Сын Духа Святого - Алексей Хапров

Мать посмотрела по сторонам и повела меня к группе детей, собравшихся возле таблички с надписью "1Г". Рядом с табличкой стояла невысокая пожилая женщина с добрыми глазами.

— Это твоя учительница, — сказала мне мать. — Знакомься. Ее зовут Нина Николаевна.

Нина Николаевна ласково посмотрела на меня, приветливо улыбнулась и погладила по голове.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Игорь, — робко ответил я.

— А фамилия?

— Смирнов.

— Очень хорошо, — сказала она. — Надеюсь, мы с тобой подружимся. Становись рядом с ребятами. Ты будешь учиться вместе с ними. Это твои будущие друзья.

Я присоединился к детям, и стал с любопытством рассматривать своих "будущих друзей". Они, в свою очередь, с интересом изучали меня. Я практически никого из них не знал. Лишь несколько человек были мне более-менее знакомы. Они жили в нашем доме, и я периодически видел их, когда гулял во дворе. Затем к нам стали подводить других детей, и мы увлеченно занимались визуальным знакомством друг с другом.

Директор школы, невзрачный пожилой мужчина в сером костюме, произнес приветственную речь. Грянул торжественный марш. К нам подошли старшеклассники, взяли каждого из нас за руку, и повели вверх по ступенькам…

Вспоминая свой первый школьный день, я вдруг почувствовал огромное, просто нестерпимое желание взглянуть на наш "Выпуск". На эту старую, пожелтевшую от времени, фотографию, где мы еще такие маленькие, такие юные, такие по-детски наивные и простые. Где же он есть? Когда я продал мебельную "стенку" и освобождал ее от вещей, я, по-моему, положил его вместе с книгами.

Я сделал усилие и поднялся с раскладушки. Голова тут же закружилась, в глазах заплясали звездочки, в ушах неприятно засвистело, ноги задрожали, а желудок пронзила острая резкая боль. Пять дней ничего не есть — это, все-таки, не шутка. Какое жалкое зрелище я, наверное, представляю сейчас со стороны.

Подобравшись к пакетам с книгами, которые были свалены в углу, я принялся их осматривать. Наконец, я увидел большую темно-зеленую корочку, покрытую густым слоем пыли. Когда же я в нее последний раз заглядывал? Что-то уже и не помню. Наверное, где-то лет двадцать назад.

Я вытащил корочку из пакета, смахнул с нее пыль, вернулся на раскладушку, и с волнением раскрыл. Вот они, мы! Счастливые, искренние, непосредственные! А вот и я. Улыбаюсь в объектив, и еще не знаю, какая страшная судьба ожидает меня впереди.

Коренев, Гребенюк, Петров, Андреев. У каждого из них жизнь сложилась по-разному. У кого-то лучше, у кого-то хуже. Периодически я сейчас вижу только Костю Андреева. И то лишь потому, что он живет в одном со мной доме. Видеться-то мы видимся, но при этом совсем не общаемся, и даже не здороваемся. Он меня сторонится, и откровенно мною брезгует. Проходя мимо, всегда отворачивается, как будто никогда не был со мной знаком. Это только в детстве можно чувствовать себя равными друг другу. Ведь дети не думают о будущем. Они живут одним днем, и не воспринимают мир сквозь призму циничного прагматизма, который приходит в более зрелом возрасте. Сейчас между нами уже не осталось ничего, что могло бы нас связывать, кроме, может быть, памяти. Но память о школьных годах — это понятие относительное, и ни к чему не обязывающее.

Роман Коренев. В младших классах мы сидели с ним за одной партой, долгое время жили в соседних домах, вместе ходили в школу, вместе играли во дворе. Затем его родители получили другую квартиру. В новом доме у него появились другие приятели, и наша дружба постепенно угасла.

Олег Гребенюк. Даже сейчас, глядя на него, я ощущаю острую неприязнь. Это был несомненный лидер нашего класса. Интересный собеседник, хороший выдумщик. Он словно притягивал к себе остальных. Но с годами его лидерские качества трансформировались в откровенную заносчивость и высокомерие. В нем в самой полной мере проявились такие пороки, как себялюбие, тщеславие, эгоизм. Я всегда чувствовал свою слабость перед ним. Меня всегда подавляла его непоколебимая уверенность в собственных силах. Он раз за разом насмехался надо мной, словно получая от этого какое-то иезуитское удовольствие, а мне никогда не хватало духу вступить с ним в открытый конфликт. Я понимал, что победа вряд ли останется за мной. Его судьбу тоже нельзя назвать счастливой. Жизнь у него не задалась, и со временем он откровенно спился. Так что лидерство в детском возрасте не всегда является залогом дальнейшего успеха.

Кто никогда не являлся среди нас лидером, но, тем не менее, достиг жизненных высот, так это Слава Петров. Вот он, белобрысенький, с ясными, чуть удивленными глазами. Сейчас он известнейший художник, которого знают не только в нашей стране, но и во всем мире. В нем была какая-то своеобразная живинка, порой кажущаяся странной тем, кто вечно стремится ко всеобщему сходству и стандарту. Я стараюсь не думать о нем, хотя он был моим другом. Может быть, даже самым лучшим другом за всю мою жизнь. Таких верных и преданных друзей, как он, у меня впоследствии больше не появилось. Но наша дружба резко оборвалась. И виной этому был я. Мне очень стыдно вспоминать причину этого разрыва. Стыдно и горько. Эта душевная рана, наверное, не заживет во мне никогда. Так же, впрочем, как и некоторые другие мои душевные раны.

Слава Петров был самым маленьким и самым слабым в нашем классе. Его вечно тюкали, дразнили, а порой и откровенно издевались. Один бог знает, как ему удавалось все это терпеть. Основной причиной всех этих издевок была элементарная зависть. Зависть к его интеллекту, к его таланту. Славик заметно отличался от всех нас. Учебные предметы давались ему очень легко. Он всегда был отличником. Если требовалось списать домашнее задание, решить какую-нибудь задачку на контрольной, он был первым, к кому за этим обращались. И он безропотно помогал всем, кто бы его об этом ни попросил. Даже тем, кто над ним откровенно насмехался. Славик был очень эмоциональным, очень чувствительным, очень ранимым. Природа щедро наделила его художественным даром. В нем очень рано проявились способности к рисованию. Его работы демонстрировались на выставках, о нем писали газеты. И по мере того, как его имя становилось все известней и известней, в нашем классе к нему относились все злее и злее. Свои успехи Славик воспринимал спокойно. В нем не было ни малейшей доли той бравады и заносчивости, которые выпирали, например, из Гребенюка. Он был интеллигентный, тихий, безобидный. Это, наверное, и было его бедой. Над такими всегда издеваются. В нашем классе он был одинок. Друзей у него не было. Кроме меня.

Как же мы с ним подружились? Что-то я уже и не помню. Это произошло как-то само собой, по-обычному. Начали разговаривать, общаться, ходить в гости. Так постепенно друг к другу и привыкли. Славика ко мне тянуло. Я это чувствовал. У нас с ним был схожий темперамент, схожие интересы. Ни он, ни я не были сорвиголовами. Мы не носились, как угорелые, на переменах по коридорам школы, не любили баловаться и хулиганить. И он, и я любили читать. Особенно нас привлекала приключенческая литература. В те времена хорошие книги были большой редкостью. Это был дефицит. А у Славика дома была прекрасная библиотека. И вот, благодаря ему, я познакомился с творчеством Марка Твена, Фенимора Купера, Жюля Верна. Славик не боялся давать мне эти книги домой. Но, кроме меня, он их больше никому не давал. Я никогда не слышал от него ни одного худого слова, ни одной фразы в повелительном тоне. Он никогда не задирал передо мной свой нос, часто помогал мне делать уроки. Особенно плохо мне давалась математика. И он спокойно, терпеливо, по нескольку раз объяснял мне, как следует делать тот или иной пример, решать то или иное уравнение.

Наша дружба текла в полной гармонии наших личных интересов. До того самого злополучного дня…

Глава вторая

Когда я впервые почувствовал в себе злобу по отношению к другим людям? Не просто какую-то там антипатию или неприязнь, а именно злобу. Ведь в детстве ее во мне не было. Я был обычным ребенком. Не сказать, что шаловливым, но и к пай-мальчикам тоже не относился. Бывало, конечно, я с кем-то ссорился. Случалось, даже дрался. Ну и что? Что в этом страшного? Сегодня подрались, завтра помирились. Это происходит со всеми детьми. Но чтобы питать к кому-то лютую ненависть, чтобы искренне желать ему зла, и злорадствовать над его неудачами — такого во мне раньше не было. Откуда же все это появилось?

От чего, вообще, возникает злоба? Какова ее природа? Что является той благодатной почвой, на которой она начинает произрастать? Скорее всего, осознание неравенства. Неравенства в уровне жизни, в способностях, в возможностях. Кто-то умен, а кто-то не очень. Кто-то талантлив, а кто-то нет. Кому-то просто повезло, а кого-то фортуна обошла стороной. Да, наверное это действительно так. Люди, у которых не сложилась жизнь, чаще всего и бывают озлоблены по отношению к другим, более удачливым, чем они сами. Не зря же существует такая поговорка: легче разговаривать с десятью, у которых все есть, чем с одним, у которого ничего нет.