом, а совсем наоборот. Мы стали с ним добрыми приятелями, относящимися друг к другу со взаимным уважением. Он оказался нормальным парнем, с которым вполне можно было ужиться. Да, он был слишком шумный, слишком тщеславный, слишком стремился к лидерству, любил позерство. Но а кто из нас без недостатков и слабостей?

Вспоминая Сморкачева, я сейчас ощущаю горечь и боль. Человек с несчастливой судьбой, которому поломали всю жизнь. Его и в этот раз не миновала горькая чаша людской подлости. Но, правда, теперь к этой чаше я уже не имел никакого отношения.

Наступило то самое злополучное дежурство. Мои сослуживцы грызли гранит военной науки в учебном корпусе, а я, не торопясь, наводил марафет в казарме, и старательно отгонял от себя невольно приходившие на ум воспоминания о событиях этого дня в моей прошлой жизни.

"Черт бы побрал этого лодыря!" — мысленно чертыхался я на того, кто дежурил по казарме последним. Моя швабра выгребала из под кроватей целые горы пыли. Похоже, здесь вообще ничего не убирали. Только для вида помахали тряпкой в проходах, и все. Надо будет обязательно выяснить, кто этот лентяй, и хорошенько с ним поговорить. В нашей роте было не принято сваливать свою работу на других.

До меня донесся топот чьих-то бегущих ног. Это, наверное, Сморкачев. Как и тогда, бежит за забытой тетрадкой.

— Моешь? — выдохнул он, влетев в казарму, и бросился к своей тумбочке.

— Андрюха, — спросил его я, — ты не помнишь, кто у нас дежурил прошлый раз?

Сморкачев нахмурил лоб.

— По-моему, Потапов, — произнес он. — А что?

— Да он вообще ничего не убирал. Смотри, сколько мусора из-под кроватей выметаю.

— Непорядок, — осуждающе покачал головой Сморкачев. — Вечером с ним поговорим.

Он схватил тетрадь и умчался в обратном направлении.

Оставшись опять один, я стал думать о Потапове. Неприятный тип. Он вызывал во мне антипатию как тогда, так и сейчас. Это был среднего роста худощавый парень, с глубокими глазами, в которых сквозила какая-то нездоровая дерзость, с капризно изогнутым маленьким ртом. Эдакий великовозрастный избалованный ребенок, с глубоко спрятанным высокомерием, которое он в открытую не проявлял, но которое в нем все же иногда проскальзывало. Сын обеспеченных родителей, привыкший к роскоши и блату. Для всех для нас оставалось загадкой, каким образом он не сумел "закосить" от службы. Папы и мамы такого уровня обычно находят возможность всеми правдами и неправдами оставить свое чадо дома. А может, родители специально отправили его в армию на перевоспитание?

Потапова у нас не любили. Нет, его не сторонились, но и особой дружбы с ним тоже не завязывали. Есть такая старинная русская поговорка: "В тихом омуте черти водятся". Она очень хорошо выражала его сущность. Потапов был тих и незаметен. Но, глядя на него, как-то невольно приходила мысль, что он способен на любую подлость.

За суматохой того дня я совершенно забыл о своем намерении разобраться с ним за нерадивое дежурство. Но у Сморкачева, с его жандармскими замашками, память оказалась гораздо крепче.

Вечером, перед отбоем, я обратил внимание на то, что в углу казармы он что-то резко выговаривает Потапову, и при этом кивает на меня. Он схватил его за грудки, и пару раз ударил спиной о стену. Ударил не больно, но довольно унизительно. Лицо Потапова побелело, губы плотно сжались, а на скулах заиграли желваки. Он не казался испуганным, — его глаза смотрели угрюмо и враждебно, — но и сопротивления он тоже не оказывал. Мне даже стало его жалко, ведь когда-то на его месте доводилось быть и мне.

Увидев, что я на них смотрю, Сморкачев махнул мне рукой, предлагая подойти. Я подошел.

— Повторяю еще раз, при Игоре, — рявкнул он на Потапова, — в следующую очередь отдежуришь и за себя, и за него. Ты меня понял?

Потапов молчал.

— Ты ме-ня по-нял? — чеканя каждое слово, повторил Сморкачев, и снова схватил его за грудки.

— Понял, понял, — спокойно ответил Потапов. Но в его спокойствии сквозило что-то зловещее.

— Смотри у меня, — пригрозил Сморкачев.

Желая несколько разрядить накалившуюся атмосферу, я произнес:

— Дружище, ты не обижайся. Тебе все говорят правильно. Почему мне приходится убирать не только за себя, но и за тебя? Мы все здесь дежурим. И каждый делает это добросовестно. Кроме тебя. Ты что, на особом положении? Ты такой же солдат, как и остальные. А все вместе мы составляем единый коллектив. Так что решай, быть либо в коллективе, либо вне его. От этого зависит, какое к тебе будет отношение.

Потапов покраснел. Видимо, он осознал правоту моих слов. Его глаза растерянно забегали по сторонам. Он хотел что-то сказать, но тут казарму прорезал громкий окрик прапорщика Коцюбы.

— Ну что, морды, дебоширите?

— Никак нет, товарищ прапорщик! Готовимся ко сну! — раздалось в ответ.

— Да? Смотрите у меня!

— Так точно, товарищ прапорщик!

Посчитав "профилактику" достаточной, и строго зыркнув на нас в последний раз, Коцюба открыл свою комнату. В моей памяти снова невольно воскресли события прошлого. Тогда не прошло и пяти минут, как он выскочил обратно бледный, как полотно. Но сейчас его табельный пистолет должен лежать на столе целым и невредимым, поэтому это вряд ли должно повториться.

— Ладно, — сказал я Потапову, — иди спать.

Сморкачев поднес к его носу свой кулак, погрозил им, и отошел. От меня не ускользнуло, каким мстительным огоньком зажглись глаза Потапова, когда он смотрел ему в спину. Я отчетливо почувствовал, что он замыслил что-то нехорошее.

Прозвучал сигнал отбоя, и в казарме погасили свет. Я, как и все остальные, разделся, лег на кровать, укрылся одеялом, и закрыл глаза. Я уже начал засыпать, как вдруг услышал шум. Разомкнув веки, я увидел, что к нашему прапорщику пожаловали гости. Это были его коллеги по службе: прапорщики, лейтенанты, сержанты. Небольшая комнатка Коцюбы, находившаяся в нашей казарме, являлась излюбленным местом для их ночных гулянок. Я обреченно вздохнул. Это означало, что спокойного сна не жди. Младший командный состав нашей части взял в привычку, "дойдя до кондиции", поднимать нас среди ночи, и устраивать смотр воинской готовности. Это было у них, как развлечение. На первых порах такая "учебная тревога" нас, конечно, нервировала. Но затем мы к ней привыкли, стали воспринимать ее, как неотъемлемый элемент солдатского бытия, и даже находить в ней что-то забавное. Нас удивляло только одно. Как прапорщик Коцюба, после обильный ночных возлияний, ухитрялся на следующее утро выглядеть бодрым и свежим, без какого-либо намека на "похмельный синдром"? Это было настоящей загадкой, и она всегда была у нас поводом для шуток.

Традиция не была нарушена. Сигнал учебной тревоги прозвучал где-то в третьем часу ночи. Мы вскочили, быстро натянули на себя форму, и выстроились в шеренгу.

— Смир-р-рно!

Мы вытянулись. Прапорщик Коцюба с красными и косыми глазами, заложив руки за спину, прошелся вдоль нас с важным видом, словно Наполеон перед своим войском. Выглядело это все довольно комично, и мы с трудом удерживались, чтобы не прыснуть.

Дойдя до края шеренги, Коцюба попытался развернуться. Но из-за проблем с равновесием этот пируэт вызвал у него некоторые затруднения, и он рухнул на пол, как подкошенный. Послышались смешки. Прапорщик Коцюба, как ни в чем не бывало, поднялся на ноги, оглядел нас мутным суровым взором, и рявкнул заплетающимся языком.

— Бе-бе-бе-бег! От одной стены к другой. По два человека. На выбывание. Проигравший отжимается двадцать раз.

Коцюба разбил нас на пары, и "соревнования" начались. Мне выпало бежать с Потаповым. Увы, но забег я ему проиграл. Достигнув "финиша", я случайно бросил взгляд в открытую дверь комнаты прапорщика, и обомлел. Его пистолет лежал на столе на самом видном месте. Он даже не счел нужным спрятать его после своего прихода. Ну и болван! Отжавшись двадцать раз, я подошел к сослуживцам, и по их тихим переговорам между собой понял, что пистолет видели все.

Тем временем, "первый тур" завершился. Но едва начался второй, как внезапно погас свет. Очевидно, произошла какая-то авария на подстанции. В казарме воцарилась кромешная тьма, изредка прерываемая вспышками спичек.