Сын Духа Святого - Алексей Хапров

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ИСПОВЕДЬ

Глава первая

Серый от скопившейся на нем за много лет грязи потолок, на отдельных участках которого выделялись облупленности, был весь усеян мухами. Собственно, мухи были не только на потолке. Они находились везде. Они сидели и на стенах, и на окне, и на полу. И, судя по тому, как они неспешно разгуливали, как, не торопясь, перелетали с одного места на другое, чувствовали они себя здесь весьма комфортно, по-хозяйски. Их уверенность в собственной безопасности красноречиво подтверждал тот факт, что, несмотря на открытую в окне форточку, они явно не рвались на волю. И дело тут было не только в непогоде, разыгравшейся за окном, — при сильном дожде и ветре оказаться на улице вряд ли захочется даже насекомым, — но и в том, что мухи обоснованно считали эту квартиру своим домом. Они обжили ее уже довольно давно, и их отсюда никто не выгонял.

Квартира была сильно запущена, и представляла собой убогое зрелище. По царившей в ней разрухе она ни то, что не напоминала человеческое жилье, она не походила даже на просто обитаемое кем-то помещение. И, тем не менее, в ней жили, хотя здесь явно требовался капитальный ремонт. Потолок нуждался в побелке. Старые, отклеившиеся кое-где, обои сияли потертостями. Краска на окне и на подоконнике сильно пожелтела и потрескалась. Батареи "кровоточили" ржавчиной.

Что касается мебели, то она практически отсутствовала. Все вещи хозяина были разложены по большим мусорным пакетам, и беспорядочно свалены в углу комнаты. Из того, что можно хоть как-то считать мебелью, здесь была всего-навсего раскладушка, которая стояла у окна. На ней, уткнувшись лицом в подушку и закрыв глаза, лежал худой, изможденный, давно не брившийся человек с мертвенно бледным лицом. Со стороны могло показаться, что он либо крепко спит, либо вообще умер. Но это было не так. Человек был жив и бодрствовал. Но он явно находился в состоянии раздвоения тела и сознания. Тело его присутствовало здесь, а вот сознание витало где-то далеко. Он полностью отрешился от окружавшей его действительности, и мучился от тяжелых мыслей, переполнявших его мозг…

Как бы мне хотелось и дальше продолжать это повествование в третьем лице, как будто я всего-навсего сторонний наблюдатель, рассказчик, и все беды, обрушившиеся на этого человека, меня не касаются. Но сие, наверное, будет неправильным, ибо, как ни горько в этом признаваться, я только что описал самого себя.

Мою душу терзало страшное, безнадежное отчаянье, которое усиливалось чувством полнейшей безысходности. Я с ужасом осознавал, что мечтаю о смерти. Положение, в котором я очутился, ничего другого не навевало. Есть такое устойчивое выражение — стоять на краю пропасти. Так вот, я уже не стоял на краю пропасти. Я уже слетел вниз и достиг дна.

Я был голоден. Мой желудок не знал пищи уже пятый день. Денег не было. Взять их было неоткуда. Все сбережения были истрачены. Все, что можно было продать, — мебель, бытовая техника, посуда, одежда, — было продано. Но самое главное, у меня не осталось ни малейшей надежды, что моя жизнь может хоть как-то измениться в лучшую сторону. У меня не было абсолютно никого, к кому бы я мог обратиться за помощью, за поддержкой: ни родственников, ни друзей, ни даже простых приятелей. Меня все чурались и сторонились. Даже те, с кем я когда-то, так или иначе, был знаком.

Когда человек достигает дна пропасти, он неизбежно начинает задаваться вопросом: а почему так произошло? Как все это могло произойти? Что он сделал в жизни не так? Где оступился? Кто в этом виноват? Он сам, или кто-то другой?

Заходящее за горизонт багряное солнце. Зеленый луг. Футбольные ворота. Я вместе со своими дворовыми приятелями гоняю мяч. Страсти кипят нешуточные. Как будто это не просто забава, а самый настоящий чемпионат мира…

Школа. Классная комната. Урок. Я сижу на предпоследней парте крайнего к окну ряда. Учительница что-то диктует. Все старательно записывают. Я тоже записываю, но при этом украдкой посматриваю в окно. В хорошую погоду тяжело сидеть в душном классе. Так хочется на улицу!…

Деревня. Небольшой, но уютный деревянный дом. Я возвращаюсь с рыбалки, открываю калитку, захожу во двор, ставлю удочку у забора. Бабушка печет на кухне блины. Уловив их запах, я чувствую, как сильно я проголодался. Наша кошка Мурка уже тут как тут. Она извивается, словно змея, возле наполненного водой бидончика, в котором плавает несколько мелких рыбешек, — мой сегодняшний улов, — и все норовит выцарапать их оттуда. Она знает, что эта рыба принесена для нее…

Картины детства! Беззаботного, счастливого детства! В последнее время они стали появляться перед моими глазами постоянно. С одной стороны, эти воспоминания, конечно, очень приятны. Хорошее было время! Но с другой, они вызывают резкую, порой просто невыносимую, душевную боль. Ведь всё это — в далеком прошлом, и уже никогда не вернется. Никогда!

Как все-таки странно устроено наше сознание! Почему когда нам плохо, мы всегда вспоминаем детство?

Вот я иду в школу. Вот сдаю свой первый в жизни экзамен. Вот сижу на лавочке перед домом поздним вечером вместе со своей подружкой. Несмотря на то, что все это было сорок лет назад, оно тем не менее стоит перед моими глазами так отчетливо, как будто происходило только вчера…

1970 год. Первое сентября. Первый раз в первый класс. Странно, я раньше никогда особо не вспоминал этот день. Он всегда представлялся мне довольно смутно. Почему он вдруг стал приходить мне на ум? Наверное, несчастья имеют свойство мобилизовывать память. В тяжелые времена она, порой, вдруг начинает открывать свои самые потаенные уголки.

В то утро я проснулся и сразу же выглянул в окно, чтобы посмотреть, какая погода. Последние дни она не радовала. Было сыро и пасмурно, лили дожди. Из-за этого я целыми днями сидел дома и не выходил гулять. Мать еще все время охала: дескать, с такой отвратительной погодой может пропасть все ощущение праздника.

Все лето я только и жил, что ожиданием этого дня. Школа! Это не детский сад. Это нечто более серьёзное, более ответственное. Это то, что возвышает тебя в твоих собственных глазах. Ты уже не какая-то там малявка. Ты школьник. Ты повзрослел.

Каждому ребенку почему-то всегда хочется поскорее стать взрослым. А каждый взрослый при этом почему-то всегда мечтает вернуться в детство. Парадокс!

Выглянув в окно, я облегченно вздохнул: тучи исчезли. Небо было чистое-чистое, без единого облачка. Только что взошедшее над горизонтом солнце, казалось, тоже радовалось, что может освещать землю без всяких помех.

Моя мать уже поднялась и возилась на кухне с завтраком.

— Проснулся? — спросила она, увидев меня. — Сжалилась над нами, все-таки, небесная канцелярия. Вроде, распогодилось.

Я умылся и сел за стол. Смешно вспомнить. Тогда мои ноги еще свободно болтались на табуретке, не доставая пола. А что же в то утро было на завтрак? Точно не помню, но, по-моему, картошка с мясом. Точнее, картошка с мясом была только у меня. Мать готовила для себя более простую пищу. Такое разделение в питании между нами продолжалось уже год, с того самого момента, как мы остались с матерью вдвоем. Мой отец ушел к другой женщине. Это сразу же сказалось на семейном бюджете, и на уровне нашей жизни. Отец зарабатывал хорошо. Пока он жил с нами, он полностью обеспечивал семью, и моя мать нигде не работала, посвящая себя исключительно моему воспитанию. Но когда отец нас покинул, ей, конечно же, пришлось трудоустраиваться. На одних алиментах было не прожить. Хорошей специальности у нее не было, так что о престижной, высокооплачиваемой работе не могло быть и речи. Сначала она работала дворником, затем уборщицей, а в последнее время стирала белье в прачечной. Получала она мало. Поэтому, если в нашем холодильнике вдруг оказывалось мясо, оно все отдавалось мне. Сама же мать питалась тем, что было подешевле: рыбой, почками, печенью, требухой, а то и вовсе одной картошкой с яичницей.

Опустошив тарелку, я почистил зубы, и с волнением принялся натягивать на себя школьную форму. Сейчас ее уже отменили. А тогда в этих темно-синих костюмчиках с характерной эмблемой на левом рукаве ходили все дети.

Мой костюм висел в шифоньере уже месяц. Я периодически доставал его, рассматривал, примерял, и с нетерпением ждал момента, когда выйду в нем на улицу. И вот этот долгожданный момент наконец наступил. Надев костюм, обувшись в новые, приятно пахнувшие кожей, ботинки, я взял портфель, цветы, которые мать накануне купила на рынке, — по-моему, это были астры, — и мы отправились в школу.

Школа находилась недалеко, примерно в двух кварталах от нашего дома. Когда мы к ней подошли, я увидел уйму народа. Обстановка была праздничной. Громко играла музыка. Звучали детские песни. Все улыбались. Повсеместно были развешаны разноцветные шары и приветственные транспаранты. Читать я тогда уже умел, поэтому без труда вник в их содержание: "Добро пожаловать!", "Первое сентября — день знаний", "Миру — мир!", и что-то еще.