Сын Духа Святого - Алексей Хапров

Уяснить бы мне тогда, что божье наказание за грехи неотвратимо. Глядишь, и не сложилась бы так нелепо моя жизнь.

Глава третья

Конфликт с соседями как бы разделил мое детство, мои школьные годы на две части. Если до последовавшей за ним "проработки" я не испытывал недостатка в приятелях, в общении, то после нее я столкнулся с таким страшным явлением, как одиночество, и познал всю его неприглядность.

После классного часа я вдруг стал явственно ощущать, что в школе по отношению ко мне появилась некоторая отчужденность. Нет, меня не сторонились, мною не брезговали. Со мной по-прежнему разговаривали. Но разговоры эти уже не имели той легкости, простоты и непринужденности, как раньше. Они уже не походили на общение хорошо знающих друг друга людей. В них стала проявляться какая-то натужность, какой-то холодок.

Оксана Васильевна, в свою очередь, подливала масла в огонь, не упуская случая лишний раз меня задеть, кольнуть, выставить на всеобщее посмешище. Она явно задалась целью превратить меня в изгоя. Я мучительно пытался понять, отчего она вдруг так меня возненавидела? Ведь я не сделал ей ничего плохого. Я не был отъявленным хулиганом, достаточно хорошо успевал. Что же тогда послужило этому причиной? Ответ на этот вопрос я нашел уже в зрелые годы, когда поднабрался мудрости и жизненного опыта. Есть такая препротивная категория людей — садисты. Не в физическом смысле этого понятия, а в моральном. От нормальных людей они отличаются тем, что испытывают какое-то дьявольское, граничащее даже с сексуальным, наслаждение, когда унижают другого человека. А если тот, кого они унижают, еще и не может им противостоять, будучи каким-то образом от них зависим, это только еще больше разжигает их садистскую страсть.

— Характеристики вам писать буду я! — часто кричала Оксана Васильевна. — Я могу написать вам такую характеристику, что вас с ней возьмут только в тюрьму.

В прежней социалистической системе, которая существовала в нашей стране, характеристики с места работы или учебы играли очень важную роль. Порой они даже определяли дальнейшую судьбу. Это потом они были отменены. А тогда они представляли собой прекрасный инструмент, с помощью которого можно было испортить человеку всю жизнь, в чем-то ему помешать, не дать ходу, а то и попросту откровенно с ним расправиться.

Поэтому "характеристиковый" аргумент действовал безотказно. Оксану Васильевну боялись, и предпочитали с ней не связываться.

К слову, она, как и Сорокина, умирала очень тяжело, в страшных муках. И никто из ее бывших учеников, коллег по работе, соседей по дому так и не пришел ей на помощь.

Как же все-таки произошло, что я оказался в полной изоляции? Анализируя те события с высоты прожитых лет, должен с горечью констатировать, что инициатором этой изоляции был именно я. Она оказалась той западней, в которую я сам же себя и загнал.

Все началось с того, что, почувствовав холодок со стороны одноклассников, я откровенно взъерепенился. Во мне взыграло самолюбие. Мол, не хотите со мной нормально разговаривать — не надо. Обойдусь и без вас. Приходя в школу, я демонстративно ни на кого не смотрел, ни с кем не здоровался, не разговаривал, держался от всех в сторонке, и общался только со Славиком. Славик был единственным человеком, кто никоим образом не изменил ко мне своего отношения. Он по-прежнему воспринимал меня своим другом, и ни разу, ни одним словом, ни одним вопросом не напомнил мне о том злополучном происшествии, в результате которого я был зачислен в неблагополучные подростки. Случалось, я сам пытался о нем заговорить. Но Славик при этом неизменно меня перебивал и переводил разговор на другую тему.

Я бойкотировал одноклассников достаточно долго. Но это только усугубило ситуацию. Через некоторое время меня перестали замечать. Меня перестали воспринимать своим, и я все сильнее и сильнее чувствовал себя неким чужеродным организмом. На меня смотрели, как на пустое место, как будто меня вообще не существовало. Психологически выдержать это было невероятно тяжело. Я держался, сколько мог. Но наступил момент, когда я дрогнул. Я стал пытаться вернуться в коллектив. Но обратно меня уже не принимали. Когда я к кому-то подходил, пытался о чем-то заговорить, на меня смотрели с холодком, нехотя что-то отвечали, явно давая понять, что мое общество нежелательно.

Все это, конечно, было крайне неприятно. Я ходил в школу, как на казнь. Я не оставлял попыток вернуть бывших приятелей, настойчиво лез в их компанию, поддакивал, лебезил, терпел то пренебрежение, которое мне выказывали, и при этом утешал себя надеждой, что в конце концов ко мне снова все привыкнут, и снова станут относиться ко мне так, как относились раньше.

Приближался мой день рождения. Он был как нельзя кстати. Ведь день рождения — это прекрасный повод пригласить одноклассников к себе домой. Я на него очень рассчитывал, и надеялся, что после этой вечеринки ребята вновь повернутся ко мне лицом, и я снова почувствую их уважение и внимание. Мне очень хотелось перед ними блеснуть. Мне очень хотелось, чтобы мои именины получились шикарными и незабываемыми. Ради этого я старался изо всех сил. Как моей матери было ни тяжело, она все же дала мне необходимую денежную сумму, хотя из-за этого ей пришлось залезть в долги. Я купил большой торт, сок, лимонад, дорогие шоколадные конфеты, а также пару бобин с модной зарубежной музыкой, которую в те времена можно было найти только у фарцовщиков, и за немалые деньги. Все это, по моему мнению, должно было принести мне успех.

Вспоминая тот вечер, я до сих пор не могу избавиться от ощущения горького осадка на душе. Этот злополучный день рождения не только мне не помог, а напротив, только еще больше мне навредил. Мне всегда хотелось его забыть, и никогда больше не вспоминать. Но память о нем, как проклятие, преследует меня всю жизнь, и, словно едкая кислота, разъедает мою душу.

23 апреля 1977 года. Я пришел в школу, отсидел первый урок, — по-моему это была физика, — а на перемене стал поочередно подходить к ребятам и приглашать их вечером к себе домой. Первый, к кому я подошел, был Славик. Он принял мое приглашение с удовольствием. Но вот дальше начались проблемы. Никто из одноклассников откликаться на него не захотел. Мое приглашение слушали без всякого воодушевления, а далее неизменно следовала какая-нибудь отговорка.

— Вряд ли, — поморщился Роман Коренев. — Уроки нужно делать, да еще отцу в гараже помочь. Поэтому вряд ли.

— Что ж ты не сказал об этом хотя бы пару дней назад? — с фальшивой досадой воскликнул Сергей Рукавицын. — А сейчас у меня уже есть кое-какие планы. Так что, извини.

Точно так же отказались и все остальные. Один бог знает, как тяжело было у меня на душе. Я чуть не плакал от обиды. Мне так хотелось, чтобы на мой день рождения пришел кто-нибудь еще, кроме Славика. Все равно кто, лишь бы пришел. А приглашать было уже практически некого. Меня все проигнорировали. И тогда я, скрепя сердце, подошел к Гребенюку, человеку, который постоянно надо мной насмехался и унижал. Черт с ним, я уже был готов даже на его компанию.

Ох, как неприятно мне сейчас вспоминать эту сцену! Как же унизительно я себя вел! По тому, какие слова, и с какой интонацией, вырвались тогда из моих уст, это было не приглашение. Это была слезная просьба, чуть ли не мольба.

Первой реакцией Гребенюка явилось неподдельное удивление. Затем в его глазах появилась насмешка.

— Никаких подарков мне не надо, — торопливо добавил я, заискивающе глядя ему в глаза. — Мне нужна только хорошая компания, с которой можно будет весело провести время.

Гребенюк снисходительно оглядел меня с головы до ног, комично сморщив при этом нос.

— Я подумаю, — уклончиво произнес он.

Я отошел в сторону. Гребенюк немного поговорил со своим другом Андреевым. При этом они постоянно поглядывали на меня и посмеивались. Затем, через некоторое время, они подошли ко мне.

— Ну, что ж, — весело произнес Гребенюк, — если, как ты говоришь, никаких подарков тебе не надо, и тебе нужна только хорошая компания, мы к тебе придем. Поможем тебе весело провести время. Во сколько, говоришь, начало банкета?

— В шесть, — радостно выпалил я, чувствуя, что у меня словно гора свалилась с плеч.

Наступил вечер. Мать ушла к знакомым, чтобы не мешать моему празднику. Я накрыл на стол, переоделся в свою лучшую одежду и стал ждать гостей.

Первым пришел Славик. Его глаза светились искренней радостью. Он вручил мне шикарный подарок — одну из книг своей богатой библиотеки. По-моему, это был "Всадник без головы" Майна Рида. Мы сели с ним за стол, принялись о чем-то болтать, и дожидаться остальных. Но остальные все не шли. Часовая стрелка уже перевалила далеко за обозначенные шесть часов, но нас по-прежнему оставалось двое. Мое настроение заметно испортилось. Славик, видя это, изо всех сил пытался меня развеселить. И вот, спустя час, когда я уже нисколько не сомневался, что надо мной просто посмеялись, в дверь раздался долгожданный звонок. В квартиру ввалились Гребенюк и Андреев. Они вручили мне какую-то допотопную открытку, разулись, и по-хозяйски прошли в комнату.